Война Руси с Византией и русско-болгарские отношения конца 60-х и начала 70-х годов X в. являются одним из наиболее значительных моментов в истории взаимоотношений трех крупнейших государств Причерноморья в период раннего средневековья. На протяжении нескольких лет на территории Болгарии и пограничных областей Византийской империи шла упорная и напряженная борьба двух славянских народов под руководством русского князя против византийской агрессии.1 В этой борьбе, в которой Русь и болгары отстаивали государственную независимость своих стран против попыток вмешательства Византии, определялись характер и степень русского влияния на Балканах и устанавливались юго-западные рубежи Киевского государства — общей колыбели братских народов Восточной Европы.
Эпический размах и значение событий, во время которых „Святослав завоевал Силистрию и угрожал Константинополю"2, живо ощущали современники. Русским князем „интересуется весь тогдашний мир"3 — и, в самом деле, редко можно указать событие X в., о котором сохранилось бы такое количество известий, принадлежащих византийским историкам и хронистам, русским летописцам, арабским и армянским писателям. При этом каждая группа свидетельств, передавая общую в основных чертах картину событий, освещает их всякий раз по-иному, отличается в подробностях и порой даже противоречит показаниям других групп источников. Поэтому только сравнительное изучение всей совокупности наличных известий и генетических связей между ними может послужить надежной опорой для воссоздания подлинной истории самих событий.
Эта задача является тем более важной и актуальной, что господствующие в буржуазной науке формальные и метафизические методы исследования, органически вытекающие из общих порочных идеалистических взглядов буржуазных историков на исторический процесс, не дали — да и не могли дать — сколько-нибудь прочных и обоснованных выводов в вопросе о сравнительной ценности и взаимосвязи исторических памятников, являющихся источниками для истории Балканских войн Святослава;1 указанное обстоятельство создавало благоприятные условия и для искажения — под влиянием произвольных ненаучных построений и в угоду предвзятым воззрениям — самих фактов. К сожалению, в советской исторической литературе источниковедческой стороне этой проблемы не было уделено достаточного внимания.2
История Льва Диакона
Наиболее полное и последовательное, хотя и резко тенденциозное описание русско-византийской войны 968-971 гг., содержится в византийской исторической литературе: в „Истории" Льва Диакона (X в.), в хронике Иоанна Скилицы (XI в.), во многих позднейших „всемирных хрониках". Казалось бы, что наибольшего доверия должен заслуживать самый ранний из источников, но это положение требует в данном случае — вследствие некоторых особенностей византийской исторической литературы — существенных оговорок. Необходимо отнестись со вниманием и к общему соотношению всех памятников, содержащих какие-либо упоминания о византийско-русских и русско-болгарских отношениях изучаемого периода, — тем более, что соответствующие наблюдения не лишены и некоторого самостоятельного значения.
Основным и лучшим источником для истории Балканских войн Святослава принято считать исторический труд Льва Диакона, которого обычно называют очевидцем и даже участником событий.3 Но то, что известно об этом писателе (главным образом из его собственного сочинения), не дает основания для таких утверждений. Лев родился в начале 50-годов X в. в малоазийском городе Kалoe, Фракисийской фемы. Общественное положение его отца, которого звали Василием, неизвестно; вряд ли он был, впрочем, знатным или богатым человеком. Еще подростком Лев переселился в столицу для получения обычного образования, где был, между прочим, свидетелем возмущения народа против Никифора Фоки в мае 967 г. В декабре следующего года Лев, находясь все еще в Константинополе, видел, описанное им затмение солнца. Впоследствии он бывал в Азии, а в августе 986 г. находился при императоре Василии Болгаробойце во время его неудачного похода против болгар и с трудом спасся бегством после поражения византийского войска. В то время Лев был диаконом и, вероятно, не продвинулся выше этой должности; во всяком случае, так же именуется он и в надписании своего сочинения. Время смерти его неизвестно.4
Труд Льва (в десяти книгах) обнимает годы правления Романа И, Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, т. е. время от конца 959 г. до начала 976 г., выходя, однако, в нескольких местах за пределы указанного периода. По всей вероятности, "История” завершалась там же, где обрывается сохранившийся текст, который, как кажется, не был окончательно подготовлен к опубликованию, скорее всего, из-за смерти составителя.1 Очень может быть, что этому же Льву, константинопольскому диакону, принадлежит ненапечатанная похвала архангелу Михаилу и похвальное слово в честь Василия II.2
Историческое сочинение Льва Диакона дошло до настоящего времени в единственной рукописи XI или начала XII в., содержащей также и „Историю" Пселла,3 и было подготовлено к печати в начале XIX в. французским эллинистом Ш. Б. Газе в качестве заключительного тома „Парижского свода византийских писателей" (1819 г.)4. Ввиду ценности известий Льва для изучения Киевской Руси почти одновременно появился русский перевод, выполненный профессором Петербургского университета Д. Поповым и остающийся до настоящего времени единственным. Перевод Попова был неплохим для своего времени (1820 г.), однако на нем заметно сказались недостаточное знакомство автора со специально византийским словоупотреблением и поспешность работы.
По своему характеру "История” является типичным памятником византийской феодальной историографии. Произведение Льва Диакона можно назвать хроникой военной и придворной жизни: в центре внимания автора постоянно находятся императоры с их непосредственным окружением, полководцы и высшие сановники церкви; народ упоминается лишь изредка и почти всегда в пренебрежительном тоне.5 Вся первая половина труда состоит из рассказа о Критской и Сирийской войнах Никифора Фоки, прерываемого описанием экспедиции его брата Льва против арабов и сообщениями о неудачных походах самого императора в Болгарию, а его полководцев — в Сицилию. Наряду с этим подробно изложены обстоятельства воцарения и гибели Никифора, перемежающиеся описаниями землетрясений и затмений, виденных самим Львом. Во второй половине "Истории”, после рассказа о воцарении Цимисхия и назначениях новых церковных иерархов, следует обзор войн с Русью1 и сирийских походов Цимисхия; здесь же и в заключении помещены известия о возмущениях Фокадов, о чудотворной иконе, о новых церковных назначениях, о небесных знамениях и предсказанных ими бедствиях последних лет, приведших, по словам историка, Римскую империю к почти совершенной гибели. "История” завершается сообщением о смерти Иоанна Цимисхия. Кроме того, Лев дважды возвращается к истории византийско-болгарских отношений в прошлом, приводя в одном случае рассказ о ранней истории болгар, а в другом — сообщение об Анхиальской битве, и один раз, напротив, забегает вперед, сообщая о неудачном восстании Варды Фоки и о походе императора Василия II против болгар, едва не окончившемся гибелью самого историка вместе с большей частью греческого войска.2
По своему мировоззрению автор "Истории” вполне сын средневековья; он искренно верит в чудеса, о которых охотно и часто упоминает, восхваляет подвиги христианского аскетизма, не упускает случая выразить похвалу императорам за заботы о строительстве и украшении храмов, боится ведовства, верит предсказаниям и приметам, особенно астрологическим. Это человек ограниченный, любящий блеснуть своими далеко не обширными познаниями. Иногда он приводит довольно объемистые исторические экскурсы, иногда мифологические замечания, причудливо пересыпанные цитатами из Гомера и из библии, порой включает в свой труд целые рассуждения на естественно-научные темы, но чаще всего дает краткие географические или исторические справки — об истоках рек или об основаниях городов. Лев не чужд и нравоучительных тенденций; его морализирующие поучения обычно сводятся к рассуждениям об изменчивости человеческого счастья, но местами они превращаются в целый назидательный рассказ. Мир его узок, представления о природе наивны; Льва привлекает все кеобычное: уродливые близнецы, землетрясения, затмения солнца, появление комет, падение метеоров, даже сильный дождь. Образование его, в общем, довольно поверхностно, начитанность невелика: она ограничена пределами сведений, почерпнутых из библейских книг, Гомера и историков VI в., т. е. произведений, служивших в то время обычными школьными пособиями. По словам его первого издателя, ничто не позволяет заключить, что Лев знаком с Фукидидом, Полибием или Плутархом; незаметно и влияние Геродота, на которого историк ссылается в начале своего труда.3
Язык „Истории" напыщен, часто неясен, стиль насыщен тяжеловесными метафорами и описательными оборотами; Лев всячески стремится избегать обиходных слов и простонародных выражений. Этот стиль, как и некоторые неправильности речи, не являются личными особенностями историка; они характерны и для друсих "полуобразованных византийцев”4. Следуя античной традиции, усвоенной и византийскими учеными, Лев часто вводит в текст вымышленные речи (по подсчету одного из исследователей, они составляют около шестой части всего труда1). В рассказе его имеются повторения, а единство плана заменяется чисто внешним стремлением как можно реже менять место действия.2 Однако и это правило не выдерживается, зато почти каждое из частых отступлений сопровождается особыми оговорками.3 Цифровые данные его по большей части не заслуживают доверия, причем Лев сплошь и рядом противоречит самому себе — и не только в этих показаниях.4
Наконец, хронологические указания Льва неопределенны, а зачастую и просто ошибочны. Как правило, он не приводит точных дат, называя лишь время года; иногда, правда, историк указывает положение солнца среди звезд или фазы луны, иногда — церковные праздники. В тех же немногих случаях (во всей "Истории” их четыре), когда Лев сообщает год, индикт, месяц и число, эти сведения противоречат друг другу, HQ индикт указан всегда верно.5 Не представляется возможным усмотреть в этих противоречиях какую-либо систему; быть может, они зависят от ошибок переписчика, так как в единственном месте, где дата выражена словесно, она правильна. Время (в годах) царствования императоров вычислено также верно во всех случаях. В нескольких местах у Льва встречаются и изолированные календарные даты, т. е. указания чисел месяцев без обозначения индикта или года. Кроме того, Лев часто прерывает рассказ, отклоняется от нити повествования, возвращается назад и не всегда сохраняет даже правильную последовательность в изложении событий. Показательным примером может служить в этом отношении четвертая книга "Истории”, где, несмотря на внешнюю видимость прагматизма, отправление экспедиции в Сицилию, относящееся к 964 г., описано после сообщения о возмущении народа против Никифора Фоки, которое имело место в 967 г., а разрыв с Болгарией и посольство Калокира к Святославу, которые могли произойти не ранее 967 г., передвинуты вплотную к событиям 965 г6.
Несмотря на все сказанное, авторитет Льва Диакона в исторической литературе достаточно велик. Его обыкновенно рассматривают как очевидца, подробно, верно и беспристрастно описавшего виденные им события. Так, например, по отзыву Крумбахера, достоверность рассказа Льва "лишь слегка нарушается лойяльностью его направления”7. Неудивительно поэтому, что известиям Льва отдают безусловное предпочтение перед сообщениями всех других византийских писателей, распространяя это доверие порой на самые незначительные детали1.
Между тем, такое отношение, в значительной мере покоящееся на словах самого историка, обещающего писать на основании личных наблюдений или показаний очевидцев,2 не выдерживает критики: во-первых, приведенное место является подражанием;3 во-вторых, во время походов Никифора Фоки, относящихся к первой половине 60-х годов и подробно описанных в начале "Истории”, Лев был почти ребенком, а труд его начат не ранее последних месяцев 989 г. (это видно из того, что уже в первых строках "Истории” говорится о явлении кометы, предвещавшей, по мнению автора, землетрясение; последнее же произошло, по свидетельству ряда источников, в октябре указанного года4). С другой стороны, упоминание о Цимисхии как о единственном императоре, победоносно воевавшем в последние годы с болгарами, указывает на составление по крайней мере всей предыдущей части "Истории” (т. е. первых пяти и половины шестой книги) в годы, предшествовавшие успешным походам Василия II и, во всяком случае, взятию в плен греками болгарского царя Романа в 991 г.; вся остальная часть была завершена вскоре после этого, как можно полагать, — до поражения Самуила на берегах Сперхея весной 996 г.5 Действительно, последнее известное Льву событие — восстановление разрушенного землетрясением купола св. Софии — имело место в мае 994 г.6
Таким образом, исторический труд Льва Диакона составлен около 990-995 гг. под живым впечатлением потрясений, постигших византийское государство в предшествовавшее пятнадцатилетие. При этом "История” составлена если и не в один прием, то, во всяком случае, и не из современных описанным событиям памятных записей Льва, начатых еще при Цимисхии1.
Но если личные наблюдения историка относятся, за исключением одного-двух случаев, только к мелким и несущественным фактам2, то приобретает особую важность вопрос об использованных им источниках. Приблизиться к разрешению этого вопроса можно лишь при сравнении известий Льва Диакона с данными других византийских авторов, писавших о тех же событиях.
Хроника Иоанна Скилицы
Таким автором является, прежде всего, Иоанн Скилица, живший в конце XI в. и занимавший высокие придворные должности. Можно предполагать, что и он, подобно Льву, происходил из Фракисийской фемы.3 Произведение Скилицы, сохранившееся в нескольких рукописях,4 напечатано лишь в старинном латинском переводе иезуита Габия (1570 г.) и представляет собой хронику, обнимающую период от 811 до 1079 г. Эта хроника уже вскоре после появления была почти без всяких изменений включена в другой аналогичный труд — во всемирную хронику Георгия Кедрина. Последняя дошла до нашего времени также в нескольких списках, причем один из них относится к первой половине XII в.5
Кедрин был монахом; биография его вовсе неизвестна, а время жизни приходится, вероятно, на конец XI или начало XII в. (в своем предисловии, говоря о Пселле, он опускает слова Скилицы, называвшего его современником).
Кедрин начинает свой "Синопсис” с "сотворения мира” и переходит от ветхозаветной истории к греческой и римсковизантийской, завершая последнюю воцарением Исаака Комнина (т. е. 1057 г.). "Всемирные хроники” вообще не отличались самостоятельностью, но Кедрин в этом отношении особенно неразборчив: он перепи- сывает в свой труд чужие произведения почти дословно (еще Скалигер охарактеризовал его сочинение как "stabulum quisquiliarum”).
Невзирая на то, что сам Кедрин называет среди своих источников Скилицу, его французский издатель А. Фабро считал, будто последний использовал труд Кедрина. Это заблуждение продержалось до второй половины XIX в.1 На самом деле труд Кедрина почти буквально воспроизводит Скилицу не только от 811 г. и до конца, но и обширное предисловие списано у него же.2 Главными источниками Кедрина в той части его сочинения, в которой он независим от Скилицы, являются псевдо-Симеон, Феофан, Георгий Амартол и, наконец, Логофет, которых он использует почти так же дословно.3 Впрочем, при передаче текста Скилицы Кедрин опускает некоторые незначительные подробности (в Боннском издании эти места приводятся в виде сносок), а в последней части вносит отдельные изменения, навеянные и подсказанные, по выражению В. Г. Васильевского, чтением Пселла.
К сожалению, ввиду отсутствия изданного текста хроники Скилицы и засвидетельствованной неточности габиева перевода, не представляется возможным проверить, не вносил ли Кедрин мелких добавлений и при изложении событий X в. Благодаря этому "Синопсис” Кедрина, не являясь самостоятельным источником, сохраняет значение для всей части, совпадающей с хроникой Скилицы, лишь как воспроизведение этой последней и в дальнейшем изложении привлекается только в этом смысле.
Возвращаясь к Скилице, следует отметить, что и его труд представляет собою компиляцию. Однако это произведение выполнено гораздо более внимательно и добросовестно, чем хроника Кедрина. Время его составления определяется следующими соображениями: уже в предисловии Скилица упоминает об истории Пселла, причем именно о второй ее части, написанной, по всей вероятности, в первой половине 70-х годов XI в.;4 с другой стороны, судя по тому, что заимствования из истории Атталиата, законченной в конце 1079 или в начале 1080 г., начинаются только с рассказа о правлении Исаака Комнина,5 можно считать, что к указанному времени труд Скилицы был уже доведен до времени царствования этого императора. Окончание хроники относится к царствованию Алексея Комнина, упомянутого в одном беглом замечании уже в качестве императора1.
Историческому труду Иоанна Скилицы предпослано любопытное и не лишенное значения предисловие. Хронист отмечает, что его предшественники оставили либо слишком сжатые и схематические перечисления событий, либо специальные труды, причем оба эти вида исторических сочинений чересчур тенденциозны и содержат ошибки. Ввиду этого он решился, используя наряду с такими сочинениями и устные рассказы, дать занимательное, беспристрастное и достоверное изложение византийской истории, лишенное внутренних противоречий.2 В этом предисловии Скилица приводит и имена использованных им писателей, многие из которых совершенно неизвестны. Затем следует история византийских императоров (по царствованиям), начиная от Михаила I и до Никифора Вотаниата.
В части, совпадающей с "Историей” Льва Диакона, хроника Скилицы значительно отличается от этой последней. При рассказе об экспедиции Никифора Фоки на Крит в изложении Льва все события сосредоточиваются вокруг осады Кандии, Скилица же сообщает о взятии многих других городов и о последующем отозвании Фоки. Только Скилица приводит имя взятого в плен сарацинского эмира; с другой стороны, только у Льва находим известие о триумфе Никифора3. По-разному рассказано и о походе Льва Фоки: согласно Льву Диакону, войну начали арабы, согласно Скилице — византийцы4. Вообще во всем рассказе о правлении Романа II Лев интересуется только войнами Фокадов5. В описании событий, происшедших в период между смертью Романа II и провозглашением Никифора, только Иоанн приводит важное известие о возобновлении мира с Болгарией; он же сообщает о мнимой связи Никифора с Феофано, о мерах Никифора по ограничению церковного землевладения, о финансовых мероприятиях императора и о завоевании Кипра6. По-разному изложено и окончание конфликта императора с патриархом Полиевктом и взятие Антиохии византийцами7. Все повествование о дворцовом заговоре и смерти Никифора также различается многими мелкими подробностями8. В описании Русской войны расхождения не так заметны, но у каждого из историков имеются все же свои детали. Наконец, Лев Диакон лучше осведомлен о последних годах правления Цимисхия1.
Таким образом, даже беглое сравнение известий Льва Диакона и Скилицы показывает, что хроника последнего является необходимым дополнением к "Истории” Льва при изучении времени правления Романа II, Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, не говоря уже о том, что она представляет собою важный источник для последующих событий.
Однако обещания, данные историком в предисловии к его труду, остались им невыполненными. Скилица не свободен от противоречий и очень часто усваивает противоположные тенденции использованных им источников, что очень затрудняет определение его личных симпатий2. Его труд рассчитан на относительно широкий круг читателей. Как и Льва, Иоанна Скилицу интересуют знамения и чудеса, а главным предметом его првествования являются военные и придворные события; особенно подробно рисует хронист батальные сцены. Длинные речи, в отличие от Льва, он предпочитает излагать своими словами; язык его сравнительно прост, но сух и однообразен (иногда, впрочем, Скилица произвольными сокращениями искажает смысл передаваемых им известий)3. Цифровые его данные заслуживают доверия еще в меньшей степени, чем соответствующие известия Льва: например, число руссов в сражении при Аркадиополе показано в 308 тысяч, в то время как у греков насчитывалось только 12 тысяч, причем руссы, по сообщению хрониста, почти все погибли, а византийские потери исчислялись в 25 человек. Прочие числовые данные также баснословны4.
Хронологические показания Скилицы, в общем, гораздо более надежны, хотя среди них попадаются и явно ошибочные5. В занимающей нас части его труда можно указать два различных применявшихся хронистом способа обозначения времени: смерть императоров, как правило, указывается полной и правильной датой, выраженной числом, месяцем, индиктом и годом, согласованными между собой6; прочие события обозначаются чаще всего только индиктами, иногда с указанием месяца и числа, или годами правления, порой — вместе с индиктами. Счет годами правления систематически выдержан только для царствования Никифора Фоки, а в рассказе о правлении Цимисхия содержится вообще чрезвычайно мало хронологических данных7. Уже это позволяет предположить, что для правления Фоки и Цимисхия Скилица пользовался разными источниками, причем в первом даты приводились по годам правления императора, а во втором, как кажется, вовсе не было точных хронологических данных.
Так как Скилица является для времени Романа II, Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия сравнительно поздним писателем, а вопрос о его источниках для названного периода был до недавнего времени разрешаем в том смысле, что он использовал сочинение Льва Диакона1, то большинство русских и иностранных исследователей предпочитали ему последнего. Однако уже Газе, устанавливая, как ему казалось, почти постоянную и часто дословную зависимость хроники Скилицы от "Истории” Льва Диакона, отметил, что хронист должен был располагать и другими материалами. Подобные соображения высказывали мимоходом также В. Г. Васильевский и другие ученые2, но только в 1916 г. была напечатана работа М. Я. Сюзюмова, внесшая ясность в этот вопрос.
Прежде всего, можно считать твердо установленным, что при описании периода от 959 до 975 гг. Скилица пользуется, по меньшей мере, двумя источниками. Об этом с несомненностью свидетельствуют приводимые им во многих случаях параллельные рассказы об одних и тех же событиях, но с добавлением некоторых деталей. Эти места резко рознятся и своей тенденцией — благожелательной к Никифору Фоке — в одних случаях, и враждебной — в других3. Так, например, он приводит два рассказа о воцарении этого императора, а в передаче известий о его гибели колеблется, которой из имевшихся в его распоряжении версий отдать предпочтение4. Сравнение таких повторяющихся мест Скилицы с рассказом Льва Диакона показывает, что те сведения, которые автор излагает в благожелательном тоне по отношению к Фоке, очень близки к сообщениям Льва, чего нельзя сказать об известиях, окрашенных противоположной тенденцией5. Однако невозможно видеть здесь прямое заимствование со стороны хрониста, так как в сходных со Львом местах повествование Скилицы не только более обильно подробностями, — оно яснее и последовательнее. Таков, например, рассказ об убийстве Никифора, подробно проанализированный П. А. Сырку, таково и известие о народном возмущении в цирке, изложенное у Льва Диакона крайне сбивчиво и неясно, и некоторые другие места6.
Вместе с тем, нельзя согласиться с утверждением Г. Вартенберга7, отрицавшего по внешне-формальным основаниям всякую зависимость между Львом и Скилицей и противопоставлявшего их рассказы как два различных и независимых повествования. В сходных по содержанию местах Льва Диакона и Иоанна Скилицы наблюдается не только общая близость всего рассказа, но и последовательное сходство каждого предложения, так что отсутствие одних и тех же слов (на чем особенно настаивает Вартенберг) не может служить, — в особенности, если учесть синонимическое богатство греческого языка и различие всего стиля изложения Льва и Скилицы, — решающим доводом в пользу совершенной независимости их друг от друга. Таким образом, хотя упоминаемый Скилицей Лев Азиат (у Кедрина — Лев Кариец) есть скорее всего именно диакон из Калои1, каких-либо оснований в пользу непосредственного заимствования Скилицей своего материала из "Истории” Льва не имеется, если не считать двух буквально выписанных характеристик Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, встречающихся, однако, только в одной рукописи2. Ввиду этого следует принять мнение М. Я. Сюзюмова, что в близких по содержанию и тенденции к хронисту местах и Лев Диакон, подобно своему младшему собрату по перу (и вопреки общепринятому мнению), не является первоисточником, но что оба они имели перед собой труд неизвестного современника событий 959-976 гг3.
Для восстановления, — разумеется, несколько гипотетического, — особенностей и объема этого утраченного произведения, в котором естественнее всего видеть труд исторического характера4, необходимо учесть вообще методы работы Скилицы над его источниками там, где последние известны.
Как было давно доказано, для начальной части хроники Скилица пользуется преимущественно продолжателем Феофана и Генесием. При этом он, подобно всем византийским хронистам, следует по большей части какому-либо одному автору, так что переходы от Генесия к продолжателю Феофана могут быть установлены без особых затруднений, равно как и возвращения к первоначальному источнику5. Однако, переходя попеременно от одного к другому, Скилица порой сокращает обоих, иногда дополняет их подробностями, почерпнутыми из иных, не всегда известных источников, или даже из собственной фантазии. Наряду с этим Скилица, несмотря на стремление придать изложению некоторый прагматизм, не производит коренной переработки своих материалов, а дает лишь очень слабо согласованные между собою извлечения6. Равным образом в последней части хроники, где Скилица пользовался сочинением Атталиата, "Историей” Пселла, собственными наблюдениями и каким-то неизвестным источником (по предположению В. Г. Васильевского — хроникой Феодора Севастийского), метод его работы остается прежним1.
Мало того, приводя выписки из различных сочинений, он не только не проявляет никакого критического чутья, но и воспроизводит выражения, теряющие смысл в его компиляции; он часто повторяется и нередко искажает факты2. И для интересующей нас части хроники Скилицы приемы его работы, естественно, сохраняются без изменений3. Последнее обстоятельство позволяет на основании анализа рассказов Скилицы и соответствующих им по содержанию и характеру мест Льва составить некоторое представление об их общем источнике.
Этот несохранившийся памятник византийской историографии уже содержал, как можно полагать, кое-какие сведения о правлении Романа Лакапина и Константина Багрянородного4, а со времени Романа II автор его интересуется в особенности тем, что имеет отношение к Никифору Фоке и его родственникам. При описании правления Цимисхия автор касался главным образом войны с Русью, и заканчивался этот труд, по всей вероятности, смертью Цимисхия5. Поскольку это утраченное произведение было проникнуто крайне враждебным настроением по отношению к евнуху Василию, всесильному временщику первых лет самостоятельного правления Василия Болгаробойцы, а смещение проэдра Василия имело место в 985 г., можно заключить, что оно было составлено вскоре после этого времени6; однако не менее вероятно, впрочем, также и то, что это историческое сочинение было написано несколькими годами ранее и исходило из непосредственного окружения Варды Фоки, фактически занимавшего после подавления в 979 г. мятежа Варды Склира положение неограниченного владыки византийского Востока.
Во всяком случае, если учесть, что в центре внимания общего источника Скилицы и Льва стоит, безусловно, император Никифор и все его окружение7, то можно полагать, что это произведение появилось до подавления мятежа Варды Фоки (т. е. до апреля 989 г.). Трудно сказать, составлялось ли оно по частям, подобно "Истории” Пселла (как то предполагает Сюзюмов), но весьма возможно, что именно это сочинение (или его начало) могло быть той семейной хроникой Фокадов, следы которой уловлены Гиршем у продолжателя Амартола, а Сюзюмовым — у Яхъи Антиохийского8. Вполне допустимо также, что его неизвестный автор (а не Лев Диакон) был участником и очевидцем войн с Русью9.
Вместе с тем в распоряжении Иоанна Скилицы был для периода 959-975 гг. и другой источник, резко враждебный императору Никифору. Первые следы его использования заметны также в рассказе о времени Лакапина, а для царствования Константина Багрянородного, Романа II и Никифора Фоки этот источник является главным, уступая свое место только что охарактеризованному труду лишь с момента описания начала борьбы Иоанна Цимисхия со Святославом1. Составитель этого также несохранившегося памятника отличался узко церковным мировоззрением. Он относится ко всем событиям и лицам только с клерикальной точки зрения, противопоставляя порой церковные интересы государственным2. Вместе с тем, нет оснований считать этот труд произведением простого монаха: консервативный аристократизм (проявляющийся в возмущении тем, что при Константине Багрянородном высокие государственные посты замещались иногда людьми простого происхождения), а также хорошее образование заставляют скорее предполагать в авторе крупного чиновника, постригшегося после неудачи на служебном поприще, при императоре Константине3.
Это наблюдение позволяет приблизительно установить время составления второго источника Скилицы — скорее всего его можно отнести к первым годам после смерти Цимисхия4. По своему характеру этот утраченный источник мог, конечно, быть, согласно предположению Сюзюмова, продолжением составленной при Романе Лакапине церковной истории, сведения о которой приводит де Боор, но ввиду того, что эта последняя известна по одному заглавию, такое мнение остается недоказуемым5.
Использование двух произведений, близких по времени возникновения к описанным в них событиям, совпадающих в значительной части по содержанию и различных по тенденции и подходу к материалу, а также по системе хронологических показаний, делает хронику Иоанна Скилицы важным историческим документом, независимо от того, воспользовался ли Скилица трудами своих неизвестных предшественников или он нашел их уже соединенными в каком-либо тоже не дошедшем до нашего времени труде. Несмотря на обычную для византийских хронистов неряшливость приемов литературной работы, из текста хроники можно получить представление об ее источниках, а сравнение с "Историей” Льва Диакона показывает, что малопритязательный позднейший хронист (В. Г. Васильевский называет его "добросовестным и почтенным компилятором”) оказался более внимательным, аккуратным и подробным, чем претенциозный современный историк6.