Комплексы пражской культуры с датирующими вешами

Вводные замечания

Понимание многих важнейших вопросов изучения пражской культуры¹, а следовательно, и ранней истории славян, зависит от датировки находок, относящихся к этой группе древностей. Общепризнанно, что построение надежной системы хронологии включает ряд операций. Первая – построение шкал относительной хронологии для компактных регионов или опорных памятников (чтобы избежать учета локальных особенностей в качестве хронологических). Вторая – синхронизация полученных шкал – колонок. Третья – введение в полученную „сетку" оснований для „абсолютной" („календарной") датировки. Цель данной работы – концентрация ряда доступных материалов для обеспечения третьей из перечисленных операций.

Помимо самостоятельного значения, привлечение данных об абсолютной датировке комплексов важно и для решения других задач. Во-первых, эти данные, наряду со сведениями по стратиграфии памятников, позволяют проверить правильность шкал относительной хронологии. Во-вторых, комплексы, имеющие абсолютную датировку, важны для синхронизации локальных шкал. Ведь вариации керамических сосудов, на основе которых эти шкалы строятся для пражской культуры, вовсе не обязательно имеют одинаковый период бытования на разных территориях.

Решение вопросов по абсолютной датировке древностей пражской культуры имеет несколько направлений. Одно из них - определение terminus post quem на основе учета финальных дат бытования древностей, предшествующих пражским, на данной территории. Основы этого направления заложены в работах К. Годловского (важнейшие из них собраны в книге К. Godlowski 2000). Ряд наблюдений и новые материалы приведены в исследованиях других авторов (обзоры - см. И. О. Гавритухин 1997б; 1999б; 2000а; 2000б). Здесь следует учесть, что появление пражской культуры совсем не обязательно всегда тождественно времени финала культуры ее предшественников на данной территории, хотя, как правило, хиатус не был велик или отсутствовал вовсе. Кроме того, среди комплексов пражской культуры, известных в конкретном регионе к настоящему времени, могут и не присутствовать образцы самых ранних. То есть, финал предшествующей культуры не обязательно автоматически определяет нижнюю границу известных в данном районе пражских памятников. Наконец, до специального изучение керамики финала римского времени, мы можем выделять сравнительно не много самых поздних „узко" дати- руемых „допражских" комплексов. Соответственно, зоны их распространения достаточно условны, в принципе, допускают случаи чересполосицы и т.д.

Другое направление датировки связано с использованием естественнонаучных методов, правда, каждый из них имеет свои ограничения. Радиоуглеродное датирование (по периоду полураспада С14) тем более надежно, чем больше проб изучено (о надежности именно „статистической" даты; см. например Н. А. Кренке, Л. Д Сулержицкий 1988). С пражских же памятников пробы единичны, а потому не надежны или оставляют сомнения. Ряд проблем использования этого метода связан так же с вопросами калибровки дат и точностью результатов работы конкретных лабораторий. При использовании результатов археомагнитного метода, активно используемого коллегами с Украины, следует помнить, что он базируется на хронологии эталонов, которые, в свою очередь, датированы археологами (О. М. Русаков, Г. Ф. Загний 1978). Дендрохронологические даты получены, в основном, для северо-восточной части славянского мира. Кроме того, большинство из них приходится на время, когда наряду с дериватами керамики пражского типа (типа Суков и т.п.) получают распространение другие типы раннеславянской керамики. Единичные комплексы с лепной неорнаментированной славянской керамикой, датированные дендрохронологически, зачастую очень невыразительны (наиболее полный свод - см. М. Dulinicz 2001 ). Так что данные, собранные в очень полезной фундаментальной работе М. Дулинича пригодны, в основном, для изучения финала пражской культуры на северо-западе славянского мира, а вопрос о появлении здесь пражской культуры и ее дериватов требует дополнительных исследований.

Для абсолютной датировки древностей пражской культуры, конечно, важны случаи, когда пражская керамика встречена в контексте памятников других культур. Известны находки „славянской" керамики в слоях византийских поселений (например: С. Ангелова 1980;Ч.Бонев 1986, Iatrus-Krivina 1986, с. 136). К сожалению, уровень ряда публикаций таких случаев далек от современных требований. Надо отметить, что этих комплексов сравнительно не много, и представлены они, зачастую, немногочисленными обломками посуды, что объяснимо быстрой утратой славянскими поселенцами архаичных традиций под воздействием более высокой культуры (например в крепости Хайдучка-Воденица, расположенной в районе Железных ворот на территории Сербии, с этими неопубликованными материалами мне удалось познакомиться благодаря любезности Дж. Янковича).

Отдельные сосуды, сопоставимые с пражскими, известны в Среднем Подунавье с 5 в. (например J. Poulik 1995, с. 89-95). Есть такая керамика и на лангобардских памятниках, но эти примеры требуют дополнительной верификации, хотя полный скептицизм некоторых коллег в данном вопросе представляется мне чрезмерным (I. Bona 1968; И. О. Гавритухин 19976, с. 45). Сосуды пражского типа представлены и на ряде могильников „аварского" круга (T. Vida 1999; И. О. Гавритухин 2000а, с. 84, 85). Кроме выделенной Т. Вида группы II IF,, несомненно относящейся к пражскому типу, к поздним вариантам этой посуды, наверное, относится и ряд форм, отнесенных им к группе IIID (например G. Fusek 1994, с. 100). Правда, в некоторых работах случается, что в качестве „пражских" фигурируют произвольно подобранные единичные образцы. Очевидно, достоверное выделение традиций пражской культуры на памятниках „аварского" круга требует специальной работы. К сожалению, нередко, в публикациях памятников, на которых несомненно присутствуют выразительные серии пражской посуды, она дается схематичными рисунками или фотографиями. А для оценки же вариаций, на основе которых определяется хронология сосудов, требуются точные чертежи, фиксирующие важнейшие особенности моделировки.

Подведем итог. Метод „terminuspost quem" ограничен тем, что дает лишь репер, ранее которого маловероятна дата для комплексов пражской культуры, встреченных в данном регионе. Для надежной радиоуглеродной датировки мы имеем явно не достаточно материала. Археомагнитный метод сам зависит от разработки хронологии в рамках археологии. Данные дендрохронологии ограничены памятниками финала интересующей нас культуры, причем лишь на северо-западе ее ареала. Пражская керамика в контексте иных культур не многочисленна или же ее оценка требует публикаций на новом уровне. Особого рассмотрения требует вопрос и синхронизации этих материалов с хронологическими колонками других территорий. Таким образом, в настоящее время для определения абсолютной датировки комплексов (или фаз локальных шкал) пражской культуры важнейшее значение имеют случаи нахождения в них монет, украшений или других предметов, датируемых по аналогиям.

В приведенном ниже каталоге учтено 38 более или менее достоверных комплексов с датирующими находками из 30 памятников. Этот список может быть дополнен за счет памятников, документация которых пока не позволяет выделять достоверных комплексов или материалы которых не доступны (см. приложение'к каталогу). В ряде случаев для оценки комплексов керамики важны и датирующие находки из культурного слоя памятников. Однако, для этого требуется включение их материалов в локальную колонку или хотя бы общую хронологическую систему пражской культуры. В данной статье для обоснования и публикации результатов такой работы нет возможности. Хотя, конечно, эти наблюдения, как и другие данные, учитывались при оценке материалов, рассматриваемых в данной работе.

Основания датировки вещей

Наиболее ранние датирующие вещи, встреченные с керамикой пражского типа, относятся к финалу римского периода. А. А. Егорейченко (1991, с. 7071) выделен ряд вещей этого времени, найденных на поселении Остров. Некоторые из них, например бусы (рис. 1:5-12,15) имеют довольно широкую дату. Однако, поселение пражской культуры, судя по всему, существовало здесь не долго. Можно согласится с А. А. Егорейченко, что для его датировки более всего важна фибула (рис. 1:4). Подобные, двучленные прогнутые подвязные фибулы выделены А. К. Амброзом в вариант 3 серии I группы 16-2 и датированы в рамках 4 - начала 5 вв. (А. К. Амброз 1966, с. 64-66). Новые исследования не изменили эту дату принципиально, и лишь позволяют исключить из указанных рамок начало 4 в. (И. О. Гавритухин 19976, с. 42, там литература).

Рис. 1. Остров. 1-3 - жилище 3; 4-15 - культурный слой.	Рис. 2. 1-6 – Березец, жилище 2; 7-9 – Березец, Бакота, жилище 65; 10-12 – Березец, Теремцы, жилище 14; 13-15 – Березец, Бернашовка,жилище 20.	Рис. 3. Кодын I, жилище 10.

Железная пряжка из Острова (рис. 1:13) отличается от серий, обычных у восточноевропейских варваров в позднеримское время, уплощенной рамкой и наличием „гребня" вдоль внешнего края рамки. Такие признаки характерны для так называемых „пряжек с полями" (Krempenschnale). Из массива таких пряжек, учтенного К. Раддацем и Р. Мадыдой-Легутко, большинство имеет другую конструкцию или форму (типы 1, 4-8 группы F по R. Madyda-Le-gutko 1986). Известные мне образцы типа 2 и 3 группы F отличаются от экземпляра из Острова очертаниями рамки (они более вытянуты по горизонтали), как правило, более узким возвышением над нередко заостренными „полями" рамки, узкой тыльной частью рамки. Пряжки группы F, по наблюдениям Р. Мадыды-Легутко, появляются в период В1, особенно характерны для периода В2 и выходят из употребления в период В2/С1. Однако, древностей раннеримского времени на поселении Остров не выделено. В то же время, „гребень" вдоль внешнего края рамки встречаются у многих бронзовых пряжек, входивших в состав провинциально-римских поясов, основной период распространения которых приходится на период около 350-450 гг. (см. например множество образцов по H. W. Böhme 1974). Большинство этих пряжек имеют форму, близкую к овалу, но не редки и экземпляры, приближающиеся очертаниям к D-образным, напоминающие находку из Острова. То, что на пряжке из Острова отсутствуют изображения звериных морд, обычные на упомянутых провинциально-римских пряжках, можно объяснить тем, что в данном случае перед нами их грубая имитация из железа.

В состав поясных гарнитур римского времени, как у варваров, так и на территории Империи, нередко входят и накладки, крепящие подвесное колечко. Большинство из них, известных по упомянутым провинциально-римским поясам, имеют круглую, треугольную или более сложную форму. Но встречаются и прямоугольные накладки с узкой петлей для кольца, украшенные треугольными врезками и короткими фасетками (например H. W. Böhme 1974. Taf. 11:1; 62:5; 64:14; 101:16-18; 110:16). Возможно. их могла имитировать довольно простенькая накладка из Острова (рис. 1:14), скорее всего, как и железная пряжка, „местной" работы. Впрочем, схожие накладки встречаются и в раннеримское время, в том числе и в сочетании с пряжками группы F. Таким образом, оценка деталей ременной гарнитуры из Острова, строго говоря, не однозначна, но, в принципе, не исключает их принадлежность горизонту пражской культуры и датировку в рамках 350-450 гг.

В Бернашовке была найдена фибула (рис. 2:13), по всем основным характеристикам, показательным для датировки, соответствующая образцу из Острова (см. выше).

Возможно, фибула из Бакоты (рис. 2:7) принадлежит кругу железных имитаций или дериватов рассмотренных выше или близких им фибул. При этом следует учитывать, что аналогичные изделия на Балканах существовали и в рамках V-VI вв. (А. Хара-ламбиева 1994, с. 38; см. например каталог№№ 30,32). Учитывая, с одной стороны, „архаичность" профилировки на фоне большинства образцов V-VI вв., а с другой, сравнительную массивность изделия, для образца из Бакоты наиболее реальной представляется дата в рамках 2-й половины IV-V вв.

Фибула из Березца (рис. 2:6), хоть и принадлежат той же подгруппе, что рассмотренные выше образцы, отличается от типичных для нее серий сечением дужки и очертаниями ножки. Близких аналогий этой вещи мне не известно. Уникальное для подобных фибул сечение дужки заставляет предполагать в данном случае единичное изделие. Для его датировки представляется показательной форма ножки, которая имеет расширение, расположенное ближе к дужке. У подвязных фибул ножка обычно имеет ровные бока или расширение у края, противоположного дужке. Однако, расширение ножек у середины или ближе к дужке хорошо известны на примере ряда серий фибул со сплошным приемником (например двупластинчатые фибулы, „арбалетные" типа Киев или Руутсбо по М. Schulze-Dörrlamm 1986, типы 209213 по М. Schulze 1977). Причем, расширение ножки, расположенное, как на фибуле из Березца, появляется лишь в период D2/D3 (ср. примеры по упомянутым работам М. Шульце-Доррламм, а так же А. К. Амброз 1966, с. 86-91), то есть около середины V в. С другой стороны, по общему облику рассматриваемая находка явно тяготеет к вещам римского времени или начала эпохи великого переселения народов. Сказанное, до появления новых материалов и наблюдений, позволяет датировать фибулу из Березца около середины V в.

Обоснование датировки фибулы из Теремцев (рис. 2:12) недавно предложил Е. Л. Гороховский в связи с рассмотрением близких находок из Поднепровья. Им был указан ряд соответствий деталям этой застежки на образцах „классических" трехпальчатых фибул 2-й половины V в., что и определило искомую дату (Е. Л. Гороховский 1999). В то же время, следует иметь в виду, что „пальцы" по бокам головной пластины появляются в качестве имитаций реальных кнопок, завершавших ось пружины двупластинчатых фибул. Образцы таких имитаций известны в уже гуннское время (во всяком случае - не позднее эпохи Аттилы). Они появляются, например, на небольших дешевых двупластинчатых фибулах, имевших упрощенную короткую пружину (И. О. Гавритухин 20006, с. 282-290). Облик фибулы из Теремцев очевидно перекликается с двупластинчатыми застежками варианта IAA, не известным позднее гуннского времени (А. К. Амброз 1966, с. 81-82). Что касается аргументов, приведенных Е. Л. Гороховским, то скосы на пластине, кнопки с желобками и врезные линии на дужке появляются отнюдь не во 2-й половине V в., хотя и показательны для ряда типов этого времени. Таким образом, для фибулы из Теремцев наиболее реальной является дата около середины V в.

Железная фибула с тордированной дужкой из жилища 21 в Кодыне (рис. 3:5) отнесена М. Шульце-Доррламм к типу Прага, датированному около середины V в. или (по сводным таблицам) ок. 440-480 гг. (М. Schulze-Dörrlamm 1986, с. 600-605, 670, 672). Параллельно о таких фибулах (названных тип Пильвины) была написана моя работа, где было учтено меньше центральноевропейских комплексов, но более полно представлены восточноевропейские находки, и предложена схожая дата: середина -вторая половина V в. (И. О. Гавритухин 1989). Кроме особенностей выборки, расхождение в этих работах связано с оценкой происхождения и механизма распространения типа. Для целей данного исследования они не так уж важны. Материалы, ставшие доступными мне после написания той статьи, кроме не принципиальных в данном случае дополнений, не дают оснований для изменения изложенных тогда основных позиций.

Еще одна железная фибула из Кодына (рис. 4:5) отнесена мной к типу Вильканцы, известному на тех же памятниках, что и тип Пильвины (И. О. Гавритухин 1989). Повторение сочетания фибул, характерного для Восточной Литвы и Сувалкии, у славян Восточного Прикарпатья явно не случайно. Вероятно, кодынские фибулы являются отражением одного и того же исторического явления. Очевидно, близка и их датировка.

Рис. 4. Кодын I, жилище 21.	Рис. 5. Кодын I. 1-6-сооружение3; 7-10-жилище 21.	Рис. 6. 1- 9 - Лука Каветчинская, жилище 27; 10-18 - Ботошана-Сучава, жилище 14.

Оценка датирующего значения сочетания железных миски и кресала из сооружения 3 в Кодыне (рис. 5:5, 6) предложена И. П. Русановой и Б. А. Тимощуком. Форма миски связывается ими с традициями финала римского времени, продолжавшимися на протяжение, по крайней мере, V в., а кресало датировано в рамках V-VI вв. или уже – около конца V -первой половины VI вв. (И. П. Русанова, Б. А. Тимощук 19846, с. 22). Очевидно, сочетание этих датировок указывает на возможность определять хронологию комплекса в рамках 2-й половины V - 1-й половины VI вв.

Фибула из Луки Каветчинской (рис. 6:9) рассмотрена мной в специальной работе. Ее результат позволил связывать эту вещь со средой балканских провинций Византии, рассматривать в контексте первых контактов славян из Поднестровья с Империей и датировать в рамках последних десятилетий V - первых десятилетий (1-й половины?) VI вв. (И. О. Гавритухин 2003).

Железная фибула из жилища 14 в Ботошане (рис. 6:10), к сожалению, сохранилась фрагментарно. Д Г. Теодор первоначально объединил ее с прогнутыми подвязными фибулами из жилищ 1 и 9, а датировал в рамках V - 1-й половины VI вв., ограничив аргументацию несколькими примерами, хронология которых далеко не очевидна (D. G. Teodor 1984a, с. 55). Позднее он отнес эти застежки к разным вариантам, причем, интересующую нас фибулу посчитал имеющей сплошной приемник, что практически не повлияло на результат, как не стали более точными и надежными аналоги и основания для датировки (D. G. Teodor 1988, с. 207-208). В. Д. Баран (1988, с. 67) оценивал ботошанские находки из жилищ 1,9,14 суммарно и без доказательств датировал их: не позднее 5 в. В данном вопросе следует отметить, что, во-первых, фибула из жилища 14 явно принадлежит не той же серии, что образцы из жилищ 1 и 9 (да и керамика из этих построек существенно различается: комплексы из жилищ 1 и 9 находят ближайшие аналогии в Черняховской культуре). Во-вторых, большинство аналогий фрагменту фибулы из жилища 14 происходит с Балкан, причем, нет никаких оснований для сужения даты находок со схожими характеристиками в рамках V-VI вв. (см. многочисленные примеры по литературе, приведенной в И. О. Гавритухин 2003).

У пряжки из Хорска (рис. 7:1) обращает внимание наличие стоек, ограничивающих ложе для язычка. Такая деталь характерна для многих типов пряжек VI-VII вв., но есть и образцы, относящиеся к гуннскому времени (Н. М. Кравченко 1971, рис. 1:6; Н. W. Böhme 1974, Taf. 112:4). Уплощенные овальные рамки обычны для многих пряжек позднеримской традиции (о пряжке из Острова - см. выше), встречаются они и у византийских пряжек конца V-VI вв. (например А. И. Айбабин 1990, рис. 37:12; И. О. Гавритухин 20026). Очевидно, у нас нет оснований для сужения даты пряжки из Хорска в рамках V-VI вв.

Рис. 7. Хорск, погребение 2.	Рис. 8. Бэлень-Ромэнь, жилище 28. точный масштаб?	Рис. 9. Бернашовка, жилище 36.

Пряжка из Бэлень-Ромэнь (рис. 8:6) ближе всего образцам типа Сучидава, правда, она не имеет прорезей на обойме, слегка отличается пропорциями и, возможно, размерами. Д. Г. Теодор на основе находки из Пьятра-Фрекацей выделяет особую „не прорезную" разновидность пряжек типа Сучидава, хотя некоторые образцы, приведенные им в качестве аналогии, явно принадлежат другим типам (D. G. Teodor 1991, с. 118). Форма обоймы и пропорции экземпляра из Бэлень-Ромэнь близки образцу с литейной формы из Бернашовки, стилистически близкому пряжкам шиповского круга (рис. 9:2; см. о нем ниже). Тем не менее, по сумме характерных признаков, пряжку из Бэлень-Ромэнь, скорее всего, следует рассматривать в стилистическом контексте именно пряжек типа Сучидава и их дериватов, датируемых ок. середины - 2-й половины VI в., ke исключая для отдельных вещей бытования и в начале VII в. (И. О. Гавритухин 20026).

Литейные формочки из Бернашовки предназначались для изготовления вещей из свинцово-оловянистых сплавов, рассмотренных в недавнее время О. А. Щегловой (2001; печати). Значительная часть этих вещей, в том числе и представленные на ряде формочек из Бернашовки, бытовали длительное время на территории от Нижнего Дуная и Повисленья до Днепровского Левобережья, Верхней Волги, Приладожья и Причудья. Некоторые формочки из Бернашовки предназначены для изготовления вещей, пока более нигде не встреченных. Узкую дату для вещей, изготавливаемых с помощью формочек из Бернашовки, на современном уровне исследований можно предложить лишь для деталей ременной гарнитуры и фибулы. Хотя для фибулы (рис. 9:7) соответствий на уровне „узкого" варианта не известно, мной были приведены аргументы в пользу ее атрибуции по аналогиям (И. О. Гавритухин 19976, с. 47). Она относится к кругу изделий, связанных с рядом вариаций поствосточногерманских фибул конца VI-VII вв. дунайско-днестровской подгруппы, но напоминает и образцы, известные в крымских комплексах, датируемых около последних десятилетий VI - начала VII вв. Новых аргументов для оценки этой вещи, насколько мне известно, пока не появилось.

Атрибуцию ряда деталей ременной гарнитуры (рис. 9:1-4, 8-10), как находящих соответствия в древностях „шиповского" круга 2-й половины V -конца VI или начала VII вв. (И. О. Гавритухин 1997 6, с. 47) так же нет оснований пересматривать. В то же время, очевидно, что т.н. „шиповский" круг древностей (весьма выразительный подбор ременной гарнитуры - см. М. Kazanski, A. Mastykova 1999) отражает не сравнительно кратковременный горизонт, а довольно длительный период в истории ряда народов Восточной Европы. Соответственно, речь должна идти не только об уточнении его границ, но и о периодизации. Ближайшей аналогией пряжек, изготавливаемых с помощью бернашовских формочек (рис. 9:2, 4), является образец из катакомбы 41 могильника Клин-Яр, датируемый в рамках VI в., скорее, ближе середине - 2-й половине этого столетия (И. О. Гавритухин 2001а, с. 43-44). Эта дата находит соответствие и в отношении пряжки с похожей обоймой из Бэлень-Ромэнь (см. выше).

Наконечники, представленные на формочках из Бернашовки (рис. 9:1, 3), датируются в рамках хронологии шиповской группы в целом. Накладки, украшенные прямоугольными „горками" - „сглаженными пирамидками" (рис. 9:8, 9), напоминают украшенные такими же элементами более короткие накладки из катакомб 4К и 122 могильника Мокрая Балка, датированных, соответственно, около середины VI и 1-й трети VII вв. (И. О. Гавритухин 2001а, с. 43, 44-45). В итоге, сочетание датировок деталей ременных гарнитур и фибулы с бернашовских формочек позволяет считать наиболее реальной дату комплекса в рамках последних десятилетий VI - первых десятилетий VII вв., вероятно – около рубежа этих столетий.

Крупная трехлопастная стрела – срезень и панцирная пластина из Хотомеля (рис. 10:1,2) принадлежат кругу вещей, появление которых на европейских памятниках эпохи великого переселения народов связано с аварами. Остальные вещи с этого памятника, найденные в слое пожара или ниже него (рис. 10:3-6), на современном уровне изучения датируются довольно широко. Таким образом 558 г. (время появление авар в Европе) является terminus post quem для пожара в Хотомеле. Вопрос о точной дате этого пожара и о времени строительства городища, если опираться только на изделия из металла, остается открытым.

Рис. 9а. Бернашовка, жилище 36.	Рис. 10. Хотомель, углистая прослойка и ниже нее. Условные знаки к плану 8. а - находки на уровне прослойки; б - находки ниже прослойки; в - границы прослойки; г - зоны перекопов. Цифры на плане соответствуют изображениям 1-6.	Рис. 11. Ботошана-Сучава, жилище 13.
Рис. 12. 1-3 - Ботошана-Сучава, жилище 20; 4-9 - Козлы.	Рис. 13. Ботошана-Сучава, жилище 20.	Рис. 14. Додешть-Васлуй, жилище 1/1969.

В жилищах 13 и 20 поселения Ботошань-Сучава найдены бронзовые византийские монеты константинопольского чекана 538 г. (D. G. Teodor 1984a, с. 61). Что дает terminus post quem для этих комплексов. Точных аналогий накладке из жилища 13 в Ботошане-Сучава (рис. 11:1) мне не известно, вопрос о датировке этой вещи пока остается открытым. Очевидно, в датировке упомянутых комплексов с монетами (рис. 11; 12:1-3; 13), как и городища Хотомель, ключевую роль играет керамика.

Гребень из Козл (рис. 12:4) рассмотрен И. Земаном, который указал его прототипы IV-V и 1-й половины VI в., а так же типологическую связь с гребнями более позднего времени (J. Zeman 1976, с. 204,206). Таким образом, до появления новых исследований, этот образец может быть датирован в рамках VI в.

Обойма из Додешть-Васлуй (рис. 14:1) имеет ряд аналогий среди находок с Балкан (Z. Vinski 1994, Tab. XIX:3, 4), с о. Самос и из района Пальмиры из Херсонеса (И. О. Гавритухин 20026). В трех случаях (Пьятра Фрекацей, Самос, Херсонес) такие обоймы принадлежат пряжкам с полыми В-образными рамками, имеющими довольно широкую прорезь, повторяющую очертания рамки (в остальных случаях рамки утрачены). В типологическом ряду „геральдических" пряжек такие образцы выглядят сравнительно архаичными. По восточноевропейским комплексам они датируются в рамках середины VI -первых десятилетий VII вв. (И. О. Гавритухин 2001а, с. 43; 20016, с. 36-37,84). Хронология таких же рамок у пряжек с территории Византии практически не отличается (ср. И. О. Гавритухин 20026). Таким образом, обойма из Додешть, судя по всему, датируется в рамках середины VI - первых десятилетий VII вв.