На материалах Великих Лук
XVII столетие – первая эпоха в истории России, обеспеченная массовыми документальными источниками. Приказное делопроизводство позволяет не только зачастую в деталях восстановить ход военных действий, но и полностью исключает для профессионалов и любителей возможность представить русскую армию в виде бессчетных орд Тога и Магога, исторгнутых бездонными глубинами Тартара1. Документы предоставляют нам уникальную возможность реконструировать численность, состав, «конность, людность и оружность» русской поместной конницы этой эпохи.
Русская поместная конница в XVII в. состояла из двух неравных по положению и численности категорий: из «московских чинов» Двора Великого Государя и городовых дворян и детей боярских. Провинциальное дворянство (городовые дворяне и дети боярские) объединялось по территориальному признаку в рамках уезда, где было испоме-щено, в служилую корпорацию, замыкавшуюся на уездный город. Такая корпорация также называлась «городом». Чтобы не путать два этих понятия городовую служилую корпорацию обычно называют служилым «городом». До 1630-х гг. городовые дворяне и дети боярские составляли основу войска московских царей. Разрядный приказ через назначение служилых окладов и раздачу жалованья организовывал учет Государевых служилых людей. Основными учетными документами являлись десятни различных видов: разборные, раздаточные и пр. Значение служилых «городов» для армии и государства трудно переоценить. Именно позиция служилых «городов» сыграла главную роль как в падении Годуновых и Шуйских2, так и в изгнании из России польско-литовских войск и усмирении разбойного казачества3. Что же представляли собой городовые служилые люди исследуемого нами региона, когда к 1620-м гг. России удалось выйти из Смуты, изгнав за пределы страны интервентов и авантюристов и подавив внутренних мятежников.
Городовые служилые люди по своему социальному положению делились на служилых «по отечеству» и «по прибору». «По отечеству» служили дворяне и дети боярские, которые также состояли из трех основных категорий: «выбор», «двор» и «город». Служившие «по выбору» или «по московскому списку» составляли элиту городового дворянства и несли свою службу в составе московского двора, почему городовые десятни иногда даже не учитывали выборных дворян. Основу городовой служилой корпорации составляли служащие «по дворовому списку» (собственно городовые дворяне) и «по городовому» (городовые дети боярские). В городовую служилую корпорацию входили также и поместные атаманы, есаулы и казаки, занимавшие промежуточное положение между служилыми «по отечеству» и «по прибору». За рамками городовой служилой корпорации оставались «служилые по прибору»: неверста-ные казаки, стрельцы, пушкари, затинщики, воротники и некоторые другие более редкие и мелкие категории служилых людей.
Подавляющее большинство служилых людей несли военную службу, т.е. являлись ратными людьми. Кроме них в городах на Государевой службе состояли местные чиновники воеводской администрации - подьячие (обычно из наиболее бедных и беспоместных детей боярских), приставы, рассыльщики, казенные кузнецы, плотники и ямщики.
Хорошая сохранность документов по Лукам Великим позволяет в деталях восстановить картину служилого «города». После Смутного времени по Лукам Великим служили фактически три «города»: лучане, пусторжевцы и невляне, – к которым примыкали две станицы луцких верстаных и неверстаных казаков. Все три «города» с примкнувшими казаками несли службу вместе, хотя никогда не смешивались. После Смуты с потерей Россией Невельского и Пусторжевского уездов Луки стали пограничным городом «от Литовские украйны». Это означало, что в случае войны с сопредельным государством служащие по Лукам Государевы ратные люди не посылались в центральную армию. Луцкий воевода должен был, сам оберегая город, посылать «голов с сотнями»., придавая им «стрельцов с вогненным боем», «в войну», чтобы организовать оборону русских земель и наступление на противника на своем участке границы. Вместе с луцкой триединой служилой корпорацией на русско-литовском погра-ничье несла службу корпорация Торопца «по половинам, переменяясь». Какими же силами располагал воевода Лук Великих, где как во всех «украиных» городах ратные люди составляли основную часть городского населения.
По итогам первого после Смуты разбора служилых «городов» 1621-22 гг.4 луцкая десятня 1623 г. показывает на Луках дворян и детей боярских: 148 лучан, 35 пусторжевцев и 59 невлян; казаков в двух станицах: 127 верстаных и 83 неверстаных; 300 стрельцов, 29 пушкарей, 14 городовых воротников, 2 казенных плотников, 1 кузнеца и 8 рассыльщиков5. Тогда для повышения боеготовности воеводы кн. Афанасий Григорьевич Козловский и Грязной Иванович Бартенев раздали всем служилым людям денежное жалованье по их окладам, а тем дворянам и детям боярским, чьи оклады превышали 10 руб., дали по 10 руб. Июньский пожар 1625 г. вместе с дворами уничтожил на Луках Великих «животы и служилую рухлядь» дворян и детей боярских. Для помощи погорельцам через год в два приема было выдано денежное жалованье от 10 руб. и ниже в размере их служебных окладов6.
В 7136 (1627/28) г. для улучшения служебного состояния и материального положения русской конницы по царскому указу стольник воевода кн. Федор Андреевич Елецкий вновь раздал на Луках Великих денежное жалованье дворянам и детям боярским: 143 лучанам, 36 пусторжевцам, 52 невлянам; казачьему атаману, двум есаулам и 211 луцким казакам7. При этом «большим статьям» выдали по 10 руб., начиная с оклада в 10 руб. – «на низ оклады их сполна», а неверстаным казакам – по 5 руб. Начавшееся в 1630 г. на Украине мощное казачье восстание заставляло русское правительство торопиться с началом войны. В ее преддверии в 7139 (1630/31) г. был произведен новый разбор всех служилых «городов»8. Результаты разбора вместе с данными по московским и другим войскам, представленными различными приказами в Разряд, были сведены в единую Смету всех вооруженных сил государства9.
Численность
Разбор на Луках Великих в 1631 г. стольником воеводой Федором Васильевичем Бутурлиным и дьяком Потапом Внуковым дворян и детей боярских лучан, пусторжевцев и невлян и луцких казаков показал не только численность служащей по Лукам поместной конницы, но и ее «конность, людность и оружность». По разбору 7139 (1630/ 31) г. по Лукам Великим служило дворян и детей боярских вместе с новиками, записанных в полковую конную службу: 138 лучан, 36 пусторжевцев и 51 невлянин, – всего 225 чел. в трех «городах»10. Из этого числа 42 помещика приводили с собой на службу 47 боевых холопов: 37 чел. - по одному и 5 чел. – по 2 холопа. При этом разборщиков и окладчиков обозные люди практически не интересовали: ограничились заявлением окладчиков, что за всеми записанными в конную полковую службу помещиками будет «в кошу по человеку, а у иных и по два человека», – в этих холопах заинтересованы были сами помещики, а не правительство11. Таким образом, дворяне и дети боярские к началу Смоленской войны на полковую конную службу потенциально могли выставить до 272 всадников.
Атаманов, есаулов и казаков, верстаных и неверстаных, поместных и беспоместных, служивших по Лукам Великим, разбор 1631 г. зафиксировал 214 чел., каковое количество сохранялось практически неизменным с 1620 по 1633 г.12 При разборе в луцкой съезжей избе «сыскали... Государеву указную прежнюю грамоту» 7127 (1618/19) г. о верстаньи луцких неверстаных казаков, которые переведены с Невля на Луки Великие, 93 чел. «Богдановы станицы Порываева за их за многие службы», каковой указ о поверстании и исполнили в ходе разбора13. При проведении опроса казачьи окладчики заявили в отношении «невелъских переведенцев», что «служат они с ними Государевы многие службы под Смоленском и во Пскове и на Невле и в Рамышеве острожке сиживали и после того, как с Невля переведены,... служат они с ними верстыными козаки всякие Государевы службы конные и пешие и на заставах в Пожоском острожке и по рубежу по многим по розным заставам и в ыных посылках и на Луках Великих на городе кораулы короулят; а в воровстве ни в каком нигде не бывали». Слова казачьих окладчиков подтвердили и окладчики из луцких дворян: «те неверстаные козаки на Государевых на многих службах с ними бывали и в осадех сиживали». После верстания «невельских переведенцев», которых к моменту поверстания оставалось годных к Государевой конной полковой службе 91 чел., разборная десятня 1631 г. насчитывает всего верста-ных казаков, записанных в полковую конную службу, в двух станицах: атамана, двух есаулов и 116 рядовых14, двух из которых на службу Великого Государя сопровождали по «малому»15. Таким образом, всего по списку поместных казаков служил 121 всадник. Однако вер-станые по разбору 1631 г. «невельские переведенцы» не были испомещены и на протяжении ближайших нескольких лет продолжали служить с Государева денежного и кормового жалованья вместе с неверстаными казаками по единому списку беспоместных казаков, насчитывавшему в 1631-33 гг. 186 чел. во главе с есаулом Нечаем Афанасьевым16. Таким образом, беспоместные казаки к началу войны с Речью Посполитой состояли пополам – из учтенных разборной десятней 1631 г. верста-ных и неучтенных данной десятней неверста-ных казаков. Всего, по нашим подсчетам, к началу войны луцкие казаки выставляли для конной полковой службы 216 всадников, включая поместных и кормовых, верстаных и неверстаных, а также «малых».
Кроме внесенных в списки полковой конной службы, в конную городовую и осадную службу было записано дворян и детей боярских трех городов 31 чел. Из них 18 чел. не могли служить полковой службы за бедностью и болезнью, а 13 – «за старостью и от ран увечьем». Причинами обнищания были: крайняя бедность на фоне худых и пустых поместий или полного отсутствия таковых, а также многодетность семей (у новиков) и сиротство. Во втором же случае все старые и увечные проходили не только опрос, но и осмотр в съезжей избе. Помимо старости десятня зафиксировала следующие увечья записанных в конную городовую и осадную службу стариков: «в полону в Литве был пытан и жжен – спина вся и хрястец выжжен, гниет», «голова иссечена», «пытан на Луках за царя Василия», «оберуки и обе ноги пробиты ис пищали», «обе ноги пробиты ис пищали насквозь, правая рука в трехместах посечена, голова иссечена», «правая щека, язык и зубы пересечены, голова в трех местах рассечена, повыше сердца пробит насквозь рогатиной». Помимо этих воинов, записанных все же в конную службу, двое лучан были записаны в городовую и осадную пешую службу, поскольку оказались не способны к конной: один – «в древней старости», другой – «болен сердечною болезнью, малоумен и беден». Но трех внесенных в десятню пусторжевцев окладчики не решились записать даже в пешую осадную службу: увечного старца 90 лет и двух «молодых» глухих и полуслепых 70летних дворян из-за их увечья: у Романа Дмитриева сына Коромышева «правая рука пересечена, левая – из пищали перебита, спина пробита насквозь копьем, голова иссечена», у Федора Юрьева сына Неелова «рассечен висок правый и ушо, спина пробита копьем насквозь». Картина служилого «города» будет неполной, если мы не учтем не внесенного выше ни в какие списки верстанного в 7138 (1629/30) г. новика, который «Великому Государю изменил – сбежал в Литву». Также надо отметить учтенных выше в числе записанных в полковую конную службу: посаженного в съезжей избе «за приставом» новика 136-го (1627/28) г. по делу об измене его брата; а также двух лучан дворянина и сына боярского, служащих на Луках Великих в сотниках у луц-ких стрельцов.
Кроме традиционной внутренней структуры служилого «города» при разборе 1631 г. правительство разделило всех служилых землевладельцев на три статьи в соответствии с готовностью ратных людей к службе. Зная, что в числе 225 дворян и детей боярских и 119 казаков в полковую конную службу записаны служилые люди в возрасте от 15 до 70 лет, можно предположить, что правительство нуждалось в более строгом отборе людей для походной службы, чем и была вызвана попытка внедрение новой системы учета служилых землевладельцев. В 1-ю статью было записано 180 дворян и детей боярских трех «городов» и 84 верстаных казаков, во 2-ю- 31 сын боярский и 24 казака, в 3-ю – 14 детей боярских и 11 казаков. Обеспокоенные «города» правительство поспешило успокоить, что разделение ратных людей конной полковой службы на статьи никак не отразится на служилых корпорациях и службе ратных людей.
«Конность»
В военно-исторической литературе является общим местом, что русская поместная конница XVI-XVII вв. служила на «аргамаках», «конях» и «меринах». При этом обычно объясняется, что «аргамак» – конь польского или турецкого происхождения, «конем» на Руси назывался боевой конь ногайской породы, а «мерином» – конь местного, русского происхождения17. М.М. Денисова даже утверждает, что «на протяжении всего XVI и XVII столетия под понятием «конь» определенно подразумевалась выхолощенная лошадь ногайской породы»18. Данное мнение лишь пересказывает без какого-либо критического анализа сообщение французского авантюриста Жака Маржерета, служившего в России в 1600-1606 и 1607-1611 гг.19
Маржерет, рассказав о «конях» - ногайских лошадях, грузинских легких верховых лошадях и об «аргамаках» - турецких и польских лошадях, сообщает: «все их лошади холощеные», повествуя далее по тексту о местных лошадях – «меринах»10. Некритическое использование записок иностранцев неоднократно приводило историков к серьезным ошибкам. Тем более это удивительно в отношении XVII в., где есть благодатное поле для проверки. Ведь никому не придет в голову доверять (как в случае с лошадьми) рассказу Маржерета о произрастающих в Астрахани баранах – полуживотных-полурастениях.
Данным Маржерета сразу же напрашивается чисто логическое возражение, связанное с терминологией: если «мерин» означает не холощеного коня, а коня местной русской породы, то каким словом в русском языке определялся холощеный конь. Половая принадлежность лошади является важнейшей статьей ее определения и описания. Все остальные черты по сравнению с этой вторичны. В истории взаимоотношений лошадей и людей известно лишь три пола лошади: конь (жеребец), лошадь (кобыла) и холощеный конь (мерин). Русские документальные источники XVII в. знают лошадь, коня и мерина, но никакого иного термина, обозначавшего холощеного коня в документах не встречается. Кобыл на Руси никогда не использовали на войне: они были слишком ценны для воспроизводства. Исходя из тех же соображений, более чем сомнительно, чтобы холостили ценных привозных лошадей, если рассчитывали получить от них потомство: аргамаков, бахматов, немецких лошадей. Сообщение Маржерета следует принять как свидетельство существования в России традиции холощения лошадей. Существование такой традиции несложно объяснить: в условиях бескормицы северной лесной страны, тем более в условиях военных походов, большая упитанность, «дородство», являющееся неизбежным следствием кастрации, могло спасти жизнь коню, а следовательно и его владельцу. Считается, что холощеные кони лучше поддаются выездке и более послушны. В то же время, опираясь на собственный весьма скромный опыт верховой езды, решимся утверждать, – конь, холощеный в зрелом возрасте, своих лидерских качеств с кастрацией не теряет.
Кроме того, если «конем» в России той эпохи называлась лошадь ногайской породы, то распространение таких коней неизбежно должно было иметь географическую привязку: Москва и центральный регион и контактная с татарами зона – южная «украина». Однако таковой «географии» распространения «коней» документы XVII в. также не подтверждают. В то же время исследование русско-ногайской торговли лошадьми дает достаточно богатый материал, который сильно разнится с данными сочинений европейских путешественников и авантюрстов. Пригоняемые ежегодно к Москве «ардабазарными станицами» ногайских (а впоследствии астраханских) татар табуны делились по ряду критериев. Типологически в русских документах выделяются аргамаки, иноходцы, «кони отрядные» и кобылы. Как тонко подметил В.В. Трепавлов, именно масштабность конского татарского импорта создала у заезжих иноземцев впечатление, что «конем» в России назывались лишь ногайские лошади21.
Разборная луцкая десятня 1631 г. различает коней и меринов. Среди меринов десятня выделяет «меринов добрых», «меринов литовских» и «меринков». На конях выезжали на службу: 109 лучан, 34 пусторжевца, 42 невля-нина, 3 боевых холопа и 48 верстаных казаков, – всего 236 всадников. На меринах же служили 27 лучан, 2 пусторжевских новика, 8 не-влян, 44 боевых холопа и 73 поместных казака, – всего 155 всадников. Из их числа 11 лучан, 3 невлянина и 17 казаков выезжали на «меринах добрых»; 5 лучан - на «меринах литовских»; 8 холопов – на «меринках». Иметь запасную походную или т.н. «простую» лошадь могли себе позволить лишь 42 помещика, приведших за собой боевых холопов.
«Оружность»
Оружность служилых по Лукам Великим «городов» состояла из двух неравноценных частей: из «збруи» и «ружья». Под первым понималось защитное вооружение – доспех, а под вторым – собственно любое оружие. «Збруей» из всей массы 393 чел. поместной конницы обладали лишь шестеро (!) лучан, из которых возглавлявший городовую корпорацию Петр Максимов сын Лукомский выезжал на службу в «латах», «зарукавье» (наручах) и «шишаке». Вместе с ним с отцовского поместья служил его сын Михаил в «пансыре» и «шапке мисюрской». Голова луцких стрельцов Григорий Михайлов сын Чириков в случае конного похода отправлялся на службу в «бехтерце» и «шапке мисюрской». Трое оставшихся «збруйных» дворян служили: один - в латах и шишаке, другой – в пансыре и шишаке, а третий – в одном шишаке. В XVII в. в России боевые латы для конной службы известны двух основных типов: западноевропейские рейтарские и восточноевропейские, использовавшиеся польскими гусарами. Наличие в комплекте с латами наручей – «зарукавья», являвшихся необходимой принадлежностью гусарского (но не рейтарского) латного комплекта, дает нам основание предполагать использование лучанами, по крайней мере в одном из упомянутых случаев, латного доспеха гусарского типа.
«Ружье» почти у всех представителей служилой корпорации по своей типологии было стандартным: «пищаль да сабля». Из всей массы поместной конницы (393 чел.) с саадаком и саблей на службу выезжал лишь один луцкий дворянин. Одной пищалью был вооружен единственный дворянин, вручивший саблю своему боевому холопу. Только саблей были вооружены 14 боевых холопов. Пищаль, саблю и пистолет имели 17 дворян и детей боярских и 2 казака. Если сабли и пистолеты никак не конкретизируются, то «пищаль», под которой составители луцкой де-сятни 7139 (1630/31) г. подразумевали любое ручное длинноствольное огнестрельное оружие, в ряде случаев уточняется. С «езжею» кавалерийской «пищалью» служило 15 дворян и детей боярских и 2 казака; 2 сына боярских и 1 боевой холоп служили «с пищалью долгой». Картину «оружности» служилого «города» накануне войны с Речью Посполитой завершает «запасливый» невельский дворянин Федор Петров сын Лодыженский, имевший помимо основного комплекта «ружья» из пищали и сабли на запасном «простом» коне дополнительный комплект оружия: еще одну пищаль и палаш.
Россия, понесшая во время Смуты крупные территориальные потери, наиболее тяжелой из которых был Смоленск, не могла с ними смириться. Деулинское перемирие 1618 г. рассматривалось лишь как временная передышка22. Претензии Владислава IV на русский престол усугубляли неизбежность военного столкновения России и Речи По-сполитой. Правительством Михаила Федоровича и фактического правителя России патриарха Филарета Никитича проводилась большая работа по возрождению и реформированию вооруженных сил страны, обеспечению их необходимым вооружением и припа-сами23. Городовая служилая корпорация Лук Великих из трех служилых городов и луцких поместных казаков перед Смоленской войной выставляла в поход на конях и меринах 393 всадника, из которых 388 ратных людей были вооружены огнестрельным оружием и почти поголовно-саблями. Всего мобилизационный потенциал великолуцкого воеводы для конной полковой службы вместе с кормовыми казаками достигал 488 всадников.
Автор: Автор: Малов А. «Конность, людность и оружность» служилого «города» перед Смоленской войной // Журнал “Цейгхауз” № 18 (2/2002)