Монгольская имперская культура на примере находок в Ставрополье

Публикуемые здесь статьи, посвященные замечательным находкам на Ставрополье погребений эпохи ранней Золотой Орлы, вводят в научный оборот обильный, первоклассный, во многом определяющий материал. Анализ, датировка н трактовка материала в публикациях не вызывают никаких сколько-нибудь серьезных сомнении, и потому наша задача ограничивается культурно-историческим комментарием, который будет касаться не всех, но лишь наиболее ранних, языческих погребений – №15 и 10 у Новопавловска и № 1 ус. Раздольное совхоза «Семеновод».

Рассмотрим мужские воинские погребения – № 15 у Новопавловска и № 1 у Раздольного. Несмотря на разницу в их инвентаре, в нем есть поразительные аналогии, причем среди вещей неординарных, нерядовых. Прежде всего у них чрезвычайно схожие изголовья шлемов, как бы вышедшие из одной мастерской. По форме шлем из Иовонавловска близок шлемам из склепов горной Ингушетии – в Верхнем Лсйми и Шуан (Чахкиев, 1985, рис. I. 5; Даутова и др., 1989, рис. 7), отличаясь от первого отсутствием козырька, а от второго – тем, что он цельнокованый, а не с приклепанным околышем. Оба памятника датируются XIV в. В изобразительных же источниках - ближне и средневосточных, кавказских – шлемы подобной формы встречаются на протяжении XII-XIV вв., уходя своим происхождением вглубь веков.

В силу столь широкой распространенности формы шлем из Новопавловска трудно привязать в какой-то конкретной пространственной п временной точке. То же можно сказать и о шлеме из Раздольного, хотя его форма встречается значительно реже. Ничто нам не мешает считать их изделием и монгольского, и северокавказского мастера.

Еще более серьезным свидетельством синхронности памятников могут служить серебряные поясные пряжки, практически идентичные и но форме, и по декору и явно принадлежащие одной руке. Наиболее близки им пряжки монгольских поясов, найденных в погребении кургана № 6 у с. Новоподкряж на Днепропетровщине (Шалобудов, Кудрявцева, 1980, рис. 1, 6) и в Монголии (т. н. «пояс Джамухи») (Цултэм, 1987, рис. 7), в свою очередь восходящие, как теперь выясняется, прямо к чжурчженьским прототипам (Шавкунов, 1990, табл. 351-9, II, табл. 36.5, табл. 39-41). Вполне восточно- и центральноазиатскими являются орнаментальные мотивы, украшающие пряжки - гравированные «плетенка уголком» и «побеги из синусоид».

Основа металлическою декора обоих поясов – «несущие» бляхи, форма которых представляет варианты четырехлепестковой розетки с петлями для подвески и «рядовые» бляшки в форме полумесяца.

Подобная форма «несущих» блях является монгольской модификацией, причем модификацией самостоятельной. творческой, но восходящей опять-таки к прототипам, имеющимся в чжурчжэньском репертуаре (Шавкунов, 1990. табл. 36, I: табл. 37. 10; табл. 43. 31; табл. 44, 10. 15; табл. 45.3; табл. 46,7). Декор бронзовых блях из Раздольного представляет собой фигуру синусоидального изогнувшегося дракона, заполняющую всю поверхность бляхи. Ближайшей аналогией раздольнинскому дракону является дракон, изображенный на «несущей» поясной бляхе – подпрямоугольной формы – из погребения у Новоподкряжа (Шалобудов, Кудрявцева, 1989. рнс. 1.6). Правда, стилистически ново! юдкряжекпй дракон уже гораздо более схематичен, мастер, его делавший, уже не все понимал в структуре образа, что-то редуцировав, какие-то элементы тела чудовища превратив в растительные или геометрические. Несомненно, это следующий, более поздний, этап в развитии образа дракона в монгольской «поясной» пластике. И интересно, что путь развития тот же, что и в ряде чжурчжэньских памятников кон. XII -нач. XIII в. (Шавкунов. 1990, табл. 41, 5-7). Вместе с тем в чжурчжэньских поясных бляхах присутствуют не только различным образом схематизированные, полностью утратившие изначальные признаки чудовища, но и вполне тщательно, подробно воспроизведенные драконы (там же, табл. 43, 7, 31; табл. 44, К), 12). «Средняя» степень схематизации дракона, воплощением чего являются чудовища, отчеканенные на одной из обойм раздоль-ненского пояса, находит довольно близкую аналогию в чжурчжэньском памятнике - кольцевидной поясной бляхе (Там же, табл. 49, 3). Вообще же мотив дракона на ременном наборе, на посуде, седлах, коронах был популярен – до чжурчжэней – еще в киданьской-ляоской торевтике (Зри гробницы династии Ляо, 1956, рис. 9, 2, 3; Раскопки гробницы принцессы ляоского владения Чен, 1987, рис. 37). Исключительно популярен был мотив дракона в чингизидском искусстве – и не только, скажем, н росписи фарфора юаньского Китая, но и, например, и декоре изразцов ильханидского, хулагуидского Ирана.

Вместе с тем драконы на монгольских бляхах с территории Золотой Орды являют собой вполне самостоятельное – в рамках общечингизидской культуры – и сформировавшееся художественное явление. О популярности среди монгольских торевтов узора «плетенка уголком», как и его чжурчжэньскнх истоках – узор этот оформляет боковые грани раздолышнских блях, – говорилось выше.

Сюжет декора на золотых прорезных «несущих» бляхах пояса из Повопавловска иной: копытное животное в лесных зарослях. Мотив этот был вообще самым популярным в монгольском декоре XIII-XIV вв. (Горелик. Введение в историю раннего монгольского костюма), воспроизводившимся в металле, тканях, камне, кости и т. д. Вариант его мы видим и на бляшках-пронизках новопавловского пояса. Причем вариант, гораздо более распространенный у монголов – с лежащим животным. Тогда как стоящее животное, изображенное на крупных бляхах, гораздо реже встречается в чингизидском искусстве. Оба варианта этого сюжета – и со стоящим, и с лежащим копытным среди растительности - были весьма популярны в чжурчжэньском искусстве оформления поясных блях и обойм (Шавкунов, 1990, табл. 41,1-3; табл. 43. 14, 18; табл. 44, 13), каменных резных поясных блях и печатей (там же, табл., 45,5; Ян Вода, табл. 3).

«Рядовые» бляшки обоих поясов имеют форму полумесяца, очень популярную в степных поясах вообще, но конкретными прототипами послужили в основном все же чжурчжэньские поясные гарнитуры. Особенно близки чжурчжэиьским образцам декор и форма бляшек из Повопавловска. Что же касается раздолышнских полумеся-цевидных бляшек, то ближайшие аналогии теперь известны в достаточно большой серии бляшек от Днестра до Средней Азии.

Исключительный интерес представляет однолезвийный палаш, лежавший справа от покойника, похороненного в погребении № 15 у Новопавловска (табл. 1,1). По ряду признаков видно, что он изготовлен для левши, что подтверждается и его расположением в могиле. Фигурная обойма под перекрестием – явление весьма показательное (табл. 1, 1 -4.) Оно уже само по себе свидетельствует о монгольской принадлежности предмета (подобные обоймы после хазар вновь появляются в Восточной Европе только с приходом насельников Центральной Азии, где эта деталь бытовала непрерывно с VIII-IX вв.). Но особенность новопавловской обоймы в том, что она серебряная, а не стальная, и фигурная, причем близка тем, что рисовались на миниатюрах, сделанных в Тебризе около 1300 г. Предметная же аналогия нашей обойме была найдена в 90-х гг. прошлого века при раскопках городища Княжа Гора иод Киевом. (Кирпичников, I, табл. XXXV, 5, с. 100). Новопавловская находка еще раз поднимает вопрос о том, что часть предметов вооружения, раскопанных в древнерусских населенных пунктах, подвергшихся монгольскому разгрому, принадлежит воинам захватчиков.

Замечательны своим материалом – серебром, сохранностью, формой и декором обоймы ножен палаша из Повопавловска. Форму их следует признать монгольской, так как аналогов в других культурах пока нет, а обоймы такой формы встречаются на иранских тебризских миниатюрах с другими монгольскими реалиями. Особенно характерен для монгольской чингизидской торевтики узор на одной из них – «букет» с цветком лотоса или пиона в центре. Надо, однако, сказать, что данный сюжет был крайне популярен в чингизидском прикладном искусстве вообще - в вышивке, лаке, фарфоре. Этот монгольский декоративный сюжет имеет длинную предысторию. Становление и оформление его хорошо прослеживается на материале торевтики и росписи фарфора в киданьскую-ляоскую эпоху, в сумском фарфоре, в каменной резьбе и фарфоре чжурчжэньского периода.

Совершенно уникальны остатки костяной резьбы, украшавшей рукоять и ножны меча (табл. 1, 1-4). Если кость ножен дошла в виде следов на клинке и лишь в одном месте угадывается голова дракона, то фрагмент резьбы на рукояти не оставляет никакой неопределенности. Перед нами типично китайская резьба, изображающая птиц, порхающих меж листьев. Вся стилистика, вся иконография, весьма популярные в юаньской резьбе, в том числе и по красному и черному лаку (табл. 1. 5), дереву, кости (Гробница эпохи юаньской династии, табл. VII. 2. Раскопки в Хайчэне, рис. 13), восходят к традиции чжурчжэньского и сумского декоративного рельефа, с его сочностью, пластичностью, огромной насыщенностью, плотностью узора. Так что меч-палаш являет собой синтез центральноазиатской формы с декором китайско-чжурчжэньского происхождения, становящимся монгольским, чиигизидским.

Еще одна примечательная находка в воинском погребении у Новопавловска – серебряная ложечка с типично монгольским узором на ручке. Ближайшая параллель – серия серебряных ложек из уникального собрания памятников золотоордынской торевтики, коим является Симферопольский клад (Симферопольский клад, с. 13-14). Монгольские ложки явно восходят к киданьским-ляоским ложкам (Раскопки гробницы принцессы ляоского владения Чан, рис. 17, 3, 6).

Из материалов женского погребения у Новопавловска нам интересны сейчас две летали. Первая касается нескольких золотых сканых ромбов с жемчужинами в каждом из девяти гнезд. Именно эти золотые с жемчугом ромбы изображены на портретах монгольских императриц династии Юань (Гугун Боу юань чжуанкан, 4, 1988. табл. I). Они обшивают черные суконные завязки, крепящие женский убор «бохтог» на голове. А вот золотые четырехлепестковые розетки явно нашивались на шапочку под «трубой» верхней части убора.

Совершенно неожиданные сопоставления вызывают сердоликовые фигурки, лежавшие в 10-м – женском – погребении. Самым близким аналогом являются каменные фигурки животных, стилизованные совершенно так же, как и каменные фигурки животных, раскопанные на Шайгинском чжурчжэньском городище (Шавкунов, 1990, табл. 59).

Проделанный, пусть и весьма выборочный и предварительный, анализ предметов из рассмотренных погребений позволяет уже сейчас сделать ряд выводов. Во-первых, воины были практически современниками и были похоронены вскоре после середины XIII в., не позднее. Воин из Новопавловска был не менее чем тысячником, нойоном (табл. 2). раздолышнский – не ниже сотника (табл. 3).

Даже такой локальный пример, как три погребения на Ставрополье, позволяет нам воочую увидеть процесс становления монгольской имперской культуры – культуры империи Чингизидов, с унифицированными престижными предметами – украшениями, оружием. Можно увидеть, как мощно и вместе с тем тонко влиял «культурный фон» на создание чего-то вполне единого, цельного, какой представляется культура империи чингизидов. Как эта культура вобрала в себя, отринув ненужное, адаптировав и претворив в совершенно оригинальные вещи, стиль – элементы культуры китайцев и особенно главных врагов – чжурчжэней, никоим образом не забывая и стенные киданьско-ляоские традиции. И все это распространив на пространство от Амура до Прута.

Литература

• Путешествия в Восточные страны Плано Каринин и Рубрика. М.. 1957.
• В.П. Шалобудов, И.В. Кудрявцева. Кочевнические погребения Среднего Приорелья // Курганы степного Поднепровья. Днепропетровск, 1980.
• И. Цултэм. Декоративно-прикладное искусство Монголии. Улан-Батор, 1987.
• Э.В. Шавкунов. Культура чжурчжэнсй-удигэ XII-XIII вв. и проблема происхождения тунгусских народов Дальнего Востока. М.. 1990.
• Три гробницы династии Ляо, раскопанные у Дайинцлы, у. Чифэн // Каогу сюэбао. № 3. 1950 (на кит. яз.).
• Раскопки гробницы принцессы ляоского владения Чэн и ее супруга. // Вэньу. № 11. 1987 (на кит. яз.).
• Горелик М. В. Введение в историю раннего монгольского костюма Х-ХIV века (по изобразительным источникам) // Батыр. - 2010. - №1. - С.16-79.
• А.Н. Кирпичников. Древнерусское оружие. Выпуск I. Мечи и сабли IX-XIII вв. Москва – Ленинград, издательство «Наука», 1966.
• Раскопки в Хэй-чэне, Внутренняя Монголия // Вэньу. № 7. 1987 (на кит. яз.).
• Гробница эпохи Юаньской династии в Гуйцзине, Нили, на зап. окраине Датуня, Шаньси // Вэньу. 1987. Хг 6 (на кит. яз.).
• Гугун Боюань чжуанкан. XI» 4. 1988 (на кит. яз.).
• Ян Бода. Изучение чжурчжэньских (цзинскнх) нефритовых изделий «Весенние воды» и «Осенние горы». – Гугун Боуюань чжуанкан. № 2.1983 (на кит. яз.).
• Д.Ю. Чахкиев. Полуподъемный склеп у сел. Верхний Лейми /Горная Ингушетия) // Средневековые погребальные памятники Чечено-Ингушетии. Грозный. 1985.
• Даутова Р.Л., Мамаев Х.М., Нарожный Е.И., Чахкиев Д.Ю. Новые данные о материальной культуре Горной Ингушетии (по результатам раскопок Шуанского могильника). Традиционная материальная культура Чечено-Ингушетии. Грозный, 1989.
• Симферопольский клад. М.,б. г.

Автор: Горелик М. В. Находки на Ставрополье и сложение монгольской имперской культуры // Батыр. Традиционная военная культура народов Евразии. – 2010. – №1.