Мечи Днепростроя, к истории находок 1928 года

В 1928 г. в котловане строительства плотины Днепровской ГЭС были обнаружены 5 мечей Х в. Яркая находка со дна Днепра сразу же привлекала к себе внимание хорошей сохранностью мечей, богатой отделкой рукоятей в скандинавском стиле и «франкскими» клеймами на клинках.

Рассмотрев происхождение мечей и вероятные центры их производства, В. И. Равдоникас попытался раскрыть и причину попадания самых мечей в воды Днепра, связав ее с нападением печенегов на русов в районе Крарийской (Кичкасской) переправы, с риторическим вопросом: «Не здесь ли, вблизи Кичкаса, рядом с нынешний плотиной Днепростроя, нашел свою гибель Святослав?» (Равдоникас, 1933, с. 598-616). И хотя исследователь сразу же оговорил, что вовсе не настаивает на такой интерпретации, предложив также и версию о гибели норманнского купеческого судна, транспортировавшего мечи на продажу, именно связь находки с местом гибели Святослава немедленно отметил как наиболее резонансный вывод статьи М. Г. Худяков в своем обзоре сборника (Худяков, 1935, с. 193).

Опираясь на первую публикацию, Б. А. Рыбаков поначалу также писал о Крарийской переправе как месте находки: «Именно здесь и был убит князь Святослав, возвращавшийся из Византии. Если эти мечи не были мечами Святославовой дружины, то они могли быть частью товарной партии мечей, шедшей через Киев по Днепру и затонувшей в результате нападения печенегов» (Рыбаков, 1948, с. 328-329). Позже акцент почему-то сместился на «пороги»: «При работах на Днепрострое в 1933 г. в порогах было найдено на дне Днепра несколько стальных мечей с серебряным узором рукоятей; они, возможно, принадлежали воинам Святослава» (Рыбаков, 1964, с. 47). В дальнейших работах исследователя место находки уже прочно закрепилось за «порогами», что лучше согласовывалось с летописными обстоятельствами гибели Святослава и его воинов, а соответственно, исчезли и оговорки о принадлежности мечей дружине Святослава (Рыбаков, 1982, с. 383; 1984, с. 200). В капитальном каталоге древнерусского оружия А. Н. Кирпичникова данный пункт внесен как «Днепровские пороги, о. Хортица» (Кирпичников, 1966, с. 28, 29, 78, 79; рис. 4; табл. V), хотя ближайший к Хортице порог Вольный располагался в 9 км от острова выше по течению (рис. 1).

Первые публикации мечей Днепростроя

Именно в таком виде – как «мечи с днепровских порогов» или «с места гибели дружины Святослава» – иллюстрация чаще всего и воспроизводилась впоследствии в различных исторических и научнопопулярных изданиях. Вслед за Н. А. Чернышёвым (Чернышёв, 1963, с. 211) повторяется из работы в работу и утверждение об утрате во время Второй мировой войны всех 5-и мечей, в то время как меч без рукояти с клеймом в виде креста на самом деле сохранился в фондах Днепропетровского исторического музея.

Контекст находки в публикации описан В. И. Равдоникасом весьма лаконично: «В 1928 г. землесосы Днепростроя, работая у его левого берега против Кичкаса, извлекли со дна реки ряд находок разного времени и в том числе 5 мечей, находившихся на глубине 5-6 м ниже современного дна Днепра в этом месте», а пункт находки на мелкомасштабной карте ошибочно нанесен чуть выше Кичкасского перевоза (Равдоникас, 1933, с. 598, 614).

Больше подробностей сообщает Н. А. Чернышёв: «Кроме указанных мечей, во время работ по углублению дна котлована у левого берега Кичкаса при строительстве Днепрогэса, среди находок были: сильно деформированный медный клепаный котел, сабля XVI в. с железной крестообразной рукоятью, несколько золотых и бронзовых монет и две поздние амфоры. В другом месте на Днепрогэсе был извлечен кольчужный доспех (рубашка и штаны)» (Чернышёв, 1963, с. 211).

В качестве дополнительного источника о контексте находки Ф. А. Андрощук привлек легенды о жизни Д. И. Яворницкого (Андрощук, 2001, с. 129), при этом исследователя не смутил тот факт, что В. А. Гринченко в «рассказе очевидца» рапортует Д. И. Яворницкому одновременно о находке мечей, двух византийских монет и клада «переплавленных» вещей, т. е. Вознесенского комплекса, исследованного в 1930 г. (Шаповал, 1965, с. 140). Используя карту В. И. Равдоникаса с локализацией находки на Кичкасской переправе, Ф. А. Андрощук, тем не менее, вновь упоминает о «днепровских порогах» (Андрощук, 2001, с. 129-130; рис. 2). В новой работе исследователя находка уже локализируется «у правого берега Днепра, напротив Кичкаса», а сопровождающие находки перечислены по Н. А. Чернышёву (Андрощук, Зоценко, 2012, с. 124).

Неточности и сомнительные «подробности» продолжают накапливаться и дальше. Так, в одной из недавних работ утверждается, что мечи были найдены «в 1927 г., в начале строительных работ, в нынешнем бьефе Днепра, на песчаной косе у левого берега Днепра, напротив северной части острова Хортица», причем источником выступает загадочная статья В. И. Равдоникаса 1929 г. (!) (Сокульський, Сокульский, 2012).

Уже В. И. Равдоникас озвучил все три главных версии интерпретации находки: гибель дружины Святослава, нападение печенегов на купеческое судно или его крушение, искупительная жертва (Равдоникас, 1933, с. 613-616). Наибольшую популярность среди историков приобрела версия о возможной связи находки со Святославом, хотя в специализированной археологической литературе ей, наоборот, уделяется меньше всего внимания и в основном со ссылками на мнение Б. А. Рыбакова (Лебедев, 2005, с. 574). Г. Ф. Корзухина склонялась к версии о крушении торгового судна (Корзухина, 1954, с. 37), а А. Н. Кирпичников аргументировал товарный характер партии мечей, по его мнению, направлявшейся на восточные рынки (Кирпичников, 1966, с. 38; 2007, с. 84). Ф. А. Андрощук и В. Дучко обратили внимание на традиционный германский характер жертвования оружия в воду, зафиксированного многочисленными археологическими находками на севере Европы, что в сочетании со сведениями Константина Багрянородного о жертвенном месте русов на о. Хортица позволило им отнести и днепро-строевские мечи к следам ритуала (Андрощук, 2001, с. 130-132; Duczko, 2004, p. 251); эту версию поддержала также Г. Ларссон (Larsson, 2007, p. 253).

Новый повод для реатрибуции днепростроевских мечей дала находка в 2011 г. в Днепре еще одного меча Х в. севернее о. Хортица, немедленно получившего в СМИ название «меч Святослава», и, соответственно, возродившая версию о гибели князя вблизи острова (Сокульський, Сокульский, 2012; Остапенко, Нефьодов, 2013). Два территориально близких пункта, действительно, переводят проблему находок мечей Х в. на дне Днепра в данном районе в разряд некой закономерности, нуждающейся в приемлемой археологической и исторической интерпретации. Тем важнее и актуальнее становится задача установить реальный археологический контекст и условия обнаружения мечей в 1928 г.

Первая публикация мечей (Равдоникас, 1933) была не только малословной относительно обстоятельств находки, но даже не вспоминала о ее авторах, для которых, в свою очередь, статья стала сюрпризом. М. А. Миллер позже утверждал, что сотрудники Днепростроевской экспедиции принципиально отказывались от передачи своих материалов для публикации в изданиях ГАИМК, настаивая сначала на совместной публикации материалов экспедиции в Украине (Міллер, 1956, с. 163-164). Правда, несколько ранее, еще до отъезда из СССР с отступающими немцами, пытаясь всячески отгородить себя от связи с «гнездом националистической контрреволюционной пропаганды» в Днепропетровском музее после массовых репрессий его сотрудников, М. А. Миллер мотивировал «циркулярный запрет» на публикации в ГАИМК лишь националистическими побуждениями украинских археологов, выражая удовлетворение «ликвидацией указанной группы» в 1933 г. (Миллер, 1938, с. 7, 8, 16; копия в Архиве ИИМК, ф. 24, д. № 161). Как свидетельствует его переписка и других сотрудников с главой Днепростроевской экспедиции Д. И. Яворницким (Епістолярна спадщина..., 1997, с. 355; Епістолярна спадщина..., 2012 , с. 554), в реальности в начале 1933 г. произошло совещание по вопросу формы публикаций, в котором победило мнение А. В. Добровольского и П. И. Смоличева о необходимости предварительного издания коллективных отчетов о работе экспедиции перед публикацией отдельных статей по узкой тематике. А вызвано такое «циркулярное» решение было именно попыткой М. А. Миллера опубликовать в конце 1932 г. в «Проблемах ГАИМК» обзорный отчет о работах Днепростроевской экспедиции под собственной фамилией (Миллер, 1938, с. 16).

Результаты работ экспедиции 1927-1929 гг. планировалось вначале издать в виде краткого отчета Д. И. Яворницкого в «Студиях по изучению территории Днепрогэса» (1931 г.). Впоследствии специально созданная комиссия Днепрогэса ВУАН выразила желание напечатать отдельным томом все полевые отчеты 1928-1929 гг., но дальше редакционного портфеля дело не пошло; повторно сделать это намеревался Институт истории материальной культуры АН УССР в 1934 г. (Козубовский, 1934, с. 10). Параллельно в Днепропетровском краевом историко-археологическом музее готовился второй том «Сборника», который после отстранения от работы Д. И. Яворницкого и репрессий в музее 1933 г. так и не был завершен, а его материалы были переданы в 1934 г. в Киев (Ковалева, 2003, с. 7-8 ). В 1933 г. в числе других сотрудников экспедиции был арестован и выслан П. И. Смоличев, судя по материалам из личного фонда, собиравший материалы для статьи «Относительно форм и происхождения так называемых варяжских или франкских мечей, найденных в русских курганах» в контексте находки 1928 г. (НА ИА НАНУ ф. 6, № 84).

По просьбе ИИМК АН УССР, в 1934-1936 гг. участники экспедиции, пережившие первую волну репрессий, повторно прислали свои статьи, которые должны были войти в выпуск «Археологии», разгромленной уже на этапе редактирования (1937 г.) (Миллер, 1938, с. 15-17). В 1938 г. Институт археологии АН УССР вновь собрал и к 1939 г. подготовил отдельно к печати первую часть материалов работ Днепростроевской экспедиции, куда вошел и отчет В. А. Гринченко о наблюдениях на котлованах Днепростроя в 1928 г. Второй том готовился в 1940 г. (Фещенко, 1940, с. 4-5), но ни одному из них так и не суждено было выйти. Редакционные портфели указанных сборников также не сохранились (известны лишь копии отдельных статей в личных фондах авторов).

Каким же образом, несмотря на «циркулярный запрет», в 1933 г. появилась публикация мечей в Ленинграде? В 1932 г. благодаря А. А. Миллеру, пытавшемуся пристроить отчисленного из Ленинградского университета «за антиобщественное поведение» талантливого студента-реставратора графского происхождения Н. А. Чернышёва, последний был командирован на время работы Днепростроевской экспедиции в Днепропетровский музей, где в то время занимал должность заведующего археологическим отделом М. А. Миллер. Здесь Н. А. Чернышёв и занялся реставрацией днепростроевских мечей, полностью расчистив на клинках едва просматривавшиеся клейма. Вернувшись в Ленинград, в процессе подготовки отчета с описанием процесса реставрации предметов и технологии их изготовления, Н. А. Чернышёв обратился за консультацией по чтению клейм на клинках мечей к своему университетскому преподавателю В. И. Равдоникасу. Последний немедленно использовал предоставленные реставратором материалы для собственной публикации, в которой, правда, отмечалось, что Н. А. Чернышёвым тоже готовится отдельная статья (Равдоникас, 1933, с. 599). Но в том же 1933 г. Н. А. Чернышёв был арестован и выслан, а его работа вышла в печати только в 1963 г. (Чернышёв, 1963). Судя по отдельным дословным цитатам в описании мечей, В. И. Равдоникас пользовался черновым текстом Н. А. Чернышёва. Также, очевидно, именно предоставленные Н. А. Чернышёвым прорисовки мечей издал позже А. Н. Кирпичников как «рисунки из архива В. И. Равдоникаса» (Кирпичников, 1966, рис. 4).

Спустя многие десятилетия следует констатировать, что, учитывая утрату 4 мечей во время Второй мировой войны и репрессирование большинства причастных к Днепростроевской экспедиции археологов, далеко не самый этичный поступок «неистового» В. И. Равдоникаса в итоге стал одним из ключевых факторов в счастливом стечении обстоятельств, позволивших не только оперативно ввести памятник в научный оборот, но и, возможно, сохранить его для науки.

Археологиеские работы на строительстве Днепрогэса

Своему открытию мечи Днепростроя также обязаны реалиям бурной эпохи сталинской индустриализации СССР. В 1927 г. выше г. Запорожье началось строительство Днепровской ГЭС («Днепрельстана»), расположенной между землями немецкой колонии Кичкас (на правом берегу) и с. Вознесенка (на левом). Плотина проходила через «Малый» (Стрелецкий, «Малый лозоватый») и «Большой» (Черный, или Федишин) острова (рис. 2), располагаясь в 1,3 км северо-восточнее о. Хортица и 1,2 км ниже по течению от Кичкасской переправы XIX-XX вв. (рис. 1).

Под фундамент плотины ГЭС следовало прорыть до скальной породы котлован шириной 44 м и общей длиной 766 м. Непосредственно на реку приходилось ок. 590 м котлована, разбитого на три части упомянутыми скалистыми островами (рис. 2). Эти три части получили соответствующие названия: котлованы правого (60 м), левого (165 м) и среднего (270 м) протоков (рис. 2); работы по возведению плотины, дабы не перекрывать все течение Днепра, велись в котлованах поочередно. У левого берега параллельно строился мостовой переход на Дурную скалу. В 1928 г. было завершено возведение перемычек левого и правого протоков; летом этого же года из обоих протоков была откачана вода и начались земляные работы по выборке ила и песка на дне. По проекту для возведения бетонных быков требовалось пройти слой в 2,5-3 м рыхлых донных отложений, а затем местами до 6-7 м валунов и щебня до прочного скального основания. В течение 1929 г. удалось полностью забетонировать котлованы левого и правого протоков, открыв для воды левый проток. А в 1930 г. аналогично был пройден до скалы и забетонирован котлован среднего протока (Рубин, 1932, с. 7-30).

Работы по археологическому наблюдению непосредственно на Днепрострое начались в 1927 г., когда на правом берегу Днепра, возле Кичкаса, развернулось масштабное строительство лагеря для рабочих, а затем и котлованов для зданий и плотины ГЭС. Уже на начальной стадии земляными работами при помощи плугов («грабарями») были разрушены 12 курганов и содран до материка культурный слой древнерусского поселения, обнажив 16 землянок, требовавших доисследования; основные силы Дне-простроевской экспедиции были брошены на селище и курганы и в следующем 1928 г.

Постоянное наблюдение за котлованами в реке Днепростроевской экспедицией первоначально вряд ли планировалось. Прибегнуть к нему заставили события лета 1928 г. В кратком отчете о работах 1927-1929 гг. Д. И. Яворницкий писал: «В самом Днепре, напротив колонии Кичкаса, найдено было много разных ценных вещей, а именно: две целых амфоры, большое количество другой посуды, рога оленя, голова с рогами первобыка или бизона; на глубине 10 м, из ила, вытянут был землечерпалкой целый сосуд с разными бронзовыми монетами, из которых 9 монет сейчас есть в Краевом музее г. Днепропетровска, а остальные разошлись по рукам рабочих. Все те монеты, которые в музее, малоазийские, времени понтийского царя Митридата, от 60 г. до нашей эры: четыре монеты Амисуса, три Амасии, одна Газиура и одна Талаура. Случайно также найдена была в воде, возле правого берега Днепра, какая-то византийская монета с лицом царя. Нашел ее один рабочий, который купался в реке и "наступил на что-то твердое ногой”. За эту монету один из строи-телей-инженеров давал тому рабочему 25 р., но рабочий поспешил продать ее кому-то другому за 35 или 40 р.» (Яворницький, 1929, с. 6).

По мнению Д. И. Яворницкого, именно данную византийскую монету из Кичкаса атрибутировал как солид Юстиниана I Р. Р. Фасмер, упоминавший также о находке медной монеты того же императора в 1927 г. на улице Кичкаса (Фасмер, 1929, с. 293; Кропоткин, 1962, с. 31, № 157). И уж точно, только эти две византийские монеты, фигурирующие в отчете Д. И. Яворницкого, могли побудить Н. А. Чернышёва и И. М. Шаповала упомянуть «византийские монеты» в составе сопутствующих находок днепростроевским мечам.

Обиднее всего для работавших рядом археологов наверняка было пропустить большой клад античных монет, из которых А. Н. Зограф пишет даже не о 9, а только о 6 монетах (Зограф, 1940, с. 295), по-видимому, атрибутированных по фотографии (рис. 3: 1). Упоминание «землечерпалки» (у А. Н. Зографа – «рефулер»), при работе которой был обнаружен клад монет, скорее всего, указывает на котлован правого протока в период его откачки после сооружения перемычек. Но глубины в 10 м на данном участке не было (максимальная 7 м), поэтому клад залегал, как минимум, под 3-метровой толщей наносов, которые выбирались открытым способом.

Как только вода из правого и левого котлованов была откачана, в дело вступили землекопы и экскаваторы. Днепростроевская экспедиция, испытывавшая острую нехватку кадров из-за огромных масштабов зоны планируемого затопления, выделила в июле 1928 г. для наблюдений ассистента Л. Е. Кистяковского, во всяком случае, именно им составлен реестр находок левого котлована за июль, сохранившийся в архиве П. И. Смоличева (Юстягавський, 1928).

Под № 1 в реестре значится состоящая из двух фрагментов толстостенная амфора темно-красного цвета высотой 0,6 м – по-видимому, это и есть одна из двух «целых» амфор, упомянутых Д. И. Яворниц-ким. Согласно фотографии (рис. 3: 2) – это веретенообразная амфора XII-XIV вв. (Bakirtzis, 1989, Fig. 5; type V; Коваль, 2012, с. 47; группа II, тип 2; Паршина, Созник, 2012, с. 25-26; тип XII), синхронная функционировавшим в этот период на правом и левом берегах Днепра древнерусским поселениям у Кич-каса (Брайчевська, 1962, с. 157-167; Сміленко, 1975, с. 178-187; Козловський, 1992, с. 111-113). Вторая полная форма амфоры могла быть собранной на базе № 11 реестра (без шейки и с отбитыми ручками). На карте из архива В. А. Гринченко (НА ИА НАНУ, ф. В. А. Гринченко, № Г/3) условный знак в виде веретенообразной амфоры с расшифровкой «находки греческой посуды» нанесен на о. Чёрном – возможно, целые формы амфор были найдены в котловане под самым островом. Общее число инвентарных номеров реестра левого котлована за июль (Юстяювський, 1928) – 286 ед., из которых 144 принадлежат фрагментам амфор, 58 – фрагментам других сосудов, 37 ед. костей, рогов, черепов животных и 8 индивидуальных находок (кремневое орудие, грузило, оселок и 5 «обработанных» камней).

В ноябре 1928 г. наблюдение за котлованами по совместительству было поручено младшему археологу экспедиции В. А. Гринченко, сменившему A. В. Добровольского на раскопках каменного сооружения в балке Сагайдачного, в относительной близости от котлованов мостового перехода и левого протока плотины. Остается неясным, проводились ли какие-либо наблюдения в период с августа по октябрь или же они были приостановлены из-за производственных причин. В начале своего отчета B. А. Гринченко сразу оговаривает: «Я не буду говорить здесь про то огромное количество фрагментов посуды различных времен, костей животных, людей, рогов оленя, которых особенно много находили на дне котлована левого берега на протяжении этого лета, а остановлюсь только на предметах, которые пришлось подобрать мне» (Грінченко, 1929, с. 17-18).

Собственно дневника наблюдений за работами на котлованах Днепростроя в ноябре 1928 г. также найти не удалось – скорее всего, таковой существовал лишь в виде черновых записок. Но в нашем распоряжении есть отчеты В. А. Гринченко (1929 г. и его версия 1938 г. для печати) и Д. И. Яворницко-го, 3 рукописных черновика отчета в дневниках В. А. Гринченко за 1928-1929 гг. и его переписка с Д. И. Яворницким как главой экспедиции в процессе работ, полевой реестр находок, а также короткие выдержки в рукописях работ других участников экспедиции. К отчету В. А. Гринченко прилагаются 5 фотографий и 6 стеклянных негативов (большинство разбито), запечатлевших мечи сразу после находки до реставрации; шестой отпечаток с негатива хранится в его личном фонде.

В. А. Гринченко проводил раскопки в балке Сагайдачного, согласно дневнику, 19-30 ноября 1928 г. В письме-рапорте Д. И. Яворницкому от 21 ноября исследователь сообщал: «Первые три дня ушли на работу организационного характера, как-то: получил пропуск для хождения по стройке, познакомился со всеми руководителями работ на обеих сторонах Днепра, осмотрел пункты, где могут быть находки. [До] этого времени вроде бы нигде ничего не находилось, а [может] и находилось, но не замечалось. Рукрабы обещали меня извещать, когда что будет, а я частенько думаю [туда] наведываться, но [за] всем не уследишь [при] таком темпе работ: экскаватори-зации, [...], бетонизации и такой отдаленнизации» (Епістолярна спадщина..., 1997, с. 134-135). В первом черновике отчета (1928 г.) отмечалось также: «Во время моего пребывания на Днепрельстане в ноябре месяце наступали холода и заморозки, поэтому работы по строительству, особенно земляные, все более и более сокращались: работа проводилась только в котлованах мостового перехода на Дурной скале и в котлованах плотины возле обоих берегов».

Следующее письмо Д. И. Яворницкому от 24 ноября уже содержало новости наблюдений: «Что касается находок на других пунктах, то тут могу Вас порадовать и особенно из котлованов, куда я сам бегаю ежедневно, а также имеем большое сочувствие со стороны руководителей работ, их помощников и сотрудников канцелярий, за исключением рабочих: те всё ищут золото, поэтому посуду некоторую разбивают, а потом от злости забрасывают. Правда, некоторые из первых пытаются забрать предметы домой или хотя бы украсить „кабинет”, как завотделом земельно-скальных работ Самохин, который хотел оставить череп у себя в кабинете (череп найден на Дурной, довольно интересный). Но я с ними воюю, и они затем любезно отдают, замечая: „А может, Вы бы оставили, у Вас же тысячи их”» (Епістолярна спадщина..., 1997, с. 136).

Ниже в письме сообщалось о трех воронках в камне на дне правого котлована (двух уже засыпанных), свидетельствующих о полном прохождении здесь рабочими рыхлого слоя донных отложений до скального основания. Из находок отмечались лишь хорошо обточенные каменные шар и цилиндр-растиральник. «Больше особенного в этом котловане нет. На левом берегу в котловане - большой рог оленя, надломанный; много фрагментов амфор, ромбовидная стрелка, шар, такой же, как и в первом котловане, из гранита. Ведёрко, кованное из красной меди, – дно и края неуклюже заклепаны клёпками, и, наконец, два меча. Прекрасные мечи – хорошая работа и хорошая сохранность. Тип варяжских мечей... [далее следует описание мечей № 1 и 2 по В. А. Гринченко] Размеров давать не буду, поскольку ещё не заводил в реестр. Вы скажете: "как они мне их отдали?” Не давали – не давали, но пришлось поговорить и ударить по их благородных "чувствиях”, ну и отдали, только расписку потребовали. Ага, найден еще браслет – сделан из трубочки, кажется, серебряной. Это взята длинная пластинка, сделана трубочка – концы спаяны, и затем сделан этот браслет» (Епістолярна спадщина..., 1997, с. 137).

Из находок правого котлована в реестре 1928 г. числятся всего 5 единиц: кроме упомянутых выше каменных шара и растиральника, это половина чугунной гранаты и обломки рогов оленя (№ 43-47); в котловане на Дурной скале – 2 единицы: череп и керамическое изделие типа «носика чайника» (сопло) (№ 77, 78). В отчете также упомянуты фрагменты бивня мамонта из котлована мостового перехода с левого берега на Хортицу (на глубине ок. 3 м) и фрагменты керамики и кремневые орудия с Дурной скалы. В первую часть реестра находок левого котлована за ноябрь, действительно, внесены только два меча. Вместе с ними фигурируют еще 13 единиц: железный наконечник стрелы, стремя, медный котелок («ведерко»), серебряный браслет, 4 фрагмента амфор, часть гранитного шара, фрагмент чугунной гранаты, части рогов (в т.ч. обработанных) и ребро оленя (Грінченко, 1928, № 28-42). Три остальных меча ( 3-5) занесены в реестр позже (Грінченко, 1928, № 74-76), и, к сожалению, документов, разъясняющих, каким именно образом В. А. Гринченко все-таки удалось их «отбить» у рабочих, нет.

Отчет содержит только финальный рассказ про обнаружение мечей: «Для строительства плотины, в левом котловане, нужно было очистить дно Днепра, а на нём лежал толстый слой ила. Выбирая этот ил, под самым левым берегом, на глубине около 7-8 м от уровня воды, рабочие строительства наткнулись на фрагмент меча. [...] Глубже от этого фрагмента, где-то 1,5-2 м, найдены четыре меча, лежащие почти вместе. Можно думать, что все они были вместе, но впоследствии один вода снесла, а возможно, даже сломала» (Грінченко, 1929, с. 19; 1938, с. 22).

При сравнении с рукописными черновиками отчета (Научный архив ИА НАНУ Фонд В. А. Гринченко, № Г/8) бросается в глаза несоответствие глубин: в первом варианте черновика (1928 г.) обломанный меч найден на глубине «около трех метров (от верха воды)», а остальные мечи – «глубже около 1 метра»; во втором (1929 г.) – на глубине «прибл. 7-8 м» и «прибл. на 1-1,5 м»; в третьем – на глубине «прибл. 7-8 м» и «прибл. 1,5-2 м» соответственно. В кратком отчете Д. И. Яворницкого глубина находки мечей вообще доведена до 10 м (Яворницький, 1929, с. 7).

Взглянув на фото хаотического процесса перемещения земли при выборке котлована (рис. 4), становится ясным, почему В. А. Гринченко испытывал трудности с определением реальной глубины залегания мечей, устанавливая ее уже постфактум. Участок Днепра между Чёрным островом и левым берегом был относительно неглубоким: дно в левой (ближней к берегу) части котлована находилось на глубине 4-6 м, а в правой (ближней к острову) - 6-7 м. Указание В. А. Гринченко о находке мечей возле самого левого берега, скорее всего, приходится на участок глубиной в 4-5 м (рис. 2: урез реки плана на отметке +14 м). Это и объясняет различия в глубинах первого черновика отчета (3 м) и последующих (7-8 м) – в первом варианте В. А. Гринченко просто неверно интерпретировал собственные дневниковые записи, приняв глубину в 3 м от воды (т. е. дна) за уровень реки, исправив это в последующих вариантах. Менее понятно, почему разрыв в глубинах между сломанным мечом и другими 4 мечами к финальному варианту постепенно вырос от 1 м до 1,5-2 м; предпочтение здесь следует отдать первому черновику отчета.

В русскоязычных рукописях статей П. И. Смоличева (Смоличев, 1933, с. 37) и М. А. Миллера (Миллер, 1938, с. 74) воспроизведен идентичный абзац о мечах: «У Кичкасской переправы, при чистке дна сосунами, были извлечены 5 мечей т. н. скандинавского типа. Мечи находились в исключительных условиях, залегая в песке под огромною толщею воды». Кто бы ни был автор этих строк, пересказывая текст коллективного отчета за 1927-1931 гг. (Дніпрельстанівська археологічна експедищя..., с. 14), он добавил от себя вставку о «сосунах», по-видимому, считая, что в 1928 г. песок со дна вынимался так же, как в 1930 г. с уже забетонированных котлованов - земснарядами. Именно этот ошибочный вариант и был повторен В. И. Равдоникасом в публикации (Равдоникас, 1933, с. 598).

Процесс ручной и механизированной выборки песка и ила из осушенных котлованов в реальности позволял хорошо зафиксировать разницу в глубине залегания предметов, поэтому полученные В. А. Гринченко путем расспроса рабочих данные, как минимум, о двухуровневом залегании мечей должны восприниматься с доверием. А следовательно, находка, прочно вошедшая в научный оборот как единый комплекс, распадается не менее чем на два хронологически дистанцированных события, разделенных песчаным наносом мощностью минимум в 1 м. Тот факт, что мечи оказались у двух различных групп рабочих, также заслуживает внимания – похоже, мечи № 3 и 4 по В. А. Гринченко (или № 1, 4 по В. И. Равдоникасу) либо найдены чуть раньше, чем мечи № 1 и 2 (№ 3, 2 по В. И. Равдоникасу), либо были от них несколько обособлены, находясь на участке другой бригады. Поэтому, рассматривая находку в комплексе, рационально разделить ее на три группы по признаку времени обнаружения и поступления в коллекцию: группа А (№ 1, 2), группа B (№ 3, 4) и группа C (№ 5).

Описание мечей, найденных при строительстве Днепрогэса

Описание и обмеры мечей изданы В. И. Равдоникасом и Н. А. Чернышёвым (Равдоникас, 1933, с. 599-604; Чернышёв, 1963, с. 216-223), нумерация мечей у которых отличается от отчета заменой меча № 1 на № 3 (из типологических соображений); также у В. А. Гринченко заметно не совпадают размеры, что частично объясняется проведением замеров до реставрации. Ниже приведены для сравнения обмеры мечей из реестра, а также отдельные заметки из описания мечей В. А. Гринченко, дополняющие представление об утраченных артефактах. Для иллюстрации технологических приемов исполнения рукоятей отдельные детали выкадрованы (рис. 8).

Меч № 1 (рис. 5: 1; рис. 6: 1). Общая длина – 96,2 см; длина клинка – 76 см; ширина клинка у рукояти – 5,1 см; ширина дола – 2,5 см; длина перекрестья – 13,3 см; толщина перекрестья – 3,2 см; высота рукояти от перекрестья до навершия – 9,2 см; длина навершия – 10,6 см; высота навершия – 7,9 см; диаметр декоративных ячеек – 0,4 см, а их ободков – 0,9 см. «На лезвии с обоих краев и обеих сторон недалеко от края маленькие трещинки. Лезвия пощерблены. К обеим сторонам клинка прилипли вроде бы ткань и что-то типа волос, достаточно густо. Не от ножен ли?». На рукояти ок. 210 витков серебряной проволоки.

Меч попал в руки Н. А. Чернышёва уже полностью очищенным шлифовкой до структуры металла, с поврежденным клеймом. Очевидно, именно он был отдан на металлографический анализ профессору Днепропетровского горного института А. П. Виноградову (Яворницький, 1929, с. 7). Утверждение Н. А. Чернышёва, что анализу подвергнуты и сравнивались все 5 клинков (Чернышёв, 1963, с. 216), ошибочно – состоянием на 1929 г. только один меч выглядел «блестящим», а остальные 4 были покрыты слоем черной окиси.

Меч № 2 (рис. 5: 2; рис. 7: 1). Общая длина – 93,6 см; длина клинка – 77,5 см; ширина клинка у рукояти – 5,5 см, на конце – 3,6 см; ширина дола -2,7 см; толщина перекрестья на концах – 2,6 см, по центру – 1,6 см; высота рукояти от перекрестья до навершия – 9 см; длина навершия – 8,6 см; высота навершия – 5,5 см. Лезвие заточено, слегка пощерблено. Черенок надломан.

Меч № 3 (рис. 5: 3; рис. 7: 2). Общая длина – 94 см; длина клинка – 78 см; ширина клинка у рукояти – 5,4 см; длина перекрестья – 11,3 см; длина навершия – 8,8 см; общая высота рукояти – 16 см. Диаметр шайб для заклепок, которыми скреплено навершие, – 1 см.

Меч № 4 (рис. 5: 4; рис. 6: 2). Общая длина – 90,5 см; длина клинка – 75 см; ширина клинка у рукояти – 5,6 см; максимальная ширина черенка – 2,6 см, минимальная – 1,5 см, толщина – 0,5 см, длина перекрестья – 10,5 см; длина навершия – 7,9 см; общая высота рукояти – 15,5 см. Сохранилась одна из шайб для заклепок, которыми скреплено навершие, диаметром 1,1 см. «Лезвия изредка пощерблены».

Меч № 5. Без рукояти, обломан. Общая длина фрагмента – 67 см. Ширина клинка – 5 см; максимальная ширина черенка – 2,8 см, толщина – 0,5 см. «Лезвия пощерблены немного, но местами довольно острые».

Рис. 6. Рукояти мечей № 1 (1) и 4 (2) до реставрации (НА ИА НАНУ, ф. 18, №30)	Рис. 7. Рукояти мечей №2 (1) и 3 (2) до реставрации (НА ИА НАНУ, ф. 18, №30)

Для иллюстрации технологических приемов исполнения рукоятей, исследованных и описанных Н. А. Чернышёвым (Чернышёв, 1963, с. 216-223), их отдельные детали выкадрованы (рис. 8).

Приблизительно в одно время с мечами в левом котловане обнаружены наконечник стрелы (длина – 11,3 см, черенок обломан), стремя, медный котелок с приклепанным дном и ушками (диаметр – 19,6 см, высота – 14,5 см), полый серебряный браслет, заполненный внутри пастой (диаметр – 10,1 см, толщина – 0,9 см). Аналогии предметам происходят в основном из кочевнического контекста половецко-золотоордынского времени XII-XIV вв. В. А. Гринченко также упоминает в письме-рапорте «много фрагментов амфор», но в коллекцию им были взяты только 4 фр.

В 1929 г. при продолжении работ в правом и левом котлованах производилось уже постоянное наблюдение. Реестр находок правого котлована состоит из 71 единиц: 12 фр. «византийских амфор», 19 фр. посуды, 39 костей и рогов, а также «снарядоподобный предмет» (Гречковський, Данілевськйй, Девлад, 1929). Реестр левого котлована гораздо богаче – 741 инвентарная единица, из которых 12 позиций индивидуальных находок (пирофиллитовое пряслице, оселок, нож, топор, «молоток», 2 рыболовных крючка, 3 кремневых орудия, 7 гвоздей), 302 фр. амфор, 301 фр. посуды, 125 костей, зубов, рогов животных и 1 человеческий череп (Даныевський, Девлад, Гречковський, 1929). Дневников наблюдений 1929 г. в фонде Днепростроевской экспедиции нет, как, к сожалению, нет и отчета о наблюдениях за этот год – судя по отсутствию имен наблюдателей в перечне сотрудников экспедиции, археологический надзор над работами в котлованах был поручен практикантам.

Коллекция котлована левого берега сохранилась в Национальном музее истории Украины (полевой шифр «КБЛ»), она состоит из более чем 100 фрагментов гончарных сосудов, аналогичных материалам соседних древнерусских поселений XII-XIV вв. правого и левого берегов, а также более 400 обломков амфор XII-XIII вв. (Строкова, 1983, с. 29). В реестре и коллекции привлекает внимание практически полное отсутствие поливной посуды – скорее всего, таковая считалась «поздней» и не бралась, тогда как черная с лощением посуда XVI-XVII вв. поначалу выбиралась из-за сходства с посудой «культуры полей погребений» и вносилась в реестр, но в финале в коллекцию практически не попала. Что касается древнерусских материалов, то здесь крайне высоким выглядит процент тарной посуды, особенно в левом котловане. Для сравнения, согласно реестру раскопок Кичкасского поселения на правом берегу за 1928 г., из 1396 фрагментов керамики амфорам принадлежали только 137 (Брайчевська, 1962, с. 163-164), а в сохранившейся коллекции раскопок сейчас присутствуют ок. 600 фрагментов горшков и ок. 100 амфор (Строкова, 1983, с. 29). Этот показатель не позволяет считать образовавшийся на дне левого котлована культурный слой лишь следствием механического размывания слоя древнерусских поселений, заставляя также вспомнить о двух «целых» амфорах из находок июля 1928 г.

Самый большой котлован среднего протока наблюдался с 1 июня 1930 г. ассистентом Г. Г. Мартенсом. Здесь археологов, впрочем, ждало разочарование: «До этого времени дно котлована в среднем протоке было уже практически высушено. Дно составлял сплошной гранит, покрытый большими валунами, щели между которыми были забиты гравием и песком. В этих самых щелях между гравием и находились разные предметы. В 1929 г. средним протоком было пущено главное течение Днепра, и его натиском было снесено всё, что находилось на поверхности дна» (Мартенс, 1931, с. 41). Резко усилившееся после перекрытия правого и левого протоков течение Днепра сыграло роль промывочного инструмента, оставив на месте только камни и предметы, удержанные в щелях гравием. Наблюдения пришлось проводить фактически за взрывными работами, осматривая щели после разлета камней. Именно таким образом Г. Г. Мартенс и собрал возле Чёрного острова 3 рога бизона, медный кинжал, железный нож с ушком для подвешивания, фрагмент железного серпа, цевье ружья, большой железный кинжал и саблю (Мартенс, 1931, с. 41-42).

Сабля из котлована среднего протока – последний недостающий элемент из перечня Н. А. Чернышёва (Чернышёв, 1963, с. 211), как видим, просто перечислившего в качестве сопутствующего мечам контекста самые яркие находки из всех трех котлованов за три года наблюдений (1928-1930 гг.). В реальности, из территориально и хронологически близких мечам находок можно разве что выделить несколько фрагментов амфор с широкой датировкой древнерусским временем, тогда как основная масса материала из донных отложений как левого, так и правого котлованов приходится на период XII-XIV вв., когда рядом по обе стороны Днепра существовали древнерусские поселения.

Кичкасское селище правого берега тянулось южнее от плотины, тогда как одно из жилищ поселения левого берега было прямо срезано котлованом шлюза. Отмеченный выше очень высокий процент амфор на дне котлованов, а также находка клада монет I в. до н.э. вполне могут указывать на существование в определенные исторические периоды лодочного перевоза именно здесь, а не в 1,2 км севернее, в районе Кичкасской переправы, где течение реки значительно быстрее и опаснее. В единую группу с двумя древнерусскими поселениями возле плотины Днепрогэс, несомненно, входило поселение в южной части о. Хортица (т. н. Протолче), где раскопками 1976-1980 гг. исследованы объекты и культурный слой XII-XIII вв., а также ордынского времени XIV -начала XVI в. (Сокульский, Шевченко, Бодянский, Рогожкина, 1977, с. 373-374; Козловський, Ільїнський, 1991, с. 46).

Мечи – жертвы богам войны

Две наиболее распространенные версии объяснения происхождения днепростроевских мечей: нападение печенегов на войска Святослава или на купеческое судно – обе наталкиваются на препятствие в виде ширины Днепра на рассматриваемом участке (рис. 2). Опасаясь кочевнической засады, судно, несомненно, двигалось бы фарватером (центральным протоком) между островами Стрелецким и Чёрным и уж никак не возле левого берега. Константин Багрянородный описывает остановку русов на острове св. Григория (Хортице), специально отмечая: «от этого острова росы не боятся пачинакита, пока не окажутся в реке Селина» (Константин Багрянородный, 1991, с. 48-49). Резкое расширение русла Днепра начиналось сразу ниже Кичкасской переправы (рис. 1), и проход мимо Чёрного острова фактически знаменовал достижение безопасной от кочевников зоны.

Версию о крушении судна также следует отбросить сразу – в зоне котлована плотины между островом и левым берегом на картах не значится ни камней, ни мелей; к тому же среди материалов наблюдений за котлованом левого берега нет ни единого предмета, который можно было бы уверенно причислить к грузу, такелажу или иным принадлежностям судна, как нет среди них и другого оружия или вещей Х в.

Для сравнения в порожистой части Днепра около 1813 г. рыбаками был выловлен византийский посеребренный медный сосуд с монетами императоров Никифора Фоки (963-969 гг.) и Иоанна Цимисхия (969-976 гг.) (Чертков, 1843, с. 209-210; Кропоткин, 1962, с. 31). Из коллекции А. Н. Поля происходит беспаспортная скандинавская булавка (Мельник, 1893, с. 96, табл. Х, № 274), место и обстоятельства находки которой не уточняются. В. Н. Зоценко, очевидно, объединяя булавку с финской коньковой подвеской № 299 того же каталога (Мельник, 1893, с. 99, табл. Х, № 299), отнес пункт к Звонецкому порогу (Андрощук, Зоценко, 2012, с. 130). В 1958 г. А. В. Бодянский собрал из размыва берега возле с. Старые Кодаки (напротив Койдацкого порога) 5 сферических гирек Х в. вместе с обломками древнерусской керамики и железной «вилкой» (Шарафутдинова, Телегин, 1959, с. 15-16). Этот немногочисленный материал тем не менее заставляет ожидать и от остатков купеческого судна, кроме оружия, торговый инвентарь, личные украшения, бытовые предметы, предметы импорта и эквиваленты обмена.

В. И. Равдоникас и Н. А. Чернышёв посчитали мечи продукцией одной мастерской, опираясь на сходство клейм на клинках, что уже изначально было натяжкой: ведь три меча были отнесены к оружейне, выпускавшей мечи с клеймом ULFBERHT, а два – к безымянной мастерской с клеймом в виде креста. Кресты на мечах № 4 и 5 не идентичны, причем костыльный крест стратиграфически наиболее позднего меча № 5 широко используется в клеймах мечей XI-XII вв. (ср.: Кирпичников, 1966, табл. XVIII, 7-9; XXVIII, 1, 2, 4; Oakeshott, 2000, p. 58, 59, 62; Peirce, 2002, p. 133), т. е. его дата открыта. Что касается трёх(?) клинков с клеймом ULFBERHT, то они принадлежали к одной из самых престижных и популярных оружейных мастерских Северной Европы эпохи викингов (Кирпичников, 2007; Стальсберг, 2010). Полосы мечей № 1, 4 и 2, 3 (рис. 4) разного типа: первые заметно сужаются к концу, вторые на конце шире. При этом клинок меча № 1 с предполагаемым клеймом ULFBERHT самый узкий из трех у рукояти (5,1 см и 5,4-5,5 у мечей № 2-3), а самый широкий клинок меча № 4 (5,6 см) с клеймом в виде креста резко отличается от полосы меча № 5 (5 см).

А. Н. Кирпичников отмечает, что «оформление этих, несомненно, одновременно изготовленных мечей различно; они были явно рассчитаны на индивидуальные вкусы покупателей» (Кирпичников, 2007, с. 84). Особенно специфичной выглядит массивная рукоять меча № 1 общей высотой 20,2 см при стандарте трех остальных в 15,5-16,1 см (рис. 5). Такая рукоять могла быть изготовленной и смонтированной на меч исключительно под конкретного заказчика, готового увеличить общий вес меча за счет возможности нанесения более безопасного рубящего удара кончиком меча (Соловьев, 1985. с. 148-151) под индивидуальную манеру фехтования.

Ни на одном из днепростроевских мечей не было бутероли или оковок ножен. Лишь на клинке меча № 1 зафиксированы остатки ткани, возможно, от ножен, в любом случае свидетельствующие о его другом способе хранения или попадания в воду, чем в случае с мечами № 2-5. Несмотря на хорошую сохранность клинков, на лезвиях всех пяти мечей есть характерные множественные мелкие выщербины от ударов острым предметом, причем у мечей № 1 и 2 они концентрируются только на одном из лезвий. По всей видимости, речь идет о мечах, уже побывавших в битве, а никак не новых, предназначенных для продажи. Наконец, как минимум метровая прослойка песка между мечом № 5 и остальными говорит о неоднократности события, повлекшего попадание мечей в воду. Как свидетельствует стратиграфия Киевского Подола, самые большие темпы накопления аллювиальных наносов Днепра фиксируются в Х - начале ХІ в. (Сагайдак, 1981; 1991; Khamaiko, Komar, 2012).

Находка в 2011 г. в Днепре напротив Чёрной скалы о. Хортица меча Х в. полностью ложится в схему днепростроевских мечей: это меч с латинским клеймом на клинке и богатой отделкой рукояти инкрустацией аналогично мечам типа V при форме на-вершия, аналогичном мечам типа T2 по Я.Петерсону (Petersen, 1919, s. 150-156; pl. III; Кирпичников, 1966, с. 31-32; табл. VI, 3; VIII, 3; X, 1, 4). Необычно лишь его залегание на дне современного русла Днепра, позволившее рыбаку подцепить меч драгой. После начала строительства Днепрогэс стратиграфическая ситуация с донными отложениями Днепра ниже электростанции неоднократно поддавалась антропогенному влиянию. Сначала таковым стало поочередное перекрытие протоков плотины в 1928-1930 гг., разрушительное влияние которого описал Г. Г. Мартенс на примере котлована среднего протока в 1930 г. Повторное сильнейшее воздействие оказали взрывы плотины в 1941 и 1943 гг. Следствием резкого усиления течения стало как размывание верхних слоев донных отложение в районе о. Хортица, так и перемещение верхних слоев в направлении от плотины к острову. На данный момент без геологических исследований, разумеется, сложно сказать, насколько вероятен вариант дальнего перемещения донных отложений с включением культурных остатков на целый километр ниже по течению, но и его предварительно нельзя сбрасывать со счетов.

Меч в реке непосредственно возле Хортицы, где, согласно Константину, русы останавливались для жертвоприношений (Константин Багрянородный, 1991, с. 48-49), резко склоняет чашу весов в пользу версии о ритуальном характере днепростроевских мечей. Среди них нет рядовых или выполненных неискусно – в жертву приносилось только оружие, достойное божества. Благополучно минуя пороги, двигаясь вниз по Днепру, русы приносили кур в качестве благодарственной жертвы священному дубу на острове св. Григория (Хортице). Наоборот, отбывая с Хортицы в сторону опасных порогов в период противостояния с печенегами, следовало приносить охранительные жертвы. Для варяжской части экипажей и пассажиров суден такая ситуация была равноценна выступлению в военный поход, поэтому по древнему германскому обычаю они жертвовали в воды Днепра один или несколько мечей. Не исключено, что две зоны находок мечей (возле Чёрного острова и Хортицы) объясняются именно двумя видами жертв, приносившимися с кораблей, спускавшихся или поднимавшихся по Днепру.

Могли ли среди жертвователей быть воины Святослава, как хотелось бы видеть части исследователей? Бытование мечей типов S, T1, T2 в основном приходится на более поздний период - последнюю треть X - начало XI в. (Андрощук, 2010, с. 72-87), но отделка днепростроевского меча № 1 (тип Т1) полностью повторяет декор мечей типа E2, дата которых в древнерусских комплексах не выходит за рамки середины Х в. (Каинов, 2001, с. 57-58). Аналогичная ситуация с хортицким мечом 2011 г., рукоять которого по форме сходна с типом Т2, но по декору аналогична более раннему типу V. Комбинация элементов среднего и позднего периодов эпохи викингов в этих мечах, скорее всего, указывает на 70-80е гг. Х в., тогда как днепростроевские мечи типа S могут оказаться и несколько более поздними. Именно на отрезок 968-997 гг. приходится период повышенной военной активности печенегов против Руси (летопись фиксирует нападения 968, 971-972, 988, 992, 995-997 гг.). Путешествие через днепровские пороги в это время было связано с особым риском для жизни, что полностью оправдывало в глазах язычника столь дорогостоящую жертву, как меч. 

Источник: Комар А. В. Мечи Днепростроя (к истории находки 1928 г.) Русь в IX-XII веках: общество, государство, культура / Ин-т археологии РАН ; отв. ред. Н. А. Макаров, А. Е. Леонтьев ; сост. И. Е. Зайцева. - Москва ; Вологда : Древности Севера, 2014.