Древнерусская бронзовая ювелирная форма из раскопок на Киевском Подоле

В декабре 2004 г. в Киеве по улице Верхний Вал, 68, Подольской археологической экспедицией под руководством М.А. Сагайдака исследовался участок древнего Подола, расположенный в непосредственной близости от Днепра. Регулярной городской застройки на участке не было прослежено вплоть до XIX в., а многочисленные аллювиальные прослойки указывают на его регулярное затопление весенними паводками. На глубине 3,0 м от уровня современной дневной поверхности, при зачистке горизонта Г-10, была обнаружена длинная полоса культурного слоя шириной 5,20-5,50 м, тянувшаяся через весь раскоп по направлению к Днепру, мощностью до 0,10-0,12 м (горизонт Г-8). Слой изобиловал крупным песком и мелкой речной галькой, спаянной в насыщенные металлом конкреции, включая также многочисленные отходы ювелирного производства. По всей видимости, данное образование представляло собою остатки ручья, протекавшего здесь в древности. Среди большого количества бронзовых и железных шлаков, мелких фрагментов металла и обломков металлических изделий была найдена и бронзовая ювелирная форма.

Длительный контакт с влагой способствовал активной коррозии большинства металлических находок из слоя, но состояние публикуемой формы после реставрации оказалось достаточно удовлетворительным. Форма представляет собой литую прямоугольную пластину размерами 4,0 х 3,3 х 0,5 см, с обеих сторон которой выполнены негативные изображения двух пар равносторонних крестов с подведенными к ним литейными канальцами (рис. 1; цв. вкл. 10: II—III). Вдоль одного из канальцев проходит сквозная трещина; при этом углубленные части изображений гораздо меньше пострадали от коррозии, чем основная поверхность формы.

С одной стороны находятся изображения крестов с расходящимися концами, плоскости которых сплошь покрыты углублениями округлой формы для получения псевдозерни на готовом изделии. Размеры крестиков составляют 1,7 х 1,7 см, при этом каждая из четырех лопастей имеет длину 0,7 см и максимальную ширину 0,9 см. По центру каждого из данной пары крестов имеется выпуклость в виде полусферы, очерченной ободком-углублением. Диаметр, ширина и форма линий-ободков на каждом из крестов отличается, лопасти асимметричны по-разному, расположение, форма и размер углублений на плоскостях крестов индивидуальны, и, следовательно, изображения были изготовлены каждое в отдельности, а не получены оттиском с одного изделия.

Вторая сторона формы также содержит изображения пары равносторонних крестов с расширяющимися концами. Их размеры более миниатюрны, чем у предыдущих — 1,5 х 1,5 см — при длине лопастей 0,5-0,6 см и максимальной ширине — 0,9 см. Данные изображения выполнены несколько иначе, хотя и похожи на первую пару и по форме, и по манере исполнения. По внешнему контуру крестов был нанесен ряд округлых углублений для получения псевдозерни. В основное пространство каждой из лопастей крестов вписан круг; центр каждого из них обозначен более крупным округлым углублением. Пространство между центром и внешней границей круга заполнено рядом более мелких округлых углублений. Так же, как и вышеописанная пара крестов, эти изображения не идентичны.

Для первой пары крестов следует отметить, что помимо их более крупных размеров, и сами изображения утоплены в плоскость формы глубже, и углубления для псевдозерни крупнее, что должно соответствовать сравнительно большей «массивности» готовой отливки. Во втором же случае и изображения крестиков углублены очень слабо, и сам декор гораздо мельче, что говорит о большей миниатюрности получаемых изделий. Возможно, именно поэтому на данной стороне имеются три круглых углубления, которые могли служить фиксаторами и помогать при совмещении двух половинок. Парная створка при этом закономерно должна была иметь выступы. В этом случае готовые изделия получались бы толще и были бы намного прочнее и надежнее в использовании. Углубление на уровне нижнего края крестов имеет диаметр 2,5 мм и глубину 1,5 мм. Второе углубление в правом нижнем уголке формы коническое, максимальный диаметр 2,0 мм, углублено до 2,0 мм. Рядом с ним расположено более крупное коническое углубление диаметром 3,5 мм, которое благодаря узкому выходу (1,0 мм) на обратной стороне пластины можно также формально считать отверстием.

Химический анализ формы не проводился, поэтому состав сплава пока не известен, но характерный «медный» цвет изделия, а также появление после реставрации местами пятен восстановленного слоя темно-серебристого металла, должны указывать на бронзу.

Данная форма, несомненно, представляет собой интересный экземпляр для изучения как способа изготовления бронзовых форм, так и технологии производства в них литых изделий. Но мы остановимся лишь на некоторых технологических моментах, которые позволяют понять происхождение и предназначение находки.

На сегодня имеется довольно много сведений о ювелирном деле Киевской Руси в целом (Рыбаков 1948; Седова 1972; Седова 1981; Макарова 1975; Макарова 1986; Жилина 1998; Королева 1997; Ениосова 1999б; Зайцева 2003), и, в частности, о ювелирном производстве древнего Киева (Хвойка 1913; Корзухина 1950; Корзухина 1954; Корзухина 1956: 337-342; Каргер 1959; Новое в археологии Киева 1981; 301-312; Толочко 1983: 139-148). При этом большое количество артефактов зафиксировано именно в результате археологических исследований Киевского Подола, чему в большой степени способствуют регулярные спасательные работы, проводимые здесь (Гупало, Ивакин 1975: 46-47; Гупало, Ивакин, Сагайдак 1979: 60; Сагайдак, Сергеева, Михайлов 1997: 31-37; а также новые раскопки 2000, 2003, 2005, 2006 гг.). Благодаря этим исследованиям накоплено достаточно сведений о ювелирных мастерских, способе производства изделий из цветных металлов, используемых сплавах, ювелирных инструментах, самих готовых изделиях.

Находки разнообразных литейных форм практически во всех древнерусских центрах ювелирного дела служат подтверждением тому, что литье пользовалось самой широкой популярностью. Но, в отличие от каменных и глиняных форм, получивших наибольшее распространение, металлические ювелирные формы встречаются исключительно редко. Специально исследовавшие этот вопрос Н.В. Ениосова и Т.Г. Сарачева насчитывают около двух десятков подобных находок на всей территории Древней Руси, причем часть из них, к сожалению, лишена археологической документации (Ениосова, Сарачева 2003: 253-261). Одной из причин, обусловивших редкость подобных находок, исследователи совершенно справедливо считают высокую ценность металла как производственного сырья и следовавшую за этим неизбежную переплавку испорченных либо вышедших из употребления металлических форм, чего, естественно, не могло произойти с каменными или глиняными образцами.

Публикуемая форма с территории Киевского Подола, несомненно, была изготовлена способом литья, о чем свидетельствует литейный дефект на ее нижней грани, а также в центре одного из меньших крестиков (цв. вкл. 10: III: 5, 7). Гораздо сложнее оказалось определить, как был выполнен декор изображений: единовременной отливкой готовой формы или же последующей корректировкой более простой заготовки с помощью гравировки и чеканки. Несомненные следы резца на паре более мелких крестиков, характерная структура надчеканки псевдозерни более крупных крестиков, а также коническая форма углубления, внешне напоминающая результат сверления, позволили нам предположить, что исследуемая форма приобрела свой окончательный вид уже в процессе доработки по отлитой заготовке (Хамайко 2006: 154-155). Коррозия, а также использование металлической формы для отливки непосредственно металлических изделий, несомненно, способны заметно повлиять на рабочую поверхность формы. Последнее особенно ощутимо при использовании сплавов, приближенных по температуре плавления к металлу формы: при многократном использовании формы оплав-ленность ее рабочей поверхности неизбежна. Даже с помощью металлографического исследования сложно определить, каким образом формировались мелкие детали декора: полиэдрическая структура, имеющаяся на шлифе, образуется в процессе рекристаллизации металла при каждой заливке в нее расплава (Ениосова 1999а: 69-71).

Главным показателем доработки тонких металлических форм-изложниц при помощи пуансона должны выступать ударные следы на обратной стороне пластин. Но в случае с подольской находкой определить это было бы проблематично, учитывая ее массивность. Прояснить вопрос, пожалуй, может заметная деформация последнего ряда «пуансонных» углублений нижних лопастей крестиков, которые вряд ли могли быть достигнуты простым оплавлением в процессе производственной эксплуатации. Находясь на противоположном конце изделий от литейных канальцев, нижние лопасти крестов заполнялись не наиболее горячим, а наоборот, уже частично остывшим металлом. Учитывая же, что именно здесь, внизу формы, находятся и два явных литейных дефекта, возникших при отливке самой формы, нечеткость исполнения декора внизу нижних лопастей крестов несомненно возникла в результате единовременного изготовления всей формы отливкой. Касается это и находящегося в нижней части формы конического отверстия, на первый взгляд напоминающего результат сверления, — на его стенке заметна каверна от воздушного пузырька.

Очевидно, форма была отлита по уже полностью готовой восковой модели, оттиснутой в глине. По мнению Н.В. Ениосовой, такая модель могла быть составлена из двух восковых пластин, на которых был вручную нанесен декор крестиков. Следов шва на форме не наблюдается, следы же слабой доработки шлифовкой отмечены лишь на верхней грани в углу, противоположном по диагонали углу с литейным дефектом (цв. вкл. 10: III: 6). Не исключено, что такая диагональная заливка металла объясняется тем, что в одноразовой глиняной форме были оттиснуты модели сразу двух створок формы. Наличие второй, парной стороны формы в нашем случае предполагают пазы под соединением со второй ее створкой, выполненные на одной из сторон публикуемого изделия.

Предназначение металлических форм до сих пор остается дискуссионным вопросом. Предполагалось, что такие формы предназначались для получения отливок из бронзы, свинцово-оловянных сплавов или восковых моделей (Ениосова, Сарачева 2003: 258-259). В.Н. Зоценко и М.М. Иевлев предположили, что подобные металлические формы использовались также для отливки мелких художественных предметов из серебра (Зоценко, Иевлев 2006: 137). Проанализировав проблему, Н.В. Ениосова и Т.Г. Сарачева заключили, что подобные формы скорее были пригодны для более низкотемпературных свинцово-оловянных сплавов или восковых моделей, поскольку тугоплавкие металлы приводят к сильным деформациям поверхности форм, сводя количество отливок к минимуму, и тем самым делая их изготовление нерентабельным (Ениосова, Сарачева 2003: 259).

Сквозная трещина в желобке одного из литейных канальцев исследуемой формы (цв. вкл.10: III: 7) подсказывает возможность именно последнего варианта: форма повреждена в самом уязвимом месте, что, вероятнее всего, было связано с резким ее охлаждением, происходившим сразу после отливки.

Вопрос о том, каким образом осуществлялся процесс производства изделий, может быть решен исходя из конструктивных особенностей формы. На одной ее стороне, содержащей более крупные изображения крестиков, нет никаких вспомогательных элементов кроме литейных канальцев. Это означает, что при отливке украшений было необязательно совмещать изображения на двух створках и, следовательно, вторая сторона крестиков была плоской. В этом случае вторая часть формы могла быть даже не металлической, а, например, каменной (Бобровский, Зоценко, Трухан 1989: рис. 7), глиняной или деревянной (Ениосова, Сарачева 2003: 258).

Вторая же сторона имеет ряд углублений, что говорит о необходимости точного соединения двух створок. Наиболее удобно было бы сделать оттиск этой стороной формы в пластичной глиняной массе: при этом легко можно было получить точную зеркальную копию индивидуальных очертаний крестов, которые по полученному оттиску необходимо было только «подправить» в глине и одновременно сделать выступы, которые четко совпали бы с имеющимися на форме углублениями. Единственным неудобством при этом варианте служило бы то обстоятельство, что глина намного менее прочна, чем металл, и плохо выдерживает контакт с расплавом (Шаблавина 2004: 246). В таком случае мастеру-литейщику пришлось бы постоянно обновлять вторую створку. Но также можно предположить, что в качестве второй створки формы могла использоваться и подобная металлическая пластина, несущая оборотные изображения данной пары крестов. Совмещенные две створки перед заливкой металла могли либо обмазываться глиной, либо же вкладываться в специальные деревянные футляры.

Слой, в котором была найдена форма, к сожалению, не содержал выразительных датирующих находок. Но горизонт Г-8 (русло ручья), где были обнаружены остатки ювелирного производства, непосредственно подстилался горизонтом Г-10, широко датированном по немногочисленным мелким фрагментам венчиков древнерусских гончарных сосудов второй половины XI — начала XII вв. Эта дата свидетельствует лишь о моменте, когда литейная форма была выброшена и вместе с другими отходами ювелирного производства смыта в подольский ручей. Но момент изготовления формы, несомненно, относится к более раннему времени.

Металлические литейные формы для производства крестиков также были найдены в Пскове (Королева 1997: 15) и Верхнем городе Киева (Мовчан, Козловський, Ієвлев 2005: рис. 2: 2). Информацией о типе крестиков псковской формы мы, к сожалению, не располагаем, в киевской же форме, происходящей из комплекса конца XI в., отливались кресты типа 1.4.3 по Й. Штэкеру (Staecker 1999: 110-111), известные в Киеве по находкам из погребений X в. (Зоценко, Иевлев 2006: 136). Еще одна киевская находка металлической формы (не документирована) предназначалась для отливки «широкорогих» лунниц с трехбусинными окончаниями (Ениосова, Сарачева 2003: 226, рис. 2: 4). Обе упомянутые киевские формы выполнены в виде тонкой пластины, крепившейся к деревянной основе при помощи гвоздиков. Обратная сторона изделий при этом оставалась плоской, парной металлической створки формы не предполагалось. Совершенно иначе выглядит ситуация с анализируемым нами подольским экземпляром. Такие же массивные металлические формы из Гнёздова и Старой Рязани изготовлены с литниками и углублениями для совмещения с парными створками; двустворчатой была и форма из Белоозера (Ениосова, Сарачева 2003: рис. 2: 1, 7).

Собранная Н.В. Ениосовой и Т.Г. Сарачевой информация об условиях обнаружения металлических форм и датировке предметов, которые в них изготавливались, показывает, что формы в основном происходят из слоев конца XI-XII вв., в то время, как изображенные на них предметы более тяготеют к периоду X — первой половины XI в. (Ениосова, Сарачева 2003: 254-258). Как видно, по условиям находки подольская форма действительно отвечает этой тенденции, но вопрос датировки изделий гораздо сложнее, что обусловлено отсутствием прямых аналогий.

Функциональное предназначение изделий, для отливки которых была изготовлена подольская форма, остается не совсем понятным. Дело в том, что ни одна из пар крестиков не имеет петелек для подвешивания, что в значительной степени расширяет допустимые возможности их применения.

Крестовидные изображения подобной формы использовались как нательные крестики, щитки крестовидных фибул, накладки на кожаные изделия (Die Welt von Byzanz 2004: № 276, 310, 311, 314, 315; Early Christian and Byzantine Art 1990: tab. LXVIII: 449; Ивакин 2005: рис. 8: 20). Отсутствие петелек на данной створке могло, во-первых, компенсироваться наличием их на второй половинке, а во-вторых, петельки могли изготовляться уже после получения отлитого изделия, к примеру, расклепыванием полосок металла, застывшего в литниках. С другой стороны, при использовании бляшек как накладок, на второй створке могли находиться шпеньки для их крепления.

Более информативными являются форма и декор рассматриваемых изделий. Изображенные на форме крестики относятся к большой группе так называемых «греческих» или равносторонних крестов. В отличие от «латинского» креста, «греческий» крест символизировал в христианстве, по мнению некоторых исследователей, не распятие, а «знак Бога». В справочной литературе существует несколько названий интересующего нас варианта креста с расширяющимися к краям лопастями. Иногда его называют «мальтийским», «крестом святого Иоанна», «крестом Освящения» или «крестом Воскресения»; более распространены геральдические варианты названия — Crois Pattee («лапчатый») или Spire Cross («стреловидный»). В раннехристианской иконографии такие кресты обычно венчали жезлы Agnus Dei (позже — архиепископские жезлы) и служили символом Воскресения Господня или же Христа Победителя (Healey 1977: 291; East Christian Art 1987: № 5); в древнерусское время такое изображение часто размещалось на энколпионах над распятым Христом (Корзухина, Пескова 2003: табл. 17; 72-75; 86-88; 92-96). В нашем случае речь идет о вариации лапчатого креста со слабо прогнутыми наружу краями лопастей. Именно эта деталь сближает форму подольских изображений с крестами, вписанными в круг. Такая композиция в раннем средневековье изображалась под куполом базилик, на керамике, монетах и т.д.; еще чаще она наносилась резьбой на каменные блоки и саркофаги (Айбабин 1993: рис. 18: 3, 7, 12, 13; Беляев 1996: табл. XV: 2-5; XVI: 1-3; Майко 2004: рис. 98 и др.), а также использовалась для амулетов-подвесок (Die Welt von Byzanz 2004: № 239).

В Византии в форме крестов с расширяющимися концами (кресты Pattee, Formee и Formee Pattee) изготовлялись хоросы (Ecclesiastical silver plate 1992: fig. 28.1), контрольные штампы для серебряных изделий (Dodd 1968: № 27.1b; 31.1b; 31.2b; Catalogue of Early Christian Antiquities 1901: № 397, 399); лапчатые кресты венчали бронзовые и керамические светильники, булавки (Catalogue of Early Christian Antiquities 1901: № 376, 496, 821, 822; Die Welt von Byzanz 2004: № 334-336, 339, 412-414), пряжки (Айбабин 1990: рис. 41, 3-7); изображались на деталях поясов (Айбабин 1990: рис. 28: 1-3), в композициях декора на серебряных блюдах, кадильницах, капителях соборов (Cradle of Christianity 2000: 62, 65, 99, 101) и т. д. Гораздо реже форма лапчатого креста встречается среди крестов-подвесок, где большей частью доминируют варианты латинского креста. Близкие рассматриваемым киевским изделиям византийские костяные и каменные крестики-подвески с циркульным орнаментом из Мюнхенской коллекции составители каталога относят к V-VII вв. (Die Welt von Byzanz 2004: № 311, 314, 315), хотя эта дата довольно условна. Интересно, что размер таких подвесок совпадает с размером изображений на рассматриваемой форме: от 1,3 до 1,6 см, но их тип все же принадлежит другому варианту креста Formee Pattee, а не Pattee. Еще одна серия подобных крестов из собрания в Мюнхене — это византийские крестовидные фибулы, предположительно связываемые с территорией южного Подунавья и также датируемые V-VII вв. Они металлические литые и несут на себе пуансонный декор разных вариаций (Die Welt von Byzanz 2004: № 276). В Крыму известны пластинчатые кресты-подвески VIII-X вв. вариантов Formee и Formee Pattee (Майко 2002: рис. 2; Майко 2004: рис. 140: 1, 4, 7, 8). Но ближе всего из крымских находок киевским изображениям крест с псевдозернью из склепа 189 Эски-Кермена (Айбабин 1993: рис. 6: 31). Учитывая, что в публикуемой подольской форме могли отливаться изделия из свинцово-оловянистых сплавов, внимание следует обратить еще на одну группу находок — свинцовые кресты-пломбы без ушек для подвешивания, среди которых есть и изделия в форме крестов Pattee и Formee, а также изделия, украшенные псевдозернью (Кузьминов 2004: 442-446, рис. 2: 7, 8, 12; Марjановиh-Вуjовиh 1977: № 70а, 70б, 71).

Проникновение христианства на территорию Руси сопряжено, прежде всего, с появлением христианской атрибутики в археологических материалах, среди которых особое внимание исследователей привлекают пластинчатые крестовидные подвески с пуансонным декором, предположительно имитирующим псевдозернь (рис. 3: 11,14—17). Основное количество таких крестов происходит из погребений X в., что позволяет некоторым исследователям интерпретировать такие кресты как декоративные подвески, в то время, как Н.Г. Недошивина, Т.А. Пушкина, В.Я. Петрухин и А.Е. Мусин склонны рассматривать их как нательные христианские кресты (Недошивина 1983: 222-225; Petrukhin, Pushkina 1998: 247-258; Мусин 2002: 42-47). Кресты из киевских женских погребений второй половины X в. (погребения № 124, 125 по М.К. Каргеру), посада Искоростеня (Зоценко, Звіздецький 2006: рис. 6) и кургана № 5 могильника Гнёздово принадлежат к варианту Alisee Formee. Сходная серия находок происходит из Скандинавии (Staecker 1999: № 113a, 42, 93, 57, 97, 91, 99), а прототип их формы, по мнению Й. Штэкера, восходит к англо-саксонским крестам VII-IX вв. (Staecker 1999: Abb. 21, 26, 27) (рис. 3). Й. Штэкер считал, что в скандинавских странах этот тип креста появляется уже в первой половине X в., в то время как на Руси — только во второй половине X в. (Staecker 1999: 95-96). Но находка аналогичного креста на посаде Искоростеня (рис. 3: 14) датирует их появление на Руси не позже второй четверти X в. Во второй половине X в. на Руси этот тип крестика уже несколько меняет форму — подвески из кургана Ц-301 в Гнёздово и кургана № 459 Тимерёво несколько упрощаются в сторону формы креста Formee Pattee (рис. 3: 11, 12). Все они выполнены из тонкого листа серебра, а материалом для крестика из кургана 459 Тимерёво даже послужила монета (Равдина 1988: табл. 10: 9). Но этот вариант вряд ли можно назвать древнерусским, поскольку и в самой Скандинавии известны крестики форм Pattee и Formee (Staecker 1999: № 20, 53c, 103). Еще одна бляшка в виде креста Formee украшала сумку из киевского погр. 49 возле Михайловского Златоверхого собора (Ивакин 2005: рис. 8: 20), в то время как крест-подвеска из этого же погребения представлен другим, т.н. «скандинавским типом», равностороннего креста или типом 1.4.3 по Й. Штэкеру (Staecker 1999: 110-111). Подобные кресты-подвески обнаружены в Киеве также в михайловском погребении № 13 (Ивакин 2005: рис. 9: 20) и в детском погребении на Большой Житомирской, 2 (Боровський, Калюк 1993: рис. 5). Кресты «скандинавского типа» тоже принадлежат к разряду «лапчатых», но это — вариант креста Patonce. Как свидетельствует находка металлической формочки для их отливки в Верхнем Киеве (Мовчан, Козловський, Ієвлев, 2005: рис. 2: 2), такие кресты производились и в самой Руси, не являясь обязательно импортом. Версия же А.Е. Мусина о Киеве, как главном центре их производства, основанная на загадочной информации об обнаружении на Подоле «мастерской по их изготовлению» (Мусин 2005: 155), представляется несомненным преувеличением. Важно отметить лишь тот факт, что в Киеве X в. и на Руси в целом именно форма равностороннего креста с расширяющимися концами была основной для крестов-подвесок.

Древнерусские листовые крестики X в. декорированы при помощи пуансона, предположительно имитирующего псевдозернь, а крестик «скандинавского» типа с верхнекиевской металлической формы (Мовчан, Козловський, Ієвлев 2005: рис. 2: 2) — литой псевдозернью, что теоретически могло бы послужить прообразом декора крестов публикуемой формы. Но пара крестов большего размера с подольской формы, полностью покрытая псевдозернью (рис. 2: 3, 4), очень близка крымскому кресту из склепа № 189 Эски-Кермена (рис. 2: 13). Еще более близкой аналогией им (по способу производства, форме, размеру и декору) является крестик из Сербии (Марjановиh-Вуjовиh 1977: № 7), хотя лопасти креста немного вогнуты внутрь на концах, а не выгнуты, как на изображениях публикуемой формы, и обе его стороны украшены рубчатым бордюром, поверхность обеих сторон крестика покрыта псевдозернью (рис. 2: 18). Интересно также, что, как и на исследуемой форме, изначально отливка не содержала петельки — ушко для подвешивания было прикреплено уже к готовому изделию. Находка точно не датирована, поскольку является случайной, но литейная форма для отливки подобных крестов из Великого Градца происходит из слоя XI в. (МаріановиЬ-ВуіовиЬ 1977: 28). Близкие по форме венгерские кресты типа 3 (рис. 2: 20) по П. Ланго и А. Тюрку также датируются второй половиной XI в. (Langó, Turk 2004: 390, Abb. 11: 5). Несколько более ранние литые свинцовые крестики из погребения № 467 Дольни Вестонице (рис. 2: 17). Их форма массивнее, на лопастях нет псевдозерни, но центр также выделен рельефным кругом. Интересно, что в ожерелье они были представлены парой, которая была к тому же дополнена еще одним крестиком иной формы.

Декор меньшей пары крестиков подольской формы несколько сложнее — кроме рельефного круга с углублением в центре, еще по одному кругу из псевдозерни с полусферическим выступом в центре расположено на каждой из лопастей. Такая схема характерна для византийских крестов VI-VII вв. (Early Christian and Byzantine Art 1990: № 63; Die Welt von Byzanz 2004: № 268, 426-429, 509, 510, 550, 551, 553, 554, 562, 571), присутствует она и на сербском крестике XI в. из Рама (МаріановиЬ-ВуіовиЬ 1977: № 65), а в виде кружков псевдозерни — на свинцовом крестике-пломбе из Судака (Кузьминов 2004: рис. 2: 8). В древнерусское время симметричная композиция из пяти кругов наиболее характерна для крестиков с эмалями (Захаров 2004: рис. 337: 1-6; Петрашенко 2005: рис. 50: 1-5 и др.). Подобный декор существует и на ранних древнерусских энколпионах XI в., показательных в нашем случае еще и в технологическом плане — их декор, имитирующий пуансон и резец, отливался вместе со створками (Корзухина, Пескова 2003: 14, 15, табл. 12).

Б. Xаненко определил как «оковки энколпиона» две чеканных накладки с выемчатыми эмалями из собрания древностей Киево-Печерской Лавры, найденные в стене Троицкой надвратной церкви и датируемые XII в. (Каталог 2002: № 565). Накладки парные и имеют форму равносторонних крестов с расширяющимися концами, края лопастей крестов слегка прогнуты наружу, что сближает их с внешними очертаниями крестиков на публикуемой форме. Но обе накладки асимметричны, они вряд ли могли принадлежать одному кресту, к тому же, их размер довольно крупный для подвески (рис. 2: 22-23). Необычное место находки («в стене церкви») заставляет вспомнить о декоративных оковках с эмалями на Xолмской иконе Богоматери (XII-XIII вв.), вписанных в детали одежды. Лаврские накладки, скорее всего, связаны с этим декоративным приемом и отражают традиционное изображение равносторонних крестов на одежде святых.

В целом, равносторонние лапчатые кресты-подвески в Южной Руси (и в Киеве, в частности) использовались в основном в рамках X — начала XI в. Все находки таких изделий, независимо от того, являлись ли они христианскими крестами или же представляли собой амулеты-украшения еще языческого населения, связаны с погребальными комплексами «русско-скандинавского» облика. Позже, в XI в. традиции лапчатого нательного креста в Южной Руси не наблюдается. Тем более интересным представляется сочетание в крестах анализируемой подольской формочки лапчатой равносторонней формы и византийской схемы декора, аналогии которым в основном указывают на XI в.

Недостаточная строгость в воспроизведении византийских оригиналов, как и нечеткость местами самой формы, отсутствие ушка для подвешивания, возможность отливки в форме предметов из свинцово-оловянных сплавов — все эти детали говорят о вероятном предназначении крестиков подольской формы как декоративных крестовидных подвесок (ср.: Седов 1982: табл. XLVII: 6) и даже как торговых свинцовых пломб византийского образца, используемых греческими или же русскими купцами пути «из Варяг в Греки». Наконец, самый сложный из предполагаемых вариантов — это версия о нательных крестах. Поскольку крестики на подольской форме не содержат ушек для подвешивания, это значительно затрудняет решение данного вопроса. Однако следует отметить, что именно среди крестиков-подвесок данные изображения находят наиболее близкие аналогии и по форме, и по размерам, и по декору.

Реальное предназначение крестиков подольской формы с определенностью прояснят только новые находки. В настоящее же время следует остановиться на констатации их наиболее вероятной датировки XI в., что вполне согласуется с датировкой слоя, в котором обнаружена форма, концом XI — началом XII в. Эта дата свидетельствует, что публикуемая форма использовалась в основном в XI в. и в заполнение слоя подольского ручья вместе с остальными отходами ювелирного производства попала уже в качестве лома.

Автор: Н.В. Хамайко (Киев). Древнерусская бронзовая ювелирная форма из раскопок на Киевском Подоле // Славяно-русское ювелирное дело и его истоки. Материалы Международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Гали Фёдоровны Корзухиной (Санкт-Петербург, 10-16 апреля 2006 г.). – СПб. : Нестор-История, 2010