О хронологии раннесредневековых кочевнических памятников Среднего Поволжья

Немного предыстории   Курган 1 Шиловки   Раннесалтовский горизонт в Среднем Поволжье   Абсолютные даты   Этнокультурная и политическая ситуация   Список литературы

Историческая культурология, изучая механизмы контактов различных обществ древности, средневековья и нового времени, констатировала наличие яркого парадокса – очень часто к более тесной культурной взаимосвязи или интеграции приводили не торговля и мирные взаимоотношения между народами, а войны. Разрушение устоявшихся систем позволяло реорганизовать их обломки в более эффективные самостоятельные образования; побежденные вооружались оружием победителей и с ним уже составляли угрозу недавним противникам, в свою очередь, присваивающим материальные и культурные достижения побежденных. Эта модель, так часто приводимая историками в контексте описания отношений кочевников и земледельцев, вызывает ассоциацию и с другим, менее драматичным и, к счастью, бескровным, процессом научной дискуссии.

Современная дискуссия в археологии заметно отличается от стиля обсуждения проблем во второй пол. ХХ в., когда требование «строгой научности» изложения обычно достигалось обезличиванием авторской позиции, и оппонент оказывался противостоящим уже не концепции конкретного исследователя, а некой «научной системе». Концепции ныне становятся все более авторскими, обсуждение более персональным, а археологическая дискуссия – все более «гуманитарной», со всеми вытекающими последствиями: эгоцентризмом, избирательностью, эмоциями. Еще один традиционный недостаток «гуманитарного» стиля – многолословие – скорее превратился в преимущество, поскольку в процессе естественного развития науки вскрылась старая проблема одного из самых важных элементов археологического анализа – аналогии. На смену лаконичному перечислению аналогий как «факту» пришла аргументация аналогии и ее значения как «точной», «близкой», «дальней», и в зависимости от смены статуса аналогии меняется прочность построений исследователей. Современная «ошибка» – это уже чаще не нарушение принципов научного анализа, а лишь использование в качестве определяющих второстепенных признаков или «дальних» аналогий. Ожидаемого падения «градуса дискуссии» это, впрочем, не обеспечило, поскольку принципиальными остаются дедуктивные исторические надстройки над собственно археологическими проблемами.

В последнее десятилетие в центре именно такой дискуссии оказались проблемы хронологии раннесредневековых кочевнических памятников юга Восточной Европы и, в частности, Среднего поволжья, а также связанные с ними важные вопросы времени появления на Волге булгарского населения и родственных ему других этнических групп. 

«Геральдические» элементы пряжек кочевников

 Эволюция культурного комплекса никогда не бывает настолько стремительной, чтобы горизонты получались «стерильными», полностью свободными от элементов предшествующих горизонтов и эмбриональных зачатков новых горизонтов. Оценивая состояние деталей т.н. «геральдического» облика из новинковских комплексов (один целый и сломанный наконечники из п.1 к.7 и единичный наконечник из насыпи к.24 Новинок II, сломанная пряжка из п.1 к.2 Брусян IV), Г.И. Матвеева и Н.А. Лифанов закономерно расценили их как свидетельство отживания данной традиции, но раннюю группу новинковских поясов Н.А. Лифанов, тем не менее, продолжает называть «геральдическими», относя к ней и Новоселковское погребение (Лифанов, 2008. С.74). противоположной хронологической оценки последнего как «предгеральдического» придерживается А.В. Богачев, датируя комплекс второй пол. VI в. (Богачев, 1998. С.32). В то же время в отношении новинковских комплексов акцентировано внимание на единичных «геральдических» находках, по его мнению, свидетельствующих о том, что речь идет именно о «геральдическом» горизонте, и к таковому следует относить и другие предметы из комплексов, даже выполненные в совершенно другой технике и стилистике (Богачев, 2007).

Научный язык имеет выраженную тенденцию к конкретизации. Так, «культура рисованной керамики» постепенно распалась на «трипольскую», «Кукутени» и др., «культура полей погребений» – на «зарубинецкую», «пшеворскую», «черняховскую», «вельбарскую». В использовании термина «пояса геральдического стиля» за последние 30 лет мы также наблюдаем четкую тенденцию к сужению его значения. На современном этапе из «геральдических» бесповоротно удалены ранние литые пояса типа Сучидава и прессованные византийские пояса с щитовидными и U-образными бляшками, разделенные на ряд самостоятельных типов по стилю декора («Акалан», «Тарнамера», «Фенлак», «Punkt-Komma» и др.). Выделены в отдельный тип и полые паянные детали с тамгообразным декором типа Мартыновки (хотя ряд западных коллег и продолжают некритично распространять название «пояса типа Мартыновки» на весь круг литых «геральдических»). Дальнейшее же изучение материалов приуралья позволило выделить в самостоятельные группы «агафоновские» и «неволинские» пояса.

Пояс из Новоселковского погребения полностью соответствует критериям «геральдического», а оба его элемента многократно встречены в различных комбинациях с геральдическими деталями в Крыму и на Северном Кавказе. Новоселковская пряжка не имеет пока аналогий в степных комплексах горизонта Сивашовки, как и в более ранних погребениях горизонтов Суханово и Шелюги (2-я пол. VI -1-я треть VII в.). А.И. Айбабин относит крымские комплексы с подобными пряжками к 1-й пол. VII в. (Айбабин, 1990. С.49), а И.О. Гавритухин датирует период IIa Мокрой Балки с такими находками концом VI - 1-й третью VII в., подразумевая, что этот горизонт предшествует горизонту перещепины (Гавритухин, 2001б. С.44-48). Таким образом, от наиболее ранних новинковских комплексов Новоселковское погребение отделяют как минимум два «степных» горизонта (Сивашовки и уч-Тепе - Ке-легеи), что никак не позволяет рассматривать его в новинковском контексте.

А.В. Богачев совершенно справедливо указал точные аналогии наконечникам из п.1 к.7 Новинок II (Матвеева, 1997. Рис.35, 4, 5) в неволинских материалах (Богачев, 2007. С.17-18). В неволинских и ломоватовских погребениях такие наконечники входят в состав классических гладких «агафоновских» поясов (Голдина, 1985. Табл.Х, 4; Голдина, Водола-го, 1990. Табл.ХХГХ, 11; XLIV, 2; XLV, 1). Известны они и в Южном приуралье (Мажитов, 1981. Рис.4, 20-23; 6, 19; 7, 21), и в Восточном приаралье (Левина, 1996. Рис.131, 1-4, 20, 22), что позволило нам предполагать наличие некоего «докатандинского» импульса восточнотюркского влияния в поволжье-приуралье (Комар, 2001а. С.31). Новых фактов в пользу последнего предположения за последние годы, к сожалению, не появилось, наоборот, выразительные находки «раннеагафоновских» поясов с псевдопряжками к востоку от урала (Зеленый Яр, 2000. С.66-68) говорят о наличии несомненного прикамского импульса на восток, по крайней мере, среди угорских племен. В новинковских погребениях предметы «агафоновского» облика пока обнаружены только в п.1 к.7 Новинок II, что свидетельствует об их весьма вероятной принадлежности другой культурной среде.

Проблема т.н. «агафоновских» поясов в целом очерчена И.О. Гавритухиным, выделившим их в самостоятельную стилистическую линию и отдельный хронологический этап в развитии «геральдических» наборов поволжья, сменяющий горизонт «юго-западной геральдики» (Гавритухин, Облом-ский, 1996. С.84-86). Отметим, что хотя отдельные элементы «агафоновских» поясов и имеют аналогии в других регионах, только в ломоватовских и неволинских могильниках они представлены в весьма стабильном по набору и стандартизированном в исполнении виде, что позволяет уверенно относить «агафоновские» пояса к культурно-хронологической специфике именно приуральского региона.

Чтобы установить, как этот горизонт соотносится с горизонтами культуры восточноевропейских кочевников, именно здесь и нужен «метод синхронизации». В погребениях кочевников сивашовского типа наиболее близкие по форме «агафоновским» детали поясов происходят из Малаев (Атавин, 1996. Табл.22) и Кастырского⁷. Оба набора выполнены прессовкой из тонкой пластины, на деталях еще сохранен прорезной декор, хотя набор из Кастырского более схематизирован. Комплексы с наличием прессованных «геральдических» деталей или отдельных элементов горизонта Вознесенки выделены нами в горизонт Уч-Тепе–Келегеи (Комар, 2006), но поскольку в обоих упомянутых выше комплексах нет собственно литых версий «геральдических» деталей, нельзя полностью исключать, что речь идет о самой поздней подгруппе, синхронной уже началу горизонта Вознесенки. Оба пояса нельзя назвать идентичными «агафоновским» – набор деталей в последних несколько отличен. пожалуй, перед нами тот случай, когда информации для синхронизации поясных наборов явно недостаточно.

Более интересную картину наблюдаем при сравнении комплексов с прессованными элементами «агафоновских» поясов из Южного приуралья. В п.3 раскопа II Манякского могильника и к.56 Лагерево найдены восьмеркообразные стремена, а в п.1 раскопа II Манякского могильника – аркообразное с изогнутой петлей и прямой подножкой (Мажитов, 1981. Рис.6, 8, 31; 11, 22). Более вытянутое восьмеркообразное стремя с вогнутой подножкой находилось в п.149 Аверинского могильника (Голдина, 1985. Табл.ХХХГ, 10). В неволинских могильниках эти типы стремян найдены в погребениях уже с катандинскими поясами (Верх-Саинский, п.15, 19, 28, 64, 80), но в п.167 и п.202 Неволино еще с обычными «агафоновскими» (Голдина, Водолаго, 1990. Табл.XLIХ, 4, 12). Из упомянутых стремян экземпляры из п.3 раскопа II Манякского могильника, п.149 Аверино, п.167 и п.202 Неволино имеют аналогии в представительной коллекции стремян из Вознесенки. Стремя из п.1 раскопа II Манякского могильника аналогично экземплярам из п.4 к.12 Брусян II, к.1 Малой Рязани I и к.11 Шелехметь II, а стремя из п.202 Неволино – стременам из п.4 к.11 Шелехметь II⁸ (Багаутдинов и др., 1998. Рис.27, 4, 5; табл. XLII, 3; LXIII, 10, 11; Бражник и др., 2000. Рис.5, 2, 3).

Естественный выбор, возникающий в такой ситуации: либо в приуралье мы наблюдаем картину более длительного сохранения моды на «геральдические» формы (подобное длительному сохранению в этом же регионе традиций оформления пряжек гуннского времени), обусловившего возникновение специфических поздних «агафоновских» наборов, либо наоборот, этот регион по каким-то причинам опережал степь в темпах развития и распространения новых типов предметов снаряжения коня. Немалые проблемы создает и хорезмийская монета 50-60-х гг. VIII в. из п.382 Бирска, где прессованная псевдопряжка сочеталась со стременем «раннеаварского» облика, аналогии которому в Восточной Европе происходят из перещепины (Мажитов, 1990. С.263-266; рис.2, 9).

Из северокавказских комплексов стоит выделить п.11 Мешоко II в прикубанье, где гладкий наконечник с выступами сочетался с аркообразным стременем с изогнутой петлей и прямой подножкой, пряжкой с вытянутым приемником для язычка и прямоугольным коротким щитком, а также великолепным кочевническим набором лука и колчана (Круглов, 2005. Рис.19а). Стиль пальметт, украшающих костяные накладки колчана, очень близок декору обкладок перещепинского седла (Залесская и др., 1997, кат.88) и костяным накладкам из п.1 к.2 Брусян IV (Багаутдинов и др., 1998. Табл.LXXI, 11, 12), в то же время, лук весьма напоминает аварские образцы, что, возможно, объясняется смешением в нем технологических традиций луков «авиловской» и «хазарской» традиции (Круглов, 2005. С.85). Стремян этого типа нет среди сохранившихся экземпляров в Вознесенке и в синхронных ей причерноморских комплексах, а в к.11 Шелехметь II близкое стремя найдено в насыпи, т.е. оно археологизировалось несколько позднее, чем п.4 этого же кургана с восьмеркообразными стременами, имеющими менее массивные аналогии в Вознесенке.

Мешокское погребение, несомненно, отражает контакты с кочевниками и не имеет даже теоретического отношения к кушнаренковским памятникам приуралья, т.е. версию об узком культурном «приуральском» явлении приходится отбросить. А это может означать только одно – аркообразные стремена с изогнутой петлей из п.11 Мешоко и п.1 раскопа II Манякского могильника синхронны следующей за самой Вознесенкой фазе 2 (горизонту Шиловки), погребения же с «агафоновскими» поясами и восьмеркообразными стременами из Неволино и Аверино, учитывая более частую совстречаемость таких стремян в прикамье с «катандинскими» наборами, также нельзя ограничивать только горизонтом, синхронным фазе Вознесенки. Трудно судить о нижней границе «агафоновских» наборов, но в п.149 Аверино восьмеркообразное стремя с вогнутой подножкой сочеталось с еще «геральдическими» прорезными наконечниками (Голдина, 1985. Табл.Х, 28, 30). поскольку в горизонте Уч-Тепе–Келегеи таких стремян пока не известно, можно допускать, что обычные литые «геральдические» наборы с прорезями просуществовали в прикамье практически до самого горизонта Вознесенки и сменились более схематическими «агафоновскими» поясами параллельно с внедрением у кочевников прессованных поясных деталей византийских стилей.

В п.1 к.2 Березовки I найден едва узнаваемый литой дериват «агафоновской» бляшки (Скарбовенко, Сташенков, 2000. Рис.5, 12; ср.: Голдина, Водолаго, 1990. Табл.ХХХI, 60), два сломанных прессованных наконечника с выступами, аналогии которым (литые и прессованные) можно отметить в двух кочевнических погребениях горизонта Уч-Тепе (Атавин, 1996. Табл.9, 1, 2; 22, 5), но основу украшений пояса составляли все же прессованные круглые бляшки двух видов (с выделенным центром и гладкие), а также строенные и сдвоенные фигуры из кругов с выделенным центром, два прессованных наконечника с боковыми выступами и литая деталь «подгеральдического» облика (Скарбовенко, Сташенков, 2000. Рис.5, 1-16). Несколько вариантов круглых прессованных бляшек с выделенным центром, выполненные в аналогичной березовским бляшкам технике (плакирование бронзовой основы золотой или серебряной фольгой) находились в составе Вознесенского комплекса (Комар, 2006. Рис.36, 33, 34, 44, 45), где они, впрочем, скорее принадлежали к украшениям сбруи. Также сбрую украшали и прессованные из золотой пластины и заполненные пастой бляшки из к.13 Дорофеевки (Круглов, 1992. Рис.3, 8). В Вознесенке были и вытянутые U-образные наконечники с тисненым декором в виде тройной спирали (Комар, 2006. Рис.36, 43), напоминающие декор березовского наконечника. Но, учитывая несомненный ранговый статус поясов кочевников перещепинской культуры, гораздо важнее обратиться к материалам тех комплексов, где базовый элемент пояса составляли круглые бляшки.

На этапах горизонтов Сивашовки и Уч-Тепе круглые золотые бляшки со вставками украшали пояса типа VI (п.3 к.5 Виноградного, п.2 к.2 Васильевки, п.5 к.ІІІ Мадары), а в погребении из уч-Тепе их заменяли сдвоенные прессованные версии (Комар, 2005. Рис.7). С группой керченских деталей с грануляцией из находки 1893 г., очевидно, связан и наконечник из коллекции Бертье-Делагарда (Andrasi, 2008, kat.90-92), который Д.А. Сташенков считает возможным прототипом березовского наконечника. Ближайшая аналогия керченскому наконечнику действительно найдена на востоке – в Южном приуралье на поселении Ново-Турбаслинское II (Мажитов, 1962. Табл.ІІ, 4). В то время, как пояс из Уч-Тепе открыто подчеркивает свою связь со стилем гранулированных поясных деталей, березовский набор весьма далек от него, указывая на формирование новой традиции. Таковую наиболее ярко маркируют п.2 к.2 Шиловки (Багаутдинов и др., 1998. Табл. XIII, 2) и п.1 к.8 Старонижестеблиевской (Атавин, 1996. Табл.25; Комар, 2005. Рис.8) с декорированными круглыми бляшками, и п.3 к.5 Заплавки с гладкими (Шалобудов, 1983. Рис.1). Связь данного стиля с наборами с грануляцией наиболее выражена в п.1 к.8 Старонижестеблиевской (Атавин, 1996. Табл.25, 1, 4); менее – в п.3 к.5 Заплавки (Шалобудов, 1983. Рис.1, 6), где речь скорее идет о стиле деталей из Zsambok, Adony, Dany, п.175 Alattyan-Tulat (Garam, 2001, taf.88, 5, 6; 91, 1; 114, 1), являющимся развитием прессованных подражаний золотым наборам из перещепины, Бочи, Кунбабонь с крупным «жемчужником». Круглые плоские бляшки найдены и в кат.29 аланского могильника Клин-Яр ІІІ (Флеров, 2000. Рис.39, 16-18) в составе украшений сбруи, по «восьмеркообразным» стременам с уплощенной подножкой синхронной п.1, 5 Директорской Горки, м. І Новогригорьевки, Глодосам и Вознесенке. Для «строенных» же бляшек из Березовки можно отметить в качестве отдаленной параллели женский пояс из аварского погребения 1898 г. Игара (Игар I), к которому относились 4 плоские трехлепестковые бляшки и одна сердцевидная (Fettich, 1929, az.1, 6-8, 11, 12).

В приуралье плоские круглые гладкие и с декорированным центром бляшки входят в состав «неволинских» поясов, а гладкие или с крестовидными прорезями есть и в «агафоновских» (Мажитов, 1981. Рис.7, 16, 25, 26; Голдина, Водолаго, 1990. Табл. XXXI, 18-22, 28-20; XLIV, 4; XLV, 1; Иванов А.Г., 2001. Рис.1, 1-7; Зеленый Яр, 2000, цветная вклейка). Соотношение «агафоновских» и «неволинских» поясов стало предметом острой дискуссии между А.К. Амброзом и Р.Д. Голдиной, круг же современных проблем очерчен А.Г. Ивановым и И.О. Гавритухиным (Гавритухин, Иванова, 1999. С.134-142; Иванов А.Г., 2001). Для неискушенного читателя разговор о параллельных истоках стиля «неволинских» и «агафоновских» поясов, несомненно, запутан, поэтому гораздо стройнее выглядит концепция Р.Д. Голдиной о хронологической разнице. «Нево-линские» пояса, будучи специфически женскими, тем не менее, в ряде случаев сочетаются с деталями мужских «агафоновских» и «катандинских» поясов, а в п.29 и 81 Верх-Саинского и п.61 Бродовского могильника они сочеталась соответственно с раннесалтовскими прямоугольной бляшкой, пряжкой и шарнирной бляшкой с декором «перевязанной пальметтой» (Голдина, Водолаго, 1990. Табл. XXVI, 29; XXX, 30; XXXV, 20), в то время, как случаи пересечения именно «агафоновских» поясов с раннесалтовскими нам пока не известны. Основной период бытования «неволинских» поясов, очевидно, синхронен началу распространения мужских «катандинских» поясов, но, в качестве компромисса, можно допустить, что они возникают еще в «агафоновское» время и какое-то время могли быть синхронны, как и предполагал А.К. Амброз.

Одновременное бытование «неволинских» и «катандинских» поясов в прикамье заставляет вспомнить росписи храмового помещения 10 пенджикен-та, где у персонажей, наряду с характерными «катандинскими» поясами, видим и пояса с круглыми бляшками с выделенным центром, в графическом варианте практически идентичными березовским (Распопова, 1980. Рис.67, 7, 8). пояс с круглыми бляшками с выделенным центром изображен и у персонажа из Варахши, а археологические находки согдийских бляшек данного типа известны в Самарканде (Arzhantseva, Inevatkina, 2006, pl.8, d, 1, 5). Для поясов VII в. с круглыми бляшками обычно приводятся сассанидские аналогии (Гавритухин, Иванов, 1999. С.138; Иванов А.Г., 2001. С.94), но И.А. Аржанцева и О.Н. Иневаткина считают данный тип пояса скорее «восточным влиянием», распространявшемся на запад с тюрками (Arzhantseva, Inevatkina, 2006, p. 312-313). пожалуй, стоит также отметить, что круглые поясные накладки с декорированным центром, позолоченные или с золотыми вставками с инкрустацией, входят в китайские пояса второй пол. VI-VII в., носившиеся военной аристократией (China, 2005, kat. 161; 188), причем декор розетками и концентрическими рельефными точками напоминает «неволинские» бляшки (хотя последние, конечно, весьма схематизированы).

Любопытную ситуацию наблюдаем в п. І Манякского могильника (Мажитов, 1981. Рис.3): круглая декорированная и гладкая «неволинские» бляшки сочетались с рядом накладок с характерным «не-волинским» декором, «агафоновско-неволинской» пряжкой, Т-образной бляшкой с хорошей проработкой перекладины, свидетельствующей о ее копировании не с «геральдических», а с византийских Т-образных бляшек типа акаланской, и длинный наконечник, украшенный крылатыми львами или грифонами, аналогичными изображениям на бляшках из Галиата и п.5 песчанки (ОАК за 1898 г. Рис.28; Крупнов, 1938. Рис.3, 8). Манякское погребение позволяет заключить, что «неволинские» пояса были актуальными синхронно аланскому горизонту Гали-ата, а п.81 Верх-Саинского и п.61 Бродовского могильника - что они, как и галиатский горизонт (см.: п.4 песчанки), на поздней стадии уже синхронны времени распространения византийских литых наборов с «перевязанной пальметтой».

С п.1 к.2 Березовки I упомянутое п.І Манякского могильника связывает другой предмет - двулезвийный меч (Мажитов, 1981. Рис.3, 13). Близкий меч с прямым перекрестьем находился в п.3 к.5 Заплавки (Шалобудов, 1983. Рис.1, 3) и кат.52 Дмитровки (Плетнева, 1989. Рис.34), поэтому сужать дату погребения до «3-й четверти VII в.» (Скарбовенко, Сташенков, 2000. С.178), разумеется, никаких оснований нет. Любопытен еще один момент – сохранившийся фрагмент березовского меча настолько массивен и имеет настолько хорошую сохранность металла, что такой меч было бы крайне трудно сломать на мелкие фрагменты и в настоящее время, позволим высказать предположение, что в п.1 к.2 Березовки I речь идет об использовании фрагмента уже разрубленного (сломанного) меча в качестве кресала.

Относительную позицию рассмотренной группы погребений – п.1 к.2 Березовки I, п.2 к.2 Шиловки, п.3 к.5 Заплавки, п.1 к.8 Старонижестеблиевской – следует определять в рамках фазы 2 горизонта Вознесенки (или «2 фазы горизонта Шиловки», как было предложено в нашей работе 2006 г.). Наличие в березовском погребении прессованных версий «геральдических» наконечников не обязательно означает, что таковые активно использовались именно в «поствознесенских» поясах. Прессованные версии различных «геральдических» деталей действительно представлены в коллекции характерных «вознесенских» поясов из Камунты Тифлисского музея (уварова, 1902. Табл V), но учитывая, что в п.1 к.2 Березовки I был похоронен довольно возрастной человек (40-50 лет), а также плохое состояние серебряных наконечников, нельзя не вспомнить явные случаи двуэтапности формирования набора поясов у кочевников перещепинской культуры (Комар, 2005. С.167-176).

Во второй группе погребений - п.1 к.2 Брусян II и п.1 к.2 Брусян IV – общим элементом являются сердцевидные гладкие бляшки, а также прессованные бляшки с растительным декором, находящие аналогии в Вознесенке (Багаутдинов и др., 1998. Табл.XL, 18-22, 25; LXX, 1, 2). Вся серия четырехлопастных бляшек (Комар, 2006. Рис.37, 11, 12, 20, 22-24) принадлежит не поясу, а украшениям сбруи. В п.1 к.2 Брусян IV, из-за его нарушения и наличия костей коня, ситуация с принадлежностью бляшек не ясна, но сознательное перенесение сбруйных украшений на пояс кочевника маловероятно, тем более, что в комплексе найдено две большие железные сбруйные пряжки. Сомнительна и принадлежность поясу небольшой сломанной «геральдической» пряжки. В сивашовских погребениях пряжки такого размера выступают как обувные, сбруйные или колчанные, и только однажды (в п.2 к.22 Ак-керменя) как женская поясная. В п.1 к.2 Брусян IV к колчанным можно предположительно отнести комплект из трех бронзовых пряжек (Багаутдинов и др., 1998. Табл.LXX, 5-7). Бронзовая круглая и сердцевидная бляшки, вероятно, принадлежали к одному комплекту, и, судя по длине шпенька на круглой бляшке, речь шла о стыке двух толстых ремней, т.е. все же о сбруе, а не о поясе. Другая ситуация в п.1 к.2 Брусян II – здесь серебряные сердцевидные бляшки украшали женский пояс, а использованный декор маленьких бляшек и наконечников известен в одном из сбруйных наборов бляшек из Вознесенки. прямую аналогию серьге из п.1 к.2 Брусян II находим в другом причерноморском комлексе из к.63 Усть-Каменки (Костенко, 1993. Рис.23) и в аварском погребении 1928 г. из Игара (Fettich, 1929, tab.IX, 18, 19). Как видим, два брусянских погребения отличаются наличием близких аналогий в комлексах горизонта Вознесенки из Северного причерноморья, что позволяет относить их непосредственно к финалу фазы Вознесенки, но не исключает и позиции в рамках фазы 2.

Разнообразные по форме прессованные бляшки с вариациями растительного декора из Вознесенки и синхронных комплексов к «вычурной геральдике» никогда не относились – так А.К. Амброз пытался назвать только византийские пояса со щитовидными бляшками (типа «Фенлак» и «Акалан»), которых, что интересно, в Среднем поволжье и приу-ралье пока вообще не обнаружено (хотя «выплеск» фиксируется на Южном урале в к.4 Елантау с «под-квадратным ровиком» (Боталов и др., 2006. Рис.64, 1-3)). Объяснить отсутствие прессованных поясных деталей византийских стилей можно было бы через призму узко «кочевнических» связей новинковско-го населения, но этому противоречат пряжки из к.1 Шиловки.

Курган 1 Шиловки

 Бронзовая шарнирная пряжка (рис.1, 1) относится к распространенному типу византийских пряжек с U-образным щитком. последние, впрочем, различаются в деталях, и это важно учесть в анализе. Щиток шиловской пряжки имеет заметные прогибы в верхней части и две насечки возле язычка (сделанные по восковой модели). Аналогичную форму щитка имеет пряжка из Юго-Западного Крыма (НМИу, Киев) (Комар, Стрельник, 2009. Рис.1, 1) и щиток из слоя могильника Суук-Су (Репников, 1906. Табл.Х, 23) (рис.1, 5), а насечки можно отметить на том же щитке из Суук-Су, пряжках из склепа 257 Эски-Кермен (Айбабин, 1982. Рис. 10, 9) и аварского п. 34 Szeged-Feherto А (Чаллань, 1954. Табл. VII, 1). На щитке пряжки из НМИу (рис.1, 2) еще угадывается слабый контур медальона, а через весь щиток проходят две литые борозды. На пряжке из Суук-Су (рис.1, 5) они уже заметно сглажены, а на шиловской пряжке щиток фактически гладкий. По сравнению же, например, с византийской пряжкой из п.5 Самоса (Martini, Steckner, 1993, s. 127-129; abb.39, 5.2), видим исчезновение уплощения обратной стороны рамки, а также только слабую бороздку вместо полого язычка. Заметны и другие изъяны: сразу две петли не были качественно пролиты: задняя никогда не служила для крепления, а боковая, по крайней мере, не смыкалась. Данный экземпляр, несомненно, скопирован при помощи оттиска деталей разобранной пряжки, причем не с византийского оригинала, а с его копии, а то и с наличием нескольких «посредников». Для сравнения, у довольно грубой копии раннесалтовской пряжки из Неволино сглажен декор щитка и даже частично заполнены при проливке прорези, но язычок, тем не менее, остался еще легким, полым (рис.4, 3). В погребение шиловская пряжка попала уже сломанной.

Пряжка из НМИУ (рис.1, 2) найдена в составе поясного набора с изображением противостоящих птиц (Комар, Стрельник, 2009. Рис.1, 2-12), хорошо представленного в среднеаварских погребениях (Garam, 2001. Taf.111). у кочевников Восточной Европы прессованные пояса с птицами и изображением аканта в нижней части двущитковых бляшек несомненно синхронны дериватам поясов стиля «Акалан» из Вознесенки и Новых Санжар, следы же бытования стиля противостоящих птиц, возможно, находим в виде поврежденного наконечника из к.14 подгорненского IV (Безуглов, Науменко, 2007. Рис.4, 7). пряжка из последнего комплекса (рис.1, 3) массивнее, чем шиловская, и у нее совершенно другой щиток с литым растительным декором. В поисках аналогий для него А.А. Иванов (Иванов А.А., 2001. С.120), И.О. Гавритухин (Гавритухин, 2005. С.412), С.И. Безуглов и С.А. Науменко (Безуглов, Науменко, 2007. С.76) обращались к пряжкам из склепов 41 и 257 Эски-Кермен, причем в последнем пряжка с растительным литым декором сочеталась с пряжкой с близким шиловскому щитком (Ай-бабин, 1982. Рис.10, 9, 13). На ошибочность эски-керменских аналогий пряжке из подгорненского нам уже доводилось обращать внимание (Комар, 2006. С.90). Точные аналогии щитку подгорненской пряжки известны в Италии (рис.1, 4, 6). Это пряжка из Таранто с полой рамкой (Baldini Lippolis, 1999, kat.21) и отдельная находка щитка (Чаллань, 1956. Табл.ІІІ, 7), в то время, как аналогичные эскикерменским щиткам находки происходят из Константинополя (Чаллань, 1956. Табл.ІІІ, 6, 6а). Речь несомненно идет о двух самостоятельных типах, причем как форма рамки пряжки из Таранто, так и рассмотренные нами ранее аналогии декору щитка, элементы которых находим в хорошо датированных монетами комплексах из Столбища, п.2 к.1 Саловского I и к.1 Романовского I (Комар, 2006. С.90), позиционируют пряжки «типа Таранто» однозначно позже эски-керменских, примыкая к раннесалтов-скому горизонту.

Рис.1: 1 – Шиловка, к.1 п. 2; 2 – Юго-Западный Крым (НМИУ, Киев); 3 – Подгорненский IV к.14; 4 – Таранто; 5 – Суук-Су; 6 – Италия.

Две другие пряжки из к.1 Шиловки – весьма любопытные экземпляры, анализ морфологии которых, к сожалению, привел всех основных диспутантов к совершенно ошибочным предпочтениям в аналогиях (Багаутдинов и др., 1998. С.153-154; Гавритухин, 2000. С.29-30; Комар, 2001а. С.29), от чего мог бы уберечь анализ технологический⁹.

Шарнирная пряжка (рис.2, 1) вылита из латуни при помощи восковой модели, хорошо сохранив следы заглаживания всей ее поверхности инструментом типа ножа. причин манипуляции с еще мягкой моделью было несколько. Во-первых, это помещение в модель железных осей для щитка и язычка, причем вторая ось была вдавлена довольно поздно, когда воск уже практически утратил способность слипаться, чем и вызван очевидный дефект на пряжке. Чуть ранее мастер вырезал острым резцом из единого щитка заготовку для шарнирной конструкции (хорошо заметны следы резца в местах поворота) и вставил в них оси. Еще одна подрезка видна напротив отверстий для штифтов – эта нелогичная с точки зрения функциональности деталь (ослаблялся щиток), скорее всего, была придана в самом финале как декоративная. Рамка не цельная, а с вырезом для язычка; два каплевидных углубления на ее верхней плоскости – не литейные каверны, а следы декора оригинальной пряжки в византийском стиле «точка с запятой» (Punkt-Komma).

Мы не упомянули еще об одной важной детали – язычке. На две трети его длины это оттиск обычного византийского полого язычка, несколько более массивный ввиду копирования. Но его задняя часть массивна, а четырехгранное в сечении основание несомненно доработано резцом по восковой модели, а затем напильником. Очень похожая картина, но еще более выразительная, на пряжке из п.4 к.14 Брусян II (рис.2, 3). пряжка скопирована оттиском в глине с шарнирной пряжки. последняя не разбиралась, даже не вынимались крепившие щиток заклепки. Как в этой ситуации мог быть скопирован и язычок? Очевидно, пряжка оттиснута с повернутым вертикально язычком, после чего на полученной восковке язычок тонким резцом вырезался из рамки. На последней получался характерный разрыв, который в сочетании с четырехугольным в сечении массивным основанием язычка является «визитной карточкой» салтовских пряжек, а также части восточнотюркских. В Крыму такой вырез на рамке распространяется с раннесалтовским горизонтом, хотя и с сохранением поначалу традиционной формы язычка (Айбабин, 1993. Рис.4, 13, 16; 8, 36-38, 48). У прикамского же населения пряжки с вырезом на рамке и язычком с подквадратным сечением основания (рис.4, 4) характерны для «катандинских» поясов (Голдина, Водолаго, 1990. Табл.XXVI, 1-6). С одной стороны, речь идет о чисто технологическом приеме, но его распространение на юге Восточной Европы связано с вполне конкретной культурной средой – Хазарским каганатом, где, в свою очередь, как и в прикамье, его следует считать «восточным» импульсом.

В славянском Харьевском кладе находилась морфологически очень близкая шиловской пряжка с неподвижным щитком и декорированной рамкой в стиле «точка с запятой» (рис.2, 2), но, кроме декора щитка, у нее есть еще одно важное отличие – ось для язычка расположена в утолщенном основании рамки, что, вместе с вырезом на рамке, сближает ее с салтовскими пряжками. На харьевской пряжке нет и места для предполагаемого отпечатка шарнира – похоже, речь идет о намеренно сформированном варианте пряжки с неподвижным щитком. А вот с шиловской пряжкой ситуация иная – ось расположена именно там, где и ожидается наличие шарнира – за рамкой в наибольшем утолщении щитка. В то время, как лицевая часть щитка пряжки заглажена, на обратной хорошо видна граница между давшем усадку и слегка «завернувшимся» на восковой модели щитком и сглаженным ножом шарниром. Шиловская пряжка, несомненно, выполнена по оттиску неразобранной шарнирной пряжки, а вся нестандартность формы обусловлена творческой попыткой сохранить шарнирную конструкцию. Любопытно, что мастер оставил отверстия для заклепок на щитке в первоначальных местах, хотя в итоге получалось, что пряжка крепилась к ремню только одним штифтом, что маловероятно.

Таким образом, весь приводимый нами ранее в качестве аналогии ряд пряжек с «геральдическим» щитком и вытянутым приемником для язычка (Комар, 2001а. Рис.5, 7, 8, 10), наиболее характерный для среднеаварских погребений, оказался ошибочным. На ошибку, собственно, указывает и морфология: для этого круга пряжек обязателен другой тип язычка с уплощенной петлей на конце, всегда пропущенной через маленькую прорезь между щитком и рамкой, а также пропорционально значительно более короткий щиток равномерной толщины, а не резко утолщающийся у рамки.

Рис. 2: 1, 4, 5 – Шиловка, к.1 п. 2; 2 – Харьевка; 3 – Брусяны II, к.14 п. 4; 6 – Саловский I, к.1 п. 2.

В поисках реальных аналогий шиловской пряжке обращаться нужно к ее шарнирному прототипу, который довольно легко реконструируется (рис.3, 1). Наиболее близкая пряжка происходит из п.2 к.2 Саловского IV могильника (рис.3, 2), которую считал полностью аналогичной шиловской Е.В. Круглов (Круглов, 2006. С.275). Саловская пряжка отличается схематизацией язычка (без выступа-фиксатора), а также пропорционально более вытянутым щитком. На рамке нет декора «точка с запятой», как и самой плоскости для него, и есть выраженные рельефные ограничители для язычка, тогда как у шиловской пряжки ложе для язычка – это скорее углубление в рамке. Еще одна деталь – это узкие петли для шарнира на рамке и щитке. Все отличия саловской пряжки, в то же время, являются характерными для круга раннесалтовских пряжек.

По пропорциям шиловская пряжка аналогична болгарской пряжке из Златаре (рис.3, 6). По овальному контуру рамки ближе всего пряжки из аварского п.270 Tuszalok-Kovestelek (рис.3, 4) (Aranyak a Josa Andras Museumban, 1997, kep.78, 2) и Харьевки (рис.2, 2), но шиловская рамка тоньше, по этому показателю ей близки пряжки из Эрзеке (Catalogue of the Avar Treasure, 1981, lot.170), Врапа (Daim, 2000, abb.9, 1), п.2 к.2 Саловского IV (рис.3, 2, 3) и целого ряда раннесалтовских (напр.: рис.3, 10). Тонкий сужающийся язычок шиловской пряжки сближает ее с пряжками из Керчи (рис.3, 8) (Daim, 2000, abb.29) и аварского п.74 Чатая (рис.3, 7) (Zabojnik, 2000, abb.13), которые выделяются расположением шарнирных петель на щитке возле язычка, а не по краям. Расположение выступа-фиксатора не на заднем конце язычка, как обычно для византийских пряжек (рис.1, 1-4) и раннесалтовских византийской конструкции (рис.2, 3, 6; 3, 9-12; 4, 1, 3), а приблизительно по центру прорези рамки, видим на пряжках из Эрзеке, п.270 Tuszalok-Kovestelek, п.105 Oroshaza (Juhasz, 1995, taf. VII), Златаре (Werner, 1986, taf.29, 5) и Керчи (рис.3, 3-6, 8).

Византийский декор «точка с запятой» в классическом виде в рассмотренной группе пряжек с вытянутым ложем для язычка представлен только на пряжках из Харьевки (рис.2, 2) и п.105 Oroshaza (рис.3, 5). На пряжках из Шиловки (рис.2, 1), Эрзеке и п.74 Чатая (рис.3, 3, 7) видим более крупные углубления, которые могут указывать и на возможную орнаментацию их византийских прототипов эмалями. у болгарской пряжки из Златаре верхний край рамки еще уплощен, но декорирован литой рельефной волной (рис.3, 6), т.е. уже в «рельефном» стиле, характерном в Восточной Европе для раннесалтовских пряжек (напр.: рис.2, 3; 3, 11). Византийским способом при помощи петель крепились к ремню пряжки из п.74 Чатая, п.105 Oroshaza, п.270 Tuszalok-Kovestelek, п.33 Судака IV; пряжки из Врапа, Эрзеке и серия раннесалтовских – литыми шпеньками; пряжка из Харьевки поначалу крепилась шпеньками, но после потери одного из них на щитке были пробиты отверстия для гвоздиков; пряжка из Керчи отлита по оттиску с крепившегося гвоздиками образца (они остались отлитыми на щитке (рис.3, 8), как и у пряжки из п.4 к.14 Брусян II (рис.2, 3)), после чего на щитке были проделаны еще два отверстия для гвоздиков; изначально при помощи гвоздиков-заклепок крепилась пряжка из п.2 к.2 Саловского IV.

В целом в типологическом ряду позиция прототипа шиловской пряжки несколько ранее саловской за счет рамки, которой соответствуют позиции пряжек из п.270 Tuszalok-Kovestelek и Эрзеке. Еще один момент, связанный с конструкцией шиловской пряжки, это конструкция шарнира на оттиске (рис.2, 1) – аналогичную шарнирную конструкцию наблюдаем на двусоставных бляшках раннесалтовских наборов (рис.5, 4, 13С).

Е.В. Круглов, основываясь на стратиграфических наблюдениях авторов раскопок, считает п.2 к.2 Саловского IV более ранним, чем п.1, относя оба погребения к горизонту Вознесенки (Круглов, 2006. С.275-276). Достигается такая неожиданная датировка, впрочем, абсолютизацией значения одного-двух элементов с игнорированием остального состава комплексов. Так, в парном п.2 к.2 Саловского IV найдены 4 характерных салтовских аркообразных стремени, удила с плоскими и круглыми в сечении S-видными псалиями (парусимов, 1998. Рис.23; 24, 1, 3), т.е. комплекс снаряжения коня, зафиксированный из ранних комплексов только в Галиате и Большой Орловке. В мужском погребении поясную пряжку сопровождала литая бляшка с неподвижной подвеской и уже схематизированным декором (па-русимов, 1998. Рис.22, 9), свидетельствуя о нескольких стадиях копирования. Аналогичные по форме бляшки с круглой прорезью по центру найдены в склепе 339 Эски-Кермен (Айбабин, 1990. Рис.53, 36) и Лядинском могильнике (Ястребов, 1893. Табл.7, 24). В женском погребении показателен набор серег – одна из них украшена металлическими паянными бусами, характерными для салтовских серег, а вторая без шипа и рельефного фиксатора для подвески, зато с фигурной трубочкой на подвеске (парусимов, 1998. Рис.22, 3, 4). Таким серьгам нет аналогий в комплексах горизонта Вознесенки, где подвеска всегда короткая, рассчитанная только на длину бусины. Металлические бусы впервые отмечены в п.4 к.11 Шелехметь II (Бражник и др., 2000. Рис.4, 22), но эти серьги без трубочки и, к тому же, возникает впечатление, что первоначально они были украшены жемчужинами и лишь впоследствии дополнены серебряными бусами. Аналогии второй серьге только раннесалтовские, в т.ч. есть они в новинковских погребениях (Багаутдинов и др., 1998. Табл.XLIII, 6, 7; XLIV, 12).

В составе п.1 к.2 Саловского IV действительно привлекают внимание крупные наконечники стрел с отверстиями в лопастях, обломки костяного предмета с декором пальметтами и мелкий обломок стремени (?) с инкрустацией золотой насечкой (парусимов, 1998. Рис.21, 1, 2, 15), хотя без знания формы стремени его сравнение с вознесенскими невозможно. А вот что хорошо узнаваемо – это три литые подковообразные бляшки, представляющие едва ли не обязательный элемент раннесалтовских поясов, и литая круглая бляшка с растительными выступами; возможно, поясной детали с шарнирной подвеской принадлежит и фрагмент литого колечка (па-русимов, 1998. Рис.20, 10, 12, 14). подковообразные бляшки – ограничители отверстий пояса для язычка – в п.1 к.2 Саловского IV гладкие и «подгеральдической» формы, но прессованная версия таких бляшек из кат.7 Старого Салтова (Аксенов, 1999. Рис.1, 26) не может быть изъята из раннесалтовского контекста. Единственный предмет из саловского по- гребения, который действительно может указывать на несколько более раннюю позицию – это обломок литой бляшки (или щитка пряжки?) с литым псевдозерненым декором в сочетании не с геометрическим наполнением, как в раннесалтовских деталях (комар, 1999. табл.3, 29, 100), а с каким-то растительным (парусимов, 1998. рис.20, 13). не исключено, что речь шла о детали в стиле щитка пряжки из италии (Manganaro, 2002, fig.7, 93), по форме и прорезному растительному декору близкому пряжкам из таранто и к.14 подгорненского IV, но с псев-дозерненым ободком по контуру. в любом случае, пояс с литыми поясными деталями исключает возможность принадлежности п.1 к.2 саловского IV к горизонту вознесенки, позиционируя его в рамках горизонта галиат-геленовка и фазы 1 раннесалтов-ского, хотя с оглядкой на отдельные реминисценции горизонта вознесенки среди других вещей (золотая насечка на стремени, декор пальметтами костяных пластин), более вероятной, все же, будет его позиция в рамках горизонта Галиат-Геленовка.

Возможность совершения погребения с более ранним обликом инвентаря (п.1) позже, чем с более развитым (п.2), конечно, исключать нельзя (например, когда дети от болезни умирают ранее родителей), но в случае с к.2 саловского IV такая ситуация сомнительна. Обратим внимание на то, что выкид из двух погребений, складываемый, судя по разрезам, в основном к югу от могил, тем не менее, оказался разбросанным на большой площади 10х15 м, соединяя две могилы (парусимов, 1998. рис.18). Речь идет не о перекрытии выкидом из п.1 заполнения п.2, а намеренном разравнивании материковых вы-кидов двух могил перед сооружением кургана, образовавшем единый слой. А вот особенности пост-погребальных обрядов «соколовцев» (комар, 2001a. с.14-15), хотя бы косвенно, но свидетельствуют о том, что намеренное оставление незасыпанным п.1 (об этом свидетельствует объем выкида) и неразру-шенность скелетов из засыпанного мешаным грунтом п.2 объясняется сооружением насыпи кургана сразу же после совершения второго парного погребения, учитывая центральное положение и более высокий социальный статус п.1, вероятно, просто подзахороненного к родственникам ранее момента сооружения кургана над первым погребением (т.е. с разрывом всего в 4-6 лет). временная близость двух погребений при некотором хронологическом отличии набора инвентаря указывает на представителей двух разных поколений (родители и дети?), а позиция интересующего нас п.2 может быть сужена до фазы 1 раннесалтовского горизонта.

Третья шиловская пряжка (рис.2, 4), бронзовая с позолотой амальгамированием. Пряжка вылита по оттиску шарнирного образца, причем здесь шарнир не сглажен, границы петель хорошо заметны. рамка имеет характерный вырез для язычка, но, в отличие от предыдущей рассмотренной пряжки, язычок на заднем конце не призматической формы – он несомненно оттиснут отдельно, либо, как у верх-саинской пряжки (рис.4, 2), просто заменен на подходящий по размеру. Железная ось для язычка вставлена в восковую модель с обратной стороны, а не с лицевой. На щиток после отливки напаяно гнездо, в которое при помощи органического клея посажена кабошоновая вставка горного хрусталя.

Пряжка вызвала, пожалуй, самый ошибочный ряд ассоциаций, поскольку с самого начала рассматривалась в ряду пряжек с неподвижным щитком, причем «восточного» круга. Аналогия с пряжкой из к.5 Катанды II (Гаврилова, 1965. Рис.7, 3) довольно поверхностна. А.А. Гаврилова называет ее «шарнирной», но на рисунке скорее изображена пряжка с неподвижным щитком, скопированная оттиском с шарнирной пряжки. тюркские пряжки этого времени аналогичны по конструкции китайским – их щиток состоит из двух пластин, петли охватывают рамку пряжки или же расположены вокруг язычка (т.е. петли рамки внешние) (Кубарев, 2005. Табл.5, 15; 18, 1; 82, 4, 6; 83, 7, 8; 86, 14; 91, 10; 104, 8; 128, 1-5). Оттиски таких пряжек с неподвижным щитком, вырезом на рамке для язычка и четырехугольным сечением основания язычка представлены как у тюрков (Кубарев, 2005. Табл.62, 1; 138, 3), так и в Прикамье (Голдина, Водолаго, 1990. Табл.XХVI, 1-6); шарнир на них полностью сглажен (рис.4, 4). У прототипа анализируемой шиловской пряжки (рис.2, 4) петли щитка расположены по его краям, а к язычку примыкают петли рамки – это классическая конструкция византийских и раннесалтовских пряжек.

Не находит на востоке аналогий и рамка пряжки, прогнутая в сечении. Близкая аналогия ей происходит из п.4 к.11 Шелехметь II (Бражник и др., 2000. рис.4, 23), но у шиловской есть также выступы-ограничители для язычка. Прогнутую в сечении рамку с ограничителями для язычка видим на пряжке из п.2 к.1 Саловского (рис.2, 6) и пряжке из очень близкого поясного набора из аварского погребения в Csakbereny (Awaren in Europa, 1985, abb.57). Оба пояса, несомненно, выполнены по одному византийскому образцу. Еще одна деталь оформления шиловской пряжки, не имеющая аналогий на востоке – это рельефный декор щитка: плоский бортик по контуру с ромбовидным выступом на кончике, и узкий бортик на лицевой поверхности щитка (рис.2, 4). Узкий бортик на лицевой поверхности щитка характерен для византийских, раннесалтовских и аварских пряжек с литым декором VIII в., а вот выступ на кончике щитка, который имеет не округлую, а ромбовидную форму, находит аналогии в пряжках типа «Сучидава» второй пол. VI - нач. VII в.

Язычок шиловской пряжки – единственный элемент, не соответствующий деталям византийских пряжек, хотя в данном случае, как и в пряжке из п.65А Верх-Саинского могильника (рис.4, 2), возможна замена язычка, ведь его основание округлое с обеих сторон, т.е. язычок не вырезан механически из восковки, а вылит в отдельной форме. По пропорциям из новинковских шиловской пряжке ближе всего шарнирная пряжка из п.3 к.14 Новинок II и пряжка типа «Старокорсунская» из п.1 к.6 Брусян II (Матвеева, 1997. Рис.121, 2, 6). На фоне целого ряда раннесалтовских пряжек с подвижным и неподвижным укороченным щитком (Комар, 1999. Табл.2, 16, 19, 23, 26-33, 36, 38, 77) шиловская пряжка выделяется выраженной сегментовидной (а не подовальной) прорезью рамки, а также ее наибольшей шириной; аналогичные пропорции рамки видим у пряжки из Неволинского могильника (рис.4, 3).

Инкрустированная шиловская пряжка является несомненной копией с шарнирной византийской пряжки, очень близкой по своим морфологическим особенностям пряжкам раннесалтовского горизонта, из которого ее выделяет только сам факт инкрустации.

К пряжке в погребении имеется и комплектный бронзовый позолоченный наконечник с инкрустацией горным хрусталем и плоскими стеклянными вставками (рис.2, 5). Наконечник также весьма любопытен в плане технологии. Он паян из двух симметричных пластин и ободка, причем верхняя пластина утоплена на 1,5-1,7 мм. На нее были напаяны три круглых и одно овальное (?) гнездо, не выступающие за границы бортика, после чего уже внутрь полученных гнезд впаяны два округлых, один овальный и один квадратный (!) высокие касты под кабо-шоновые вставки горного хрусталя. В пространство же между первоначальными круглыми перегородками вставлены плоские стеклянные вставки. На обратной стороне волнообразные прорези закрыты плоскими вставками синего цвета. Чужеродность хрустальных вставок для конструкции наконечника очевидна, что особенно подчеркивается вставкой подквадратной формы. Его прототип несомненно был декорирован в стиле cloisonne, покрывая всю поверхность наконечника плоскими круглыми стеклянными вставками. Ближайшие ассоциации - это наконечник из керченской могилы 1893 г. из коллекции Бертье-Делагарда (Andrasi, 2008, kat.90), который входил в состав пояса с инкрустированными «геральдическими» бляшками, аналогичными поясу из п.5 к.12 портового (Айбабин, 1985); наконечники из п.3 Острого Мыса (Гавритухин, Малашев, 1998. Рис.5, 5) и с Ново-Турбаслинского II поселения (Мажитов, 1962. Табл.ІІ, 4); наконечник из перещепины (Залесская и др., 1997. Кат.44). В этих случаях речь шла о зерненных деталях, еще более роскошный стиль зернения наблюдаем в Глодосах, где использована сходная перегородчатая инкрустация с элементом «инь-янь» (Сміленко, 1965. Рис.15, 3; табл^І, 2). В шиловском же поясе зерни нет ни на пряжке, ни на наконечнике.

В сумме облик рассматриваемого пояса не характерен ни для раннесалтовского горизонта (с которым пояс связан морфологией пряжки), ни для горизонта Вознесенки (с которым его связывают конструкция наконечника, декор вставками в напаянных гнездах и перегородчатая инкрустация), соединяя в то же время отдельные элементы обоих. последние реминисценции стиля зерненых деталей («колесико», псевдозерненый декор прессованных бляшек) наблюдаем в комплексе из Большой Орловки (Ильюков, Косяненко, 2007. Рис.19, 4, 6) и в Галиате (склеп 1935 г.) (Крупнов, 1938. Рис.3, 9, 14). В это же время, на примере Большой Орловки и Галиата, видим внедрение литых византийских поясных деталей с растительным декором и ран-несалтовских пряжек с шарнирным подвижным язычком (Ильюков, Косяненко, 2007. Рис.17; 18, 1, 2; 19, 1, 3), а также раннесалтовского комплекса железных предметов (аркообразные стремена, удила с S-видными псалиями, салтовская сабля с прямым перекрестьем) (Ильюков, Косяненко, 2007. Рис.1-5; Мерперт, 1951. Рис.2, 50, 73-75). В Галиатском склепе 1935 г. мужских погребений два и, соответственно, два седла (к которым прилагались то ли пары, то ли по одному «восьмеркообразному» и аркообразному стремени), но любопытно, что салтовская сабля принадлежала наиболее раннему из погребений. Это важно для понимания п.4 к.11 Шелехметь II, где вместе с пряжкой, близкой по форме рамки шиловской инкрустированной пряжке, найдены два «восьмеркообразных» стремени, тюркская железная накладка клапана сумочки-ташки (аналогичная была в Глодосах), золотые серьги с неподвижной подвеской (аналогичные в Новых Санжарах) и раннесалтовская сабля (Бражник и др., 2000. Рис.4, 1, 15, 22, 23; 5, 2). Здесь к комплекту предметов горизонта Вознесенки прилагается неожиданно «развитая» сабля, указывая на несомненное совершение погребения уже во время, когда раннесалтовский культурный комплекс начал свое формирование. Такой период «ломки» старых традиций и формирования новых мы выделили в горизонт «Галиат-Геленовка» (Комар, 1999. С.121-123).

Таким образом, все три пояса из к.1 Шиловки при более близком рассмотрении принадлежат к византийской традиции, но представляют собой лишь «варварские» копии со специфической местной переработкой. К горизонту собственно Вознесенки из них может быть отнесена только шарнирная пряжка с овальной рамкой (рис.1, 1). Сочетающий разные элементы пояс с инкрустацией хрустальными вставками (рис.2, 4) принадлежит уже к следующему горизонту «Галиат-Геленовка», а пряжка с вытянутым ложем для язычка (рис.2, 1) позиционируется несколько ранее раннесалтовского горизонта, но несомненно позже горизонта Вознесенки, что относит ее к горизонту «Галиат-Геленовка» или же к начальной фазе раннесалтовского.

Полученный результат заставляет сделать то, что с самого начала нужно было делать с катакомбой п.2 к.1 Шиловки, а именно – рассматривать ее как мультипогребальный, а не единоактный комплекс, особенно учитывая ее устройство в известняке и незаполненность землей (Багаутдинов и др., 1998. С.185). К сожалению, точный план катакомбы с фиксацией расположения всех предметов пока не опубликован, хотя, даже несмотря на разрушение комплекса, в нем прослеживаются явные закономерности. под дальней от дромоса стенкой катакомбы обнаружен череп подростка 12-14 лет (п.2а), а выгребенными в дромос оказались кости молодого мужчины 19-20 лет (п.2в), что позволяет локализовать посредине погребение девушки 18 лет (п.2б). Судя по расположению наконечников стрел и накладок лука, а также обломков коленчатого ножа в дромосе и у входа, комплекс вооружения принадлежал мужчине (п.2в), и именно после его захоронения в дромос был уложен конь, закрывший собой вход в катакомбу. гипотетически наиболее раннюю шарнирную пряжку из комплекса следует относить к детскому п.2а, пояс с хрустальными вставками – к женскому п.2б, а латунную пряжку – к мужскому п.2в, но это предположение желательно проверить документацией места находок.

Что еще позволяет уточнить группировка предметов по погребениям? Прежде всего, мы получаем возможность обратиться к «деталям» других предметов из комплекса, которыми раньше пренебрегали при анализе.

Рис. 3: 1 – реконструкция прототипа пряжки из к.1 п. 2 Шиловки; 2 – Саловский IV, к.2 п.1; 3 – Эрзеке; 4 – Tuszalok-Kovestelek, п.270; 5 – Oroshaza, п.105; 6 – Златаре; 7 – Чатай, п. 74; 8 – Керчь; 9 – Судак IV, п.33; 10 – Брусяны II, к.22 п.2; 11 – Новинки II к.8 п.5; 12 – Тепсень.

Шиловские серьги с аметистами имеют неподвижную подвеску с утолщением в месте крепления к кольцу, которое напоминает оттиск серьги с подвижной подвеской с плоской петелькой. такую подвижную конструкцию подвески видим, например, в болгарском погребении из к.4 Кабиюк (Рашев, 2007. Рис.14) или из Восточного монастыря Bamiyan (Tarzi Z., 2007, fig.15). Возможно, отливкой серьги с подобной подвеской является и перещепинская серьга, но на их кольцах нет шипов, т.е. в Шилов-ке речь, все-таки, идет о вариации серег «хазарского» типа. В новинковских комплексах большинство похожих серег также без шипа (Матвеева, 1997. Рис.81, 12; 111, 1; Багаутдинов и др., 1998. Рис.18, 11-13) и лишь в п.1 к.15 Новинок II – с шипом (Матвеева, 1997. Рис.81, 3); без шипа и серьга из п.2 к.2 Саловского IV (Парусимов, 1998. Рис.22, 4).

Ясно пока лишь одно – шиловские серьги в мелких деталях отличаются от серег горизонта Вознесенки и до появления новых аналогий не могут служить четким хронологическим признаком. что касается комплектов, то серьги с аметистами ассоциируются с инкрустированным хрусталем позолоченным поясом, наконечник которого украшен также синими стеклянными вставками. Этот комплект, скорее всего, женский, принадлежащий п.2б; локализация третьей серьги требует уточнения.

Снаряжение коня и воина из к.1 Шиловки вызывало и ранее вопросы наличием накладок лука «хазарского» типа и начельником (Багаутдинов и др., 1998. Табл.Х, 4, 5). Особенно смущал начельник, находки которых в Восточной Европе происходят уже из раннесалтовских погребений (простой без декора следует отметить в кат.25 Верхнесалтовского III могильника (Аксенов, 2005. Рис.5, 1)), а у авар – из позднеаварских (Дайм, 2002. Табл.38, 2; 40, 1). перекрестью же шиловского коленчатого ножа, хотя оно и следует в общем русле перекрестий с сердцевидными окончаниями мечей горизонтов перещепины и Вознесенки (Комар, 2006. Рис.20, 1-4), тем не менее, ближе всего перекрестье сабли из ранне-салтовского п.11 Казазово (Тарабанов, 1983. Рис.1, 2). Наконец, наиболее близкая аналогия резьбе костяных обкладок седла из к.1 Шиловки на данный момент происходит из п.1 к.3 Талового II типа Соколовской Балки (Глебов, Иванов, 2007. Рис.8-10).

Мужское п.2в и захоронение лошади к.1 Шилов-ки обнаруживают явные признаки начала формирования раннесалтовского культурного комплекса, сочетающиеся с не менее выразительными реминисценциями элементов горизонта Вознесенки, что характерно для горизонта Галиат-Геленовка. Несомненно, «поствознесенский» и комплект украшений из женского п.2в, и лишь сломанная бронзовая пряжка, гипотетически принадлежавшая детскому п.2а, может указывать на наличие в катакомбе погребения горизонта собственно Вознесенки (если, конечно, она не досталась ребенку от старшего члена семьи или не принадлежала мужскому п.2в).