Сопоставление Истории Льва Диакона и Хроники Иоанна Скилицы
в начало
Рассмотрение источников Скилицы подводит нас вплотную к вопросу об источниках "Истории” Льва Диакона. Уже Г. Вартенберг, вопреки мнению подавляющего большинства ученых, которые не сомневались, что Лев был современником и даже чуть ли не участником событий» высказал — правда, лишь мимоходом и в качестве случайного предположения — мысль, что у Льва был письменный источник, составленный очевидцем1. Это предположение оправдалось: как показано выше, М. Я. Сюзюмов не только подтвердил самый факт, но и доказал, что тот же источник был использован и Иоанном Скилицей; он попытался также определить вероятный объем, характер и время составления этого утраченного памятника.
Кроме того, этот же исследователь указал и на другой источник Льва, который, впрочем, был известен и прежде. Еще первый издатель „Истории" — Газе отметил в своих примечаниях многочисленные заимствования, сделанные Львом из исторического сочинения Агафия Миринейского (VI в.), оставившего описание войн, которые Византия вела в конце царствования императора Юстиниана2. Сюзюмову удалось доказать, что здесь идет речь не о чисто стилистическом подражании или о механическом заимствовании отдельных слов и выражений, как считали Газе и Крумбахер, но о гораздо более глубокой взаимосвязи: Лев Диакон усматривал аналогию между временем Агафия, писавшего свою „Историю" в 60-х-70-х годах VI в., и византийской современностью X в., когда после побед и завоеваний Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия (так же как некогда после успешных походов Велизария и Нарзеса), византийское государство вступило в полосу кризиса3. Избрав своим руководством „Историю" Агафия, Лев Диакон следует за ним везде, где для того представляется малейшая возможность. Почти дословно списаны, например, детали обучения войск Никифором Фокой, некоторые эпизоды Критского похода и войны с Русью, а также многие речи4; в предисловии Льва заимствованы от Агафия не только план, но и значительная часть содержания5. Наконец, Агафий служит Льву и образцом для стилистического подражания; его влияние чувствуется и в синтаксисе и в лексике многих мест "Истории”6. Вообще Лев Диакон, как правило, приступая к описанию какого-либо события, "пользовался фактическими данными лишь в самых общих чертах, подробности же обстановки он придумывал сам, стараясь по возможности находить их у Агафия”7. Не приходится говорить, насколько проигрывает при таком способе работы достоверность его труда.
Отмеченное влияние Агафия сказывается неравномерно в разных частях сочинения Льва; оно наиболее ощутимо в речах и в тех местах, где вкраплены цитаты из Гомера или из библии, где содержатся личные отступления, — т. е. именно там, где авторство Льва Диакона не вызывает сомнений. В местах же, находящих соответствие в хронике Скилицы, оно менее заметно и сводится только к подражаниям в языке1. Однако, несмотря на то, что в первом случае Лев иногда сообщает подробности, опущенные у хрониста2, и вопреки тому, чего можно было бы ожидать от близкого современника событий, его сообщения и в этих случаях сбивчивы и страдают отсутствием ясности; таков, например, рассказ о панике в цирке, свидетелем которой был Лев3. Иногда ошибки в его рассказе, незамеченные новейшими историками, служили даже основанием для выводов; так, например, Е. А. Белов и М. С. Дринов заключали из явно ошибочного указания Льва Диакона о переброске византийских войск в Европу после битвы Склира с Русью, что греки потерпели поражение у Аркадиополя4. Следует также добавить, что по большей части туманные выражения Льва проистекают не от одной только невнимательности автора и витиеватой напыщенности его речи, как это полагают буржуазные ученые5, но в значительной степени зависят и от политической тенденциозности историка.
Тенденциозность Льва находит свое выражение, во-первых, в непомерном преклонении перед мощью византийского оружия и в самом неумеренном хвастовстве6. Во-вторых, она проявляется в постоянном, настойчивом и назойливом восхвалении, возвеличении и прославлении императора Никифора Фоки. Буквально захлебываясь от верноподданнического восторга, Лев не находит слов для описания его выдающихся военных способностей, храбрости, ума, предусмотрительности и талантов государственного деятеля7. Эта тенденция, особенно ярко выступающая при сопоставлении всех остальных источников8, сплошь и рядом порождает путаницу, что снижает ценность свидетельств "Истории”9.
Впрочем, и преданность Фоке не является у Льва последовательной и безусловной: придворный диакон и, по всей вероятности, официальный историограф Василия II сумел найти краски и для описания доблестей Иоанна Цимисхия, только что переступившего через труп его возлюбленного монарха1; да и другие сильные мира сего, как светские, так и духовные, превращаются под его пером в героев и праведников. Таковы характеристики императора Романа II, болгарского царя Петра, Льва Фоки, Варды Склира, стратопедарха Петра, патрикиев Николая и Никиты, паракимомена Василия, патриархов Полиевкта, Василия и Антония, а также антиохийских патриархов Христофора и Феодора. Утомительное повторение однообразных хвалебных эпитетов сопровождает почти всякое упоминание о перечисленных лицах2. Превознося, таким образом, почти всех поименованных им представителей господствующего класса, Лев гораздо более последователен в своей ненависти к "безумным стремлениям подлой и презренной черни”, всегда готовой, по его мнению, "к расхищению имений, к разорению домов, а порой и к убийству собственных сограждан”3. Такая позиция, безусловно, не могла не отразиться на всем характере и степени достоверности его труда, рассчитанного на узкий круг высших чиновников, придворных и клира и написанного по прямому поручению правительства4.
Официальный — или, точнее, быть может, официозный — характер "Истории” облегчает нахождение еще одного источника Льва Диакона, использование которого повышает достоверность ряда его сообщений; этим источником являются архивные материалы. В самом деле, сообщая о переговорах между византийскими императорами и иностранными государями и вообще касаясь сношений между политическими деятелями описываемого периода, Лев Диакон не только отмечает всякий раз, что эти переговоры происходили в письменной форме, но и систематически включает в свое изложение отрывки из соответствующих посланий. Таковы письмо Вринги к Цимисхию, Никифора к патриарху Полиевкту, Цимисхия к Святославу, его же, а затем императорского полководца Склира к мятежному Фоке5. Кроме этого, Лев сообщает, не приводя цитат, о посольствах и письмах, отправленных Никифором к африканским сарацинам, им же — к болгарам, и Цимисхием — к Святославу (после падения Преславы)6. В пользу документальной достоверности основы всех этих сообщений, несмотря на литературную их обработку в обычном для Льва стиле, говорит, во-первых, то, что в некоторых случаях историк указывает, через кого были переданы соответствующие письменные известия (например, письмо Никифора к патриарху вез евхаитский епископ Филофей, его же послание к болгарам — патрикий Никифор Эротик и тот же епископ Филофей, письмо Цимисхия к Святославу было передано через пленных), и, во-вторых, то, что в одном из приводимых Львом посланий Цимисхия к Святославу содержится упоминание о прежних византийско-русских договорах1. Наконец, следы использования документальных материалов можно уловить и в известиях о количестве золота, полученного Калокиром для передачи Святославу, о численности войск Цимисхия при выступлении в поход против грозного русского князя, а также о числе русских воинов, получивших от греков хлеб при заключении мирного договора с Русью2.
В том, что перечисленные сообщения не восходят к общему со Скилицей источнику, убеждает, с одной стороны, то, что у хрониста все эти сообщения отсутствуют (он упоминает лишь вскользь о факте переговоров Цимисхия со Святославом в начале войны и о заключении после ее окончания мирного договора3), и, с другой — то, что весьма неопределенному известию Скилицы о переговорах Вринги с Цимисхием соответствуют два известия Льва Диакона, в одном из которых лишь отмечается, как и у хрониста, самый факт переговоров и передается краткое их содержание, а в другом, помещенном несколько выше, историк приводит выдержку из послания Боинги к будущему императору4. Таким образом, несмотря на то, что во внешнем оформлении этих материалов Лев является, как всегда, усердным подражателем Агафия, в основании их лежат либо непосредственно виденные историком документы, либо официальный сборник соответствующих материалов, наподобие хорошо известных трудов "О посольствах” более раннего времени5.
Подводя итоги, можно заключить, что труд Льва Диакона остается очень важным (хоть и мало надежным во многих случаях) источником, а сам автор представляется скорее "посредственным историком-подражателем”, чем "самостоятельным современным автором”, чем "одним из наиболее компетентных писателей-историков” да к тому же еще непосредственным свидетелем и даже участником войны Византии е Русью6. Темный, запутанный и напыщенный стиль изложения соответствует в общем сбивчивости и неясности содержания1. Подражание Агафию и мало уместные заимствования из его „Истории", легковерие, неумеренное хвастовство и значительная доля официозности понижают его ценность как наблюдателя2. Вместе с тем, Лев располагал ценным источником и, как отмечено выше, кое-какими документами. Он дает портреты своих современников, нарисованные, правда, скорее "с полицейской точностью”3, чем с проникновенностью художника: таковы, например, портреты Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, а также знаменитое изображение Святослава4. Ему известны многие подробности, подтверждаемые другими источниками, — например, о походе и гибели Игоря, о взятии Верреи болгарами и т. п.5 Кроме того, Лев сохранил, наряду с не лишенными значения крохами античной учености, и такие детали, которые, помимо его желания, бросают порой яркий свет не только на одни события военной истории и придворной жизни, но и позволяют заметить отдельные моменты острой классовой борьбы в Византийской империи. Таковы сообщения Льва о регулярно повторявшихся возмущениях столичного населения при каждой смене на престоле и о восстании против Никифора Фоки в мае 967 г.6
Если, таким образом, можно предположить, что сообщения Льва Диакона и Скилицы в части, касающейся Балканских войн Святослава, восходят к общему утраченному источнику, то следует, проверив это положение, определить, кто из них лучше сохранил именно эти сведения, и, кроме того, выяснить, не располагали ли они оба или один из них дополнительными материалами по истории русско-болгарских отношений изучаемого периода.
Сравнивая рассказы Льва Диакона и Иоанна Скилицы о русско-византийской войне, можно прежде всего отметить, что сведения обоих сходятся в некоторых существенных моментах; при этом известия Скилицы подробнее, последовательнее и яснее показаний Льва. Оба видят причину вмешательства Руси в болгаро-византийские дела в посольстве, отправленном императором Никифором к Святославу после неудачной попытки подчинить себе Болгарию. Рассказ Скилицы проще: Никифор, после того, как Петр, властитель болгар, уклонился от выполнения его требования не пропускать венгров1 на византийскую территорию, отправляет возведенного в сан патрикия Калокира, сына херсонесского протевона, к русскому князю, побуждая последнего щедрыми обещаниями к войне против болгар. В следующем году руссы совершают нападение на Болгарию и, захватив богатую добычу, возвращаются восвояси, но через год снова выступают в поход2. В рассказе Скилицы заслуживает внимания указание на происхождение Калокира и точная датировка событий тремя последовательными годами правления Никифора3.
В противоположность этому Лев Диакон приводит драматический, но маловероятный рассказ о публичном оскорблении болгарских послов, прибывших в Константинополь за данью, приводит речи Никифора, рассказывает о его походе в Болгарию (которая при этом рисуется такими чертами, как будто византийцы никогда не ступали на почву древней Мезии), о внезапном возвращении императора и об отправлении Калокира к Святославу, а затем переходит к другим событиям4. Лишь после рассказа о волнениях в столице, о Сицилийской экспедиции, о походе Никифора к Антиохии, а также о землетрясении и о затмении солнца, Лев возвращается к Калокиру и сообщает об успехе его миссии, о походе Святослава в Болгарию и о смерти царя Петра. Никифор, узнав об этих событиях, готовит войско, укрепляет столицу и решает заключить союз с болгарами, для чего и направляет туда посольство5.
Несмотря на риторичность и сбивчивость этого рассказа, вовсе лишенного каких-либо хронологических указаний, в нем содержатся весьма ценные детали: о количестве золота, врученном Калокиру, о союзе побратимства, заключенном между ним и Святославом6, о количестве русских и болгарских войск, об отступлении последних в Доростол7, наконец, о посольстве патрикия, Эротика и епископа Филофея к болгарам и об укреплении императором Константинополя. Зато очень важный вопрос о переговорах Калокира со Святославом Лев излагает таким образом, что, согласно его версии, Калокир предлагает русскому князю Болгарию не от имени империи, а от собственного, при условии содействия ему в захвате власти8.
Таким образом, в этом случае рассказы обоих византийских писателей дополняют друг друга и должны быть использованы оба, причем общий ход событий лучше очерчен в кратком наброске хрониста.
Иоанн Скилица возвращается затем к русско-болгарским событиям уже после гибели Никифора, вслед за рассказом о церковных делах и отношениях с арабами. Он сообщает, что Русь, в нарушение договора, заключенного с Никифором, закрепляется в Болгарии. При этом хронист указывает на происки Калокира, на отклонение предложений, присланных через послов грозному Святославу, и переходит к описанию войны. По его словам, руссы, присоединив к себе болгар, печенегов и венгров, укрепились у Аркадиополя, а византийский военачальник Склир, пользуясь тем, что враги ослабили бдительность, выслал наблюдательный отряд, который столкнулся с печенегами и увлек их в засаду, где они и были разбиты. При этом хронист подробно описывает борьбу с печенегами, притворное бегство ромеев и новое наступление Руси. Затем следует бой основных сил, исход которого решается, по Скилице, поединком Склира со скифским богатырем и подвигами его брата Константина, которые привели к поражению скифов. После этого войско Склира по приказу императора было переброшено в Азию для подавления мятежа Фокадов1.
Подобно этому и Лев Диакон переходит к продолжению повествования о войне с Русью лишь после рассказа о гибели Никифора и о первых шагах Иоанна. Он подробно рассказывает о посольстве к Святославу, передает слух о жестокости последнего, о неудаче переговоров, о военных приготовлениях греков и, наконец, о самой войне. Здесь, однако, говорится о двух византийских армиях — одной под командой Склира и другой под начальством евнуха Петра. Правда, о действиях последней сообщается лишь немногое и, по обыкновению, сбивчиво, неопределенно и неясно2. Но рассказ о Склире в общем сходен с сообщениями Скилицы: здесь есть и засада, и подвиги Варды и его брата, и поражение врагов. После сражения Склир был отозван, а его преемник, Куркуас, не смог воспрепятствовать продвижению врага в Македонскую фему.
И в этом рассказе некоторые детали могут быть установлены лишь путем параллельного изучения данных Скилицы и Льва: первый сообщает, что в авангарде Руси были печенеги, а второй указывает на венгров и болгар; место битвы названо только у первого, но лишь второй сообщает о действиях Петра3; можно подметить различие и в описании битвы4; наконец, Лев сообщает подробности о посольствах Цимисхия к Святославу, — но, как обычно, не обходится без путаницы в другом важном месте: у него получается, что после победы Склира византийские войска были спешно вызваны в Европу (см. выше). Тем не менее, и здесь необходимо использование обоих авторов.
В третий раз Скилица возвращается к описанию русской войны после рассказа о возмущении Фокадов и его подавлении.
Хронист упоминает о заботах Иоанна Цимисхия по комплектованию и снабжению войска, а затем переходит к изображению военных действий. Сообщив о поступке императора со скифскими лазутчиками, Скилица говорит о его внезапном переходе через Балканы, о сражении у Преславы, затем о взятии города, о пленении болгарского царя Бориса и, наконец, о приступе, предпринятом против городской цитадели, где засел последний отряд руссов. Вслед за этим, император, отпраздновав в захваченном городе пасху, выступает против Святослава, укрепившегося в Доростоле. Скилица описывает первую битву под стенами города, датируя ее днем св. Георгия, сообщает о прибытии византийского флота, поднявшегося по Дунаю, и переходит к рассказу об осаде Доростола, во время которой происходит еще несколько сражений; тогда же к Цимисхию прибывают послы из некоторых болгарских городов с изъявлением покорности. В заключение хронист приводит известие о ночной вылазке руссов за провиантом и об установлении тесной блокады города1.
У Льва Диакона последовательный рассказ о Русской войне начинается с того же, с чего ведет повествование и Иоанн Скилица, но историк еще прежде сообщает, что во время пребывания Склира в Азии руссы успешно воюют против магистра Иоанна Куркуаса2. Приготовления к войне описаны в обычном для Льва напыщенном тоне, а рассказ о доходе в Болгарию украшен речами, произнесенными императором и его военачальниками при вступлении в балканские горные проходы. Затем следует рассказ о взятии Преславы и о дальнейших событиях, причем сообщения Льва значительно короче и обильно уснащены словесными украшениями3.
В этом случае можно также указать ряд различий в изложении Льва Диакона и Скилицы. Хронист датирует поход вторым годом правления императора Иоанна, приводит имя друнгария Льва, снаряжавшего византийский флот, сообщает о русских послах или лазутчиках, захваченных греками, а историк — о создании "отряда бессмертных” и о колебаниях ромеев при вступлении в горные теснины; по-разному рассказывают тот и другой о сражении у Преславы (это отметил уже Газе), причем Скилица ошибочно относит к этому месту речь Святослава к воинам,4 а Лев правильно указывает, что русский князь стоял с главными силами у Доростола; Лев знает также имя первого воина, взобравшегося на стены, а Скилица сообщает, что город был взят в течение двух дней.
Об осаде Доростола сведения Скилицы и Льва Диакона снова дополняют друг друга: Иоанн Фракисийский точно датирует первое сражение, называет военачальника Феодора, командовавшего передовьш отрядом византийцев, рассказывает о ночной вылазке руссов за провиантом, о подчинении болгарских городов Цимисхию; Лев, со своей стороны, подробно сообщает об укреплении византийского лагеря. Различие между ними заметно и в описании сражения, где пал Сфенкел: по Льву, гибель военачальника решила исход битвы, а по Скилице, руссы стали отступать, лишь когда узнали о том, что греки отрезали им возвращение в город. Зато Лев сообщает еще имя Феодора Лала-кона, побившего немало врагов своей железной булавой.
Итак, для восстановления хода событий опять-таки необходимо использовать показания обоих авторов.
К повествованию о заключительной части русско-византийской войны Скилица подходит после сообщения о побеге Льва Фоки и о его попытке поднять возмущение против Цимцрхия. Скилица рассказывает о гибели Куркуаса, затем о поединке Икмора с Анемой и, наконец, о военном совете руссов и последнем сражении. После этого хронист сообщает о переговорах, заключении мира и свидании Цимисхия со Святославом, а в заключение приводит известие о посольстве уже известного нам епископа Феофила к печенегам и, — несколькими строками ниже, — о гибели русского князя на обратном пути на родину1. Лев Диакон излагает события в том же порядке2, но подробно останавливается на похоронных обрядах руссов. Последний бой описан у Льва короче и, как это было отмечено Вартенбергом, одни и те же события изложены в другом порядке: Скилица говорит о начале сражения, о притворном отступлении византийцев, о стычке Феодора Мистейского с руссами, о безуспешном предложении Цимисхия покончить сражение единоборством со Святославом, об обходном движении, порученном Склиру и другим византийским военачальникам, затем о гибели Анемы, наконец, о буре и чудесном вмешательстве св. Феодора, решившем исход битвы. Лев Диакон начинает описание боя с гибели Анемы, которая вызвала отступление греков, рассказывает о переходе последних в атаку под личным предводительством императора, затем о буре и "сверхъестественной” помощи, ниспосланной грекам, а потом неожиданно сообщает, что руссы были окружены Склиром3. О предложении единоборства, о намеренном отступлении греков, о том, что маневр Склира был выполнен по указанию императора, Лев не говорит ни слова, но зато отмечает, что Святослав был ранен и едва не пал в бою.
Переходя к описанию дальнейших событий, оба писателя снова расходятся между собою: Лев подробно излагает условия мирного соглашения с Русью; создается даже впечатление, что он имел в своем распоряжении текст договора4. По всей вероятности, показание о числе русских воинов, получивших хлеб при заключении мира, взято из письменных источников: вряд ли Лев имел основания выдумывать, что именно двадцати двум тысячам руссов было выдано ровно по два медимна зерна5. Кроме того, в рассказе о личном свидании Цимисхия со Святославом Лев приводит знаменитое описание наружности русского князя и сообщает, что последний говорил с императором, сидя на скамье в лодке; этот факт имеет не только политическое значение, на что обратил внимание академик Б. Д. Греков6, но и свидетельствует о хорошей осведомленности того источника, откуда Лев почерпнул эту деталь7. Зато Скилица упоминает о посольстве, отправленном Цимисхием к печенегам, что не оставляет сомнения в причастности византийцев к гибели Святослава.
Сравнение известий Льва Диакона и Скилицы о Балканских войнах подтверждает вышеизложенную точку зрения на взаимное отношение этих авторов. Различие в их показаниях не настолько велико, чтобы можно было считать, будто оба писателя являются совершенно незавиcимыми друг от друга (Вартенберг). В то же время, целый ряд деталей, сохраненных только Скилицей, — причем в местах особенно близких к труду его предшественника, — делает неосновательным предположение об использовании хронистом "Истории” Льва (Газе). Значительное сходство некоторых мест, приводимых у обоих авторов в различном порядке, подтверждает мысль, впервые высказанную М. Я. Сюзюмовым, что в основе их рассказа о болгаро-русских делах лежит один и тот же утерянный первоначальный источник. При этом изложение хрониста в общем последовательнее, отличается наличием хронологических указаний и внушает больше доверия. Тем не менее, путаница встречается и у Скилицы, который опускает некоторые существенные известия, использованные Львом. Наконец, в рассказе последнего заметно влияние архивного материала; на основании которого могли быть даны известия о переговорах Цимисхия со Святославом, о посольстве Цимисхия к Святославу после взятия Преславы, а также о договоре, заключением которого окончилась война.
Отсюда следует, что при изучении истории русско-византийских и русско-болгарских отношений в 60-х - 70-х годах X в. только критическое использование известий Льва Диакона и Скилицы и сопоставление их показаний в каждом отдельном случае позволит определить, кому следует отдать предпочтение. Однако для этого необходимо привлечь и соответствующие данные других византийских источников, сохранивших известие о тех же событиях.
Хроника Иоанна Зонары
в начало
Кроме Льва Диакона и Скилицы известие о войне Руси с империей содержится еще в целом ряде византийских хроник. Таковы труды Иоанна Зонары, Константина Манассии, Михаила Глики, так называемый Синопсис Сафы и еще несколько других. Из них наиболее подробным и важным является рассказ Зонары.
Иоанн Зонара, бывший, как и Скилица, крупным сановником, жил в первой и начале второй половины XII в1. Уже в зрелом возрасте он постригся в монахи и занялся учено-литературной деятельностью. Согласно пожеланиям своих друзей (вероятно, также монахов) Зонара приступил к составлению всемирной хроники. В нескольких местах своего труда он жалуется на отсутствие на острове, где он жил, необходимых для работы книг2. Хроника Зонары обнимает события от "сотворения мира” до воцарения Иоанна Комнина. Скорее всего его труд был выполнен при этом последнем и являлся первым произведением автора; как и большая часть византийских историков и хронистов, Зонара не считал "полезным и своевременным” продолжать рассказ о правлении царствующего императора.
Хроника Зонары была одной из популярнейшие византийских хроник; текст ее сохранился в многочисленных рукописях, из которых самая ранняя относится к концу XIII в1. Она начинается с рассказа о шести днях творения, затем следует обычное изложение иудейской и римской истории, после чего идет рассказ о византийских императорах от Аркадия до Алексея Комнина включительно. Изложение в этой последней части довольно равномерное и плавное, отличается церковной окраской. Вообще вся хроника Зонары, как и его церковные сочинения, написаны точным, ясным и в то же время образным языком.
Зонара, судя по его труду, был гораздо более самостоятельным писателем, чем многие византийские хронисты, не говоря уже о таком рабском списывателе, как Кедрин. Правда, в предисловии автор отказывается от всякого согласования противоречивых показаний различных историков и обещает даже сохранять в своем повествовании их манеру изложения и особенности языка2. Однако это правило соблюдается лишь по отношению к древним авторам. Переходя к византийской истории — и чем ближе к концу хроники, тем это заметнее, — Зонара все более и более свободно перелагает труды своих предшественников, сознательно сокращает их рассказы, иногда сравнивает их известия, исправляет ошибки, выражает даже порой недоверие к их сообщениям а передавая кажущиеся ему невероятными места, прямо ссылается на показания своих источников3. Изредка Зонара даже перемежает историческое повествование с изложением собственных взглядов: например, в передаче речи императора Юстина II к Тиверию, которую Кедрин, как и следовало ожидать, просто списал у так называемого Льва Грамматика (т. е., собственно говоря, у Симеона Логофета), Зонара высказывает свои взгляды на общественные обязанности государя4.
Но все же его сочинение остается почти на всем своем протяжении не более чем добросовестной компиляцией с сильно выраженной церковной тенденцией. Уже в предисловии Зонара объявляет всякую светскую науку делом суетной праздности, а составление своей хроники объясняет неотступным настоянием окружающих и приводит в подтверждение длинные наставления своих друзей. В качестве побудительного мотива к составлению своего труда хронист выставляет также и благочестивое желание занять время и прогнать низменные заботы, а тяжкий грех подобного времяпрепровождения целиком возлагает на тех, кто принуждал его к этому труду.
Не касаясь в рамках настоящей работы вопроса об источниках до-византийской части хроники Зонары1, следует сказать, что для собственно византийской истории он использовал многие труды. Так, Зонара обнаруживает знакомство с "Историей” Прокопия, знает хроники Феофана и Георгия Амартола с их продолжениями, а также пользуется и сочинением Скилицы. Вполне вероятно, что он имел в своем распоряжении и некоторые неизвестные произведения2. Для истории XI в. Зонара прибегает к трудам Пселла и Атталиата; наконец, история Алексея Комнина изложена у Зонара совершенно самостоятельно, "здесь он является современником и очевидцем и имеет значение источника первоначального”3.
Для времени Романа II, Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия повествование Зонары представляет сокращенный пересказ соответствующей части хроники Скилицы, не всегда удачный во всех деталях именно из-за краткости. Зонара передает текст своего источника шаг за шагом, в той же последовательности, сохраняя все существенное содержание рассказа, но опускает многие подробности — имена второстепенных участников событий, точные топографические и географические обозначения и многие хронологические даты — одним словом, все то, что утратило непосредственный интерес для его читателей4. Так как он не является, кроме того, просто переписчиком, а излагает прочитанное своими словами, то у него получаются иногда некоторые неувязки и шероховатости, выясняющиеся при сравнении с соответствующими местами Скилицы. Так, например, Зонара не указывает точного времени смерти Романа II, провозглашения и коронации Никифора и многих других дат, имеющихся у его предшественника. Он опускает также подробности сражений и событий придворной жизни, а Некоторые известия передает в другом порядке: например, приказ, отданный Ци-мисхием Варде Склиру, Зонара приводит лишь после сообщения о попытке Льва Фоки к бегству; весь рассказ о последнем, вставленный Скилицей в изложение событий войны с Русью, у Зонары приводится уже после смерти Цимисхия и предваряется особой оговоркой5. При атом хронист не чужд и некоторых риторических приемов; он оживляет рассказ внесением в него вымышленных подробностей или своих замечаний, не имеющих, естественно, документального характера6.
Если бы, таким образом, труд Зонары был для периода 959-975 гг. лишь сокращенным пересказом Скилицы (к этому склоняется, повидимому, В. Г. Васильевский1), то он не представлял бы какого-либо интереса для историка. Однако в хронике имеется ряд сообщений, отсутствующих в ее главном источнике и не возбуждающих никаких сомнений в своей достоверности. Эти известия иногда сводятся лишь к незначительным подробностям, как, например, приведенное хронистом прозвище Романа И, но чаще не лишены известного значения. Зонара упоминает — правда, довольно неопределенно — о военной реформе Никифора Фоки, о намерении его оскопить детей Романа II (об этом сообщают также многие западноевропейские и восточные источники), о том, что женитьба Цимисхия на Феодоре произошла по настоянию паракимомена Василия, а также приводит ответ болгарского царя Петра Никифору Фоке2. Наличие этих деталей при общей близости всего рассказа Зонары к повествованию Иоанна Скилицы делает весьма вероятным предположение, что Зонара использовал наряду с хроникой последнего и тот церковно-исторический труд, который был указан выше в качестве одного из источников Скилицы3. В пользу этого говорит и некоторое усиление клерикальных—и притом именно враждебных Фоке — тенденций у Зонары, вряд ли являющееся результатом стремления хрониста выразить свои собственные воззрения4. Следует указать также, что сведения об этом отрезке времени, заключающиеся в одном источнике Зонары (см. ниже), вообще значительно короче его рассказа об интересующем нас периоде; поэтому отмеченные детали не могли быть заимствованы из этого источника. Таким образом, хроника Иоанна Зонары является, хотя и не первостепенным, но все же существенно важным источником и не может быть оставлена без внимания при изучении русско-византийской войны при Святославе5.
Хроника Константина Манасия
в начало
Меньшую ценность, чем рассмотренная хроника Зонары, имеют произведения других хронистов. Такова, прежде всего, хроника младшего современника Зонары, Константина Манассии. Автор ее, живший при Иоанне и Мануиле Комнинах, по справедливости может считаться их придворным поэтом6. Манассии принадлежит целый ряд стихотворных и прозаических сочинений, лишенных, по большей части, какого-либо исторического значения. Кроме того, он оставил краткую хронику в 6733-х пятнадцатисложных стихах. Хроника доведена до воцарения Алексея Комнина (1081 г.), истории которого, равно как и его преемников, придворный стихотворец не касается под предлогом того, что они совершили "слишком много великих дел”.
Хроника Манассии носит отпечаток поэтических и риторических увлечений автора. Рассказ ведется напыщенным языком, со многими мифологическими экскурсами и частыми моральными наставлениями. Автор вовсе не интересуется вопросом достоверности своих источников; все его помыслы направлены на соблюдение правил стихосложения и чистоты языка. Даже в последней части он вносит в повествование собственные измышления; вообще во всей хронике содержится немало ошибочных известий1.
Рассказ Манассии в части, совпадающей с повествованием Льва Диакона, заключен в 279 стихах2. Кратко отметив, что при Романе II правительственные дела находились в руках Вринги, хронист касается семейной жизни императора, затем сообщает о походе на Крит и о войне в Азии; после этого, упомянув о смерти Романа, он переходит к событиям, связанным с воцарением Никифора Фоки. Кроме трескучих и бессодержательных похвал этому последнему, Манассия сообщает лишь самые скудные сведения о его правлении, отмечает скупость Никифора и наступившую при нем дороговизну, затем рассказывает о заговоре против императора и о его убийстве. Наконец, в повествовании о Цимисхии хронист кратко касается его восточных походов и лишь после этого, нарушая всякую последовательность робытий, останавливается в нескольких стихах на русской войне; вставляя в свое изложение обычные риторические прикрасы3. В заключение следует характеристика Цимисхия; все повествование завершается кратким послесловием. Никаких существенных дополнений рассказ Манассии не содержит, если не считать указания на страсть - Романа II к охоте, упоминания о триумфе Фоки после Критского похода и ошибочного известия о двое-кратном взятии Антиохии4.
Для выяснения источников отмеченной части хроники Манассии первостепенное значение имеет опубликованная в конце прошлого века К. Сафой обширная анонимная хроника, охватывающая период "от Адама” до занятия Константинополя греками при Михаиле Палеологе. Этот труд, обычно называемый Синопсисом Сафы5, распадается, на две самостоятельные части: первая, после краткого вступления, где неизвестный составитель откровенно указывает на компилятивный характер своего труда и сравнивает себя с украшенной чужими перьями вороной из басни, излагает в обычном порядке события древнееврейской истории; далее от рассказа о Персии автор переходит к Александру, перечисляет эллинистических царей Египта и затем приступает к изложению римской истории, которую доводит до Августа. Здесь составитель снова возвращается к иудейским делам и лишь от Тиберия начинается повествование о римских и византийских императорах, причем довольно обширный рассказ о Константине предваряется особым заголовком. Это повествование обрывается на событиях правления Никифора Вотаниата, за посвященной которому статьей приводится грамота Алексея Комнина, — после нее следует вторая часть. Здесь резко меняется весь стиль изложения, которое становится весьма обстоятельным, исчезают заголовки, отделявшие одно царствование от другого, появляются в значительно большем числе точные хронологические даты: этот характер изложения сохраняется до конца всего текста памятника1.
Не трудно убедиться, что в первой части, доходящей до 1081 г., Синопсис имеет значительную близость с сочинением Зонары, будучи в то же время короче его и приближаясь в этом отношении к хронике Манассии. Вообще не может быть сомнения в существовании связи между стихотворной хроникой последнего и Синопсисом, причем речь идет не только об общем сходстве содержания и текста, но и о прямом использовании Синопсиса Манассией2. Принимая во внимание разницу во времени составления обеих хроник, следует предположить, что Ма-нассия использовал именно первую часть Синопсиса, очевидно существовавшую в виде отдельной хроники и лишь впоследствии включенную в изданный Сафой свод3. О степени близости между этой анонимной хроникой и трудом Манассии можно судить по тому, что те известия хрониста, которые встречаются только у него, имеются и в первой части Синопсиса Сафы, но притом без ошибок, допущенных хронистом. Так, отмеченное выше известие о вторичном взятии Антиохии может быть исправлено на основании Синопсиса; равным образом ошибочное сообщение стихотворца о мнимом объединении церквей патриархом Евфимием также отсутствует в Синопсисе, несомненно послужившем источником Манассии для всего данного места4.
Известия анонимного источника Синопсиса Сафы о событиях правления Романа И, Никифора и Цимисхия не отличаются особой обстоятельностью. В рассказе о Романе II упомянуты его полководцы и фактический правитель государства — Вринга, затем говорится о Критском доходе Фоки. После этого следует упоминание о письме, посланном Врингой к Цимисхию, о благородном отказе последнего от его соблазнительных предложений и о провозглашении Никифора императором. О правлении последнего говорится очень кратко и вслед за известием о воцарении приводится сообщение о его смерти. Далее помещен абзац, содержание которого важно для установления хронологии событий, а за ним идет столь же сжатый обзор событий правления Цимисхия, причем рассказ о смене патриархов сопровождается снова краткой хронологической справкой. Весь отдел завершается характеристикой Цимисхия. Ни о войне с Болгарией, ни о войне с Русью никаких известий в этом месте не содержится5. Следует, таким образом, полагать, что данные об этих событиях Манассия почерпнул из хроники Зонары, послужившей для него главным источником и в дальнейшем изложении1, а в качестве дополнения использовал стихотворения византийского поэта X в. Иоанна Геометра2.
Греческая народная хроника
в начало
Несмотря на отмеченные качества труда Константина Манассии, он пользовался значительным распространением и сам послужил источником для других хроник, большая часть которых не напечатана до настоящего времени. К одной не сохранившейся переработке хроники Манассии, выполненной, как можно полагать, неизвестным духовным лицом вскоре после появления этой последней, восходят так называемые народные хроники, т. е. исторические произведения на новогреческом языке, составленные частично уже в очень позднее время3.
На первом месте среди этих хроник следует поставить напечатанное Э. Муральтом второе продолжение хроники Георгия Амартола, охватывающее: по Парижской редакции — период от 948 до 1081 г., по Венецианской — до 1071 г. и по Московской (б. Синодальной библиотеки) — до 1143 г. Последние две редакции не представляют для темы настоящей работы интереса по своей краткости, но и наиболее обширная — Парижская — также не имеет для истории 959-975 гг. значения самостоятельного исторического свидетельства. В самом деле, начиная с конца рассказа о царствовании Романа II, она представляет собой не что иное, как прозаический пересказ на разговорном языке соответствующей части стихотворного труда Манассии или, говоря точнее, его утраченной переработки. Это сходство простирается на все существенное содержание отрывка; составитель продолжения Амартола опускает лишь часть риторических украшений и вводит краткие хронологические справки перед началом каждого правления, а в одном случае просто включает в текст довольно большое извлечение из хроники Зонары4.
В полном виде текст указанной народной хроники сохранился в ряде неизданных рукописей, из которых Бернская подробно исследована Прехтером5. Она делится на две части: первая являет собой краткое повествование о событиях от "сотворения мира” до Диоклетиана, вторая содержит обзор римско-византийской истории от Диоклетиана до Никифора Вотаниата. Начало этой второй части (до правления Юстиниана) заимствовано из хроники Феофана, а дальнейший рассказ ведется по Манассии с привлечением отдельных сообщений из трудов Кедрина и Зонары. Время составления этой народной хроники относится, по всей вероятности, к XV в.; некоторые подробности позволяют предположить, что она была окончена уже после падения Византийской империи6.
Что касается Парижской редакции продолжения Амартола, то она имеет ту особенность, что заменяет целые отрывки прямыми извлечениями из хроники Зонары, причем эти последние вставлены чисто механически и нередко повторяют уже содержащиеся выше известия1. Сравнительное изучение Парижской и Бернской редакций приводит к выводу, что обе они представляют собой близкие, но самостоятельные переработки утраченной парафразы Манассии: с одной стороны, Парижская редакция вообще ближе к изложению последнего, но с другой, — Бернская сохраняет иногда отдельные выражения, отсутствующие в напечатанном Муральтом тексте2. Наконец, так называемые эксцерпты Плануды и позднейшая хроника, обыкновенно приписываемая Дорофею Монемвасийскому, являются также пересказом, в первом случае — хроники Манассии или ее первой переработки, а во втором — скорее всего, которой-нибудь из упомянутых народных хроник3.
Кроме того, труд "премудрого Манассии летописца” был широко использован русскими и южнославянскими книжниками при составлении хронографов. При этом в основу был положен, по всей вероятности, не греческий текст, а славянский перевод, сделанный в Болгарии в 30-х годах XIV в. и известный в нескольких списках, самый ранний из которых был выполнен в 1345 г. и хранится в настоящее время в Москве4. Этот славянский перевод имеет особенный интерес, так как он дополнен сообщениями, которые представляют собою как бы краткий набросок истории Болгарии и болгаро-греческих отношений. Сказанные дополнения состоят из 26 небольших заметок, помещенных на полях и внизу страниц5. Хотя эти скудные сообщения и не могут заменить утраченных памятников болгарского летописания, остатками которого их обыкновенно считают6, они все же привлекаются иногда в качестве источника для истории южных славян7. Некоторые из этих глосс имеют отношение к Балканским походам Святослава; важнейшая из них гласит: "При сем Никифоре цари пленишу Руси блъгаръскуу земя по дващ в двею лету. Цареви Никифору изведшу Святслава на них”8. Этому известию придают значение при уточнении запутанной хронологии походов Святослава1, хотя и без достаточных оснований, ибо, во всяком случае, четыре приписки, относящиеся к этим событиям, заимствованы не из болгарских летописей, а из славянского перевода хроники Зонары в редакции, близкой к той, которая служит продолжением славянского же перевода хроники Логофета2. В этом убеждает, если говорить о первой приписке, кроме словесного сходства, также и то, что она ошибочно относит, следуя Зонаре (повторяющему, впрочем, известия Скилицы), смерть болгарского царя Петра ко времени Романа II3. Вторая приписка, целиком приведенная выше, а также и третья и четвертая, тоже являются переложениями соответствующих мест Зонары4. Поэтому неправильно утверждение А. Н. Попова, считавшего, что этих болгарских глосс "нет вообще у византийцев”5. (Следует попутно отметить, что и остальные приписки представляют собой также заимствование из Зонары, и отражают не местную болгарскую, а византийскую хронографическую традицию6.) Само собой разумеется, что и славянский перевод Манассии, как и его оригинал с зависящими от него греческими хрониками, не является — по крайней мере, для правлений Романа II, Никифора и Иоанна Цимисхия, — сколько-нибудь существенным историческим источником.
Всемирная хроника Михаила Глики
в начало
К изложению Манассии и связанных с ним хроник, равно как и к произведению Зонары, очень близко повествование о тех же событиях в "Летописи” Михаила Глики. Биография этого византийского писателя не вполне выяснена и до настоящего времени7. Известно, однако, что он жил в XII в.; в 1158 г. был заточен за участие в каком-то политическом заговоре, и, несмотря на представленный императору Мануилу Комнину сборник пословиц и стихотворные просьбы о помиловании, – наказан ослеплением1. После освобождения из тюрьмы Глика впал в бедность. Вероятно в 60-х годах XII в. он составил всемирную хронику или летопись, обращенную к своему сыну2. В старости занимался богословием и оставил ряд писем, адресованных к разным лицам, с подробным толкованием теологических проблем. Время смерти Глики неизвестно.
Летопись или Хроника Глики состоит из четырех частей. В первой он касается истории "сотворения мира”, но сухой библейский рассказ расширяется за счет обширных выписок из "Физиолога”, Элиана и других сочинений этого рода3. Глика охотно сообщает сведения географического характера, приводит любопытные известия о различных животных, растениях и минералах. Вторая часть, начинающаяся "от Адама”, посвящена обычному рассказу о событиях ветхозаветной истории. Третья обнимает историю Римской империи от Цезаря до Константина и завершается списком императоров до Иоанна Комнина включительно. Последняя часть содержит собственно византийскую историю и заканчивается описанием царствования Алексея Комнина.
Всемирная хроника Глики во многом отличается от других подобных сочинений. Написанная разговорным языком, с большим количеством поговорок и пословиц4, она была рассчитана на самые широкие круги читателей, учитывала их вкусы и имела большой успех. Кроме обширных отступлений в первой части, хроника Глики содержит множество упоминаний о всяких редких явлениях, а также включает большое количество цитат из библии и из произведений авторитетных церковных писателей. Наконец, Глика стремится везде, где только возможно, вывести нравоучение для читателей, а частые личные обращения к последним придают всему изложению своеобразный отпечаток задушевности5. Вообще нельзя не согласиться с мнением Крумбахера, специально изучавшего жизнь и труды Глики, в том, что этот писатель принадлежал к числу редких в византийской литературе представителей народного направления и должен был обладать немалым мужеством, чтобы выступить против господствовавшего в его время мелочного подражания классическим образцам6.
Главным достоинством своего исторического повествования Глика считал краткость. Но именно в силу этого его хроника не представляет по большей части важного исторического документа и содержит много ошибок1. Для времени Романа II, Фоки и Цимисхия повествование Глики несколько подробнее рассказа Манассии, но общий характер изложения очень близок к манере стихотворца; оно отличается лишь некоторыми деталями, восходящими к Зонаре и Скилице2. Автор кратко сообщает о правлении Романа II, перечисляет походы Фокадов, рассказывает о происках Вринги и о воцарении Никифора, об отношении последнего к патриарху Полиевкту, о его войнах с арабами, упоминает о дороговизне, приводя заимствованный у Зонары или Скилицы анекдот о старике3, говорит о взятии Антиохии и, наконец, о гибели императора. В последнем случае хронист, вопреки своему обыкновению, указывает точную дату этого события. Правление Цимисхия изложено еще более кратко: война с Русью рассказана буквально в трех строках и занимает столько же места, сколько и сообщение о появлении кометы4, а затем следует известие о походах императора на Восток и его смерти. Повествование Глики не содержит каких-либо самостоятельных добавлений, разве только продолжительность царствований Никифора и Цимисхия высчитана самим автором.
Источники Глики перечислены им самим в нескольких местах его летописи. Для византийской истории в целом — это хроники Георгия Амартола, Кедрина, Скилицы, Зонары, иногда, как кажется, сочинения Манассии и Пселла5. Говоря о событиях правления Романа II, Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, Глика использовал в качестве своего главного источника труд Скилицы, хотя отдельное известия его у Глики опущены. Некоторые детали, встречающиеся только у Глики, — лишь результат недостаточного внимания хрониста к использованным им источникам. Это, естественно, лишает хронику Глики всякой ценности при изучении русско-византийской войны 968-971 гг. и всех связанных с нею событий.
Другие исторические документы
Для полноты обзора следует упомянуть еще хронику Иоиля, составленную в середине XIII в. и доведенную до завоевания Константинополя крестоносцами в 1204 г. В части, совпадающей с рассказом Льва Диакона, она является только скудной выдержкой из Скилицы: весь рассказ о событиях 959-975 гг. умещен на полутора страницах, а о русско-болгарских делах не содержится вовсе никакого упоминания6; да и вобще, в тех случаях, когда Иоиль вносит свои дополнения, они ошибочны и представляют собой результат неправильной комбинации известий того же Скилицы7.
Наконец, сравнительно подробный рассказ о русской войне находим в стихотворной хронике Ефрема. Автор ее ближе неизвестен; скорее всего, он был монахом. Судя по приложенному к хронике списку патриархов, доведенному до Исаии (избран в октябре 1323 г., умер в 1334 г.), Ефрем писал в начале второй четверти XIV в.1 Труд его обнимает в 9564-х ямбических триметрах период от Калигулы до торжественного въезда Михаила Палеолога в отвоеванную у латинян столицу. Начало хроники утрачено; о римских императорах сведения Ефрема обычно очень кратки, но, начиная с Константина, попадаются более обширные статьи.
Периоду Романа II, Фоки и Цимисхия Ефрем посвящает около 130 стихов2. О Романе сообщается только то, что относится к его семейным обстоятельствам, и дается общая характеристика личности императора. О Никифоре рассказ Ефрема более подробен: хронист сообщает о его победах на Востоке (хотя внимание Ефрема привлекают главным образом привезенные в столицу ворота Мопсуэстии и захваченное изображение Христа) и особенно подробно останавливается на антицерковных мероприятиях Фоки, упоминая с возмущением, в частности, о попытке императора добиться канонизации воинов, павших на войне с арабами. После сообщения о гибели Фоки Ефрем описывает воцарение Цимисхия, останавливается на его личных качествах, сообщает о столкновении его с патриархом и затем переходит к описанию Русской войны. Однако здесь Ефрем не приводит ничего существенного, подробно повествуя лишь о "чудесном” вмешательстве св. Феодора и связанных с этим фантастических деталях3. Весь рассказ завершается упоминанием восточных походов и смерти императора.
Источником как всей первой половины хроники Ефрема, так и отмеченной части является по преимуществу труд Зонары, откуда заимствован весь конкретный материал повествования. Вероятным представляется также использование стихотворной хроники Манассии, но некоторые могущие показаться оригинальными места в изложении Ефрема сравнительно с Зонарой объясняются невнимательностью стихотворца и лишены какой-либо исторической ценности4.
Вывод
Таким образом, произведения византийской хронографии XII-XIV вв., за исключением одного Зонары, не имеют значения самостоятельных источников как для всего периода 959-975 гг., так, и в особенности, для событий, связанных с Балканскими войнами Святослава, и являются лишь свидетельством длительного сохранения в Византии интереса к героическим походам отважного русского князя. Поэтому использование всех их на равных основаниях, как это имеет место, например, в трудах Г. Шлюмберже, создает лишь обманчивую видимость богатства и обилия привлеченных источников, но ничего не добавляет по существу5. В действительности только "История” Льва Диакона, хроника Иоанна Скилицы (доступная лишь в составе Синопсиса Кедрина или в неточном латинском переводе) и всемирная хроника Иоанна Зонары исчерпывают собой круг греческих нарративных памятников, необходимых для изучения русско-византийской войны 968-971 гг. Наибольшее значение среди них должно принадлежать Скилице, использовавшему, хотя и довольно беспомощно, оба первоначальных источника, и Льву Диакону, который дополняет известия, почерпнутые у одного из них, документальными материалами. Что касается хроники Зонары, то она, несмотря на сравнительно большое количество сведений, важна лишь постольку, поскольку содержит известия, почерпнутые, как можно полагать, из одного источника со Скилицей, но отсутствующие у этого последнего.