Глава Третья. ТРЕТЬЯ СТАДИЯ КОЧЕВАНИЯ. ОСЕДЛОСТЬ

   |  Страница создана: 09-06-2011  |  Просмотров: 10 346
загрузка...

 

Третья стадия кочевания по существу уже не является «кочеванием» в полном смысле этого слова. Основная масса населения перешла на этой стадии к оседлости, занялась земледелием и освоила многочисленные ремесла. Ограничение территорий кочевания, определение путей перекочевок и постоянных мест зимовок и летовок привело прежде всего к тенденции оседлости. Мы уже говорили о том, что на зимовках на второй стадии кочевания ежегодно оставалась какая-то часть населения. Сначала это были, видимо, слабосильные старики и больные, т. е. люди, фактически не способные к передвижениям. Затем с изменением внутренней и внешней обстановки в степи эту способность начали утрачивать беднейшие члены кочевнических объединений. Именно они, чтобы не умереть с голоду, начинали распашку соседних с зимовищами участков степи под бахчи, сады, пашни. Следует отметить, что недавние кочевники, как правило, заимствовали у соседей наиболее совершенные орудия земледельческого труда. Сначала их просто отбирали у земледельцев во время набегов, затем меняли и, наконец, осваивали их изготовление сами. Собственное производство орудий, оружия, разнообразных предметов быта могло появиться только в обществе с всесторонне развитой экономической базой, а это значит, что и само общество было достаточно развито.

 

 

С возникновением оседлых поселений у богачей появилась необходимость отделиться от рядового населения; для этого они ограждали участки земли, занятые их аилами, укреплениями, а сами участки выбирали на видных, хорошо естественно укрепленных местах (речных мысах, отрогах гор и т. п.). Так появились в степях своеобразные кочевые феодальные замки. Они были настоящими зимовками, так как на лето богачи откочевывали из замков в степи. Однако вокруг замков особенно активно росли оседлые поселения, постепенно превращаясь в «посады» вокруг «детинца» — замка.

Возникали степные города. В них население занималось ремеслами и торговлей.

Предпосылки для превращения замка с окружающими его поселками в город складывались далеко не всюду. Для этого нужны были соответствующие условия; во-первых, удачное географическое положение (на пересечении степных дорог, на берегу крупной реки или моря) для налаживания активной торговли в этом пункте, во-вторых, политический вес хана — владельца замка в данном государственном объединении: чем могущественнее хан, тем больше вероятности создания вокруг его замка административного центра-городка.

Таков был путь «от кочевий к городам», проходимый всеми оседающими кочевниками третьей стадии кочевания.

По существу на конечной стадии этого пути «кочевники» уже не были кочевниками, поскольку кочевала только верхушка общества, выезжавшая в степь как в имение и обставлявшая свой выезд на кочевку традиционными праздничными церемониями. Основная масса населения была земледельческой, занималась параллельно разведением разнопородного скота, нередко в форме отгонного скотоводства (в предгорьях — на альпийские луга, в степях — в верховья рек, где поймы особенно широки и богаты сочными травами). Однако, несмотря на оседлость., весь быт новых земледельцев, их обычаи, обряды, верования были пропитаны традициями кочевничества. Все они по-прежнему оставались превосходными всадниками и воинами. В любое время они могли забросить возделанные поля, сесть на коней и вновь заняться привычным и радостным для них трудом кочевника-скотовода, дополнительно обогащаясь за счет грабежа соседних земледельческих народов.

Тем не менее именно развитие земледелия и оседлости, а значит и ремесел ведут за собой сложение новой материальной культуры, которая, несмотря на синкретичность, является уже вполне оригинальной. Развитие внутренней торговли, устанавливающееся единство культуры способствуют распространению и утверждению единого языка. В то же время высокая городская культура делает необходимым создание новой или принятие чужой письменности. Таким образом, высокоразвитая земледельческо-скотоводческая экономика, развитие ремесел, рост городов, крепнущее единство культуры, языка, появление письменности — все это признаки развивающейся и утверждающейся государственности.

Богачи — родовая аристократия — становятся феодальной знатью этого государства. Несмотря на то что по древним кочевническим традициям главу этого государства, как правило, выбирали на съезде аристократии, кандидатом на этих выборах всегда был представитель правящего рода: сын, племянник, дядя умершего правителя. Таким образом, власть в государствах была уже строго наследственной. В них создавался свой бюрократический аппарат (судьи, сборщики податей, полиция) и армия, строго регламентированная системой иерархически связанных друг с другом подразделений.

В большинстве средневековых письменных источников такие существовавшие в евразийских степях государства именуются каганатами, а их главы — каганами. Если на второй стадии кочевания мы можем говорить о создании рыхлых государственных объединений— «кочевых империй», то, очевидно, для третьей стадии характерны устойчивые и организованные образования— «каганаты».

Намечающееся на второй стадии кочевания сложение этнических общностей внутри государственных объединений в государствах активизируется и стабилизируется, поскольку на всей территории централизованных государств население было обязано говорить и писать на одном языке, использовать одинаковую посуду и орудия труда, сражаться одинаковым оружием и носить одинаковые украшения. Все это, естественно, создавало условия для слияния входивших в этнические общности племен в единый массив, постепенно превращавшийся в единый народ.

Характерно, что этническое сообщество обычно получало имя по названию правящего в государстве рода (орды), несмотря на то что правящее подразделение в любом из этих государств не было большинством. Известны, впрочем, случаи, когда название правящего рода сохранялось только в имени государства, а сложившийся внутри государства народ брал имя самого крупного входящего в него племени (подразделения).

Весьма существенным в образовании и усилении государства и центральной власти в нем, а следовательно, и в сплочении этнических общностей является идеология, а именно единство религиозных представлений, превращение их в государственный культ. Уже на второй стадии культ предков — характернейшее для кочевников проявление религиозных представлений — сосуществовал с «культом вождей», т. е. с культом умерших глав орд и знатных воинов, а также и с обожествлением самой власти «вождя», которому приписывалась божественная сила и который был обязан выполнять функции главного жреца.

В каганатах наряду с культом вождей появился культ одного умершего хана или же культ бога неба Тенгри-хана: идея централизации и в религиозной сфере получила наибольшее выражение. Наряду с этим, как и во всех классовых государствах, в государствах типа каганатов выделился слой служителей культа — жрецов и начали внедряться мировые религии с их идеей единого бога-вседержателя (ислам, христианство и пр.).

В степных государствах изменилась не только экономика, внутренняя политика, идеология, изменилась и их внешняя политика, в частности характер войн. Это уже не были нашествия с целью захвата пастбищ, не были это и набеги за добычей. Это были настоящие войны за политическое господство или, во всяком случае, за преобладание. Интересно, что, как правило, захваченные области не разорялись дотла, а лишь облагались тяжелой податью и включались в состав каганатов. Союзнические отношения с соседними государствами также преследовали цель усиления внешнеполитического положения. Воины и армии каганатов не нанимались на службу к соседним государствам, а участвовали наряду с ними в военных кампаниях против общих врагов.

Древние и средневековые авторы много и часто писали о степных государствах типа каганатов. Иногда сохраняются и документы, написанные на языке этих государств. Таким образом, письменных источников о них до нас дошло довольно много. Тем не менее большое значение для исследования их истории и культуры имеют археологические материалы.

Это уже не только разбросанные по степям могильники и следы зимовок без культурных слоев, какие остаются нам от кочевников второй стадии кочевания. От третьей стадии сохраняется в земле громадное количество разнообразных памятников, позволяющих осветить все стороны экономической и культурной жизни государства. Это прежде всего остатки обширных поселений, характеризующихся ярко выраженным культурным слоем, насыщенным обломками костей животных и керамики. Обычно эти поселения располагаются в районах, пригодных для хлебопашества и садоводства и компонуются в группы, объединенные общим центром — замком или городом. Остатки городов представлены чаще всего многослойными городищами, а это значит, что они являются поселениями с многовековой историей.

Изучение замков и городов дает археологам материалы об архитектурных познаниях населения, о домостроительстве, ремеслах, быте, обычаях и даже некоторых событиях внешней истории изучаемого государства. Кости домашних и диких животных и остатки семян и зерен в слое и комплексах позволяют судить о составе стада, о видах диких животных, на которых охотились жители поселений, развитии земледельческой культуры региона. Интересно, что окрестности многих степных городов перерезаны многочисленными древними каналами, подтверждающими сообщения письменных источников об орошаемом земледелии, характерном для многих степных (засушливых) районов.

И поселения, и особенно могильники рядом с ними позволяют судить о социальном строе и религиозных представлениях населения. Причем нередко существовавшие в течение длительного времени могильники позволяют говорить об изменениях в идеологии, например о принятии частью или всем населением новой религии. Именно в погребениях прослеживается наибольшее количество черт кочевничества: это, как правило, погребения всадников с останками копей, сбруей, нередко роскошно изукрашенной, оружием — также часто богато орнаментированным и разнообразных украшений одежды — изделий своих и чужих ремесленников. Описания погребальных обрядов кочевников, сделанные древними авторами, также обычно подчеркивают особенности, характерные для всадничества. Наиболее живые рассказы о кочевнических погребениях помещены в хронике Тапшу, у Ибн Фадлана, у Карпини и Рубрука. Так, китайский летописец пишет о тюрках: «Тело покойника полагают в палатке. Сыновья, внуки и родственники обоего пола закалывают лошадей и овец и, разложив перед палаткою, приносят в жертву; семь раз объезжают палатку на лошадях.

... Потом в избранный день берут лошадь, на которой покойник ездил, и вещи, которые оп употреблял, вместе с покойником сжигают: собирают пепел и зарывают в определенное время года в могилу. В день похорон, так же как и в день кончины, родные предлагают жертву, скачут на лошадях и надрезывают лицо. В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника и описание сражений, в которых он находился в продолжении жизни. Обыкновенно, если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи. По принесении овец и лошадей в жертву, до единой вывешивают их головы на вехах...»1.

Значительно характернее для кочевников было не трупосожжение, а обычное трупоположение. Тем не менее типичные обычаи похорон всадника неукоснительно выполнялись при любом обряде. Ибн Фадлан писал о похоронах гуза таким образом: «Если умрет человек из их [числа], то для него выроют большую яму в виде дома, возьмут его, наденут на него его куртку, его пояс, его лук... и положат в его руку деревянный кубок с набизом, оставят перед ним деревянный сосуд с набизом, принесут все, что он имеет, и положат с ним в этом доме. Потом посадят его в нем, и дом над ним покроют настилом и накладут над ним нечто вроде купола из глины (курган.— С. П.). Потом возьмут его лошадей и в зависимости от их численности убьют из них сто голов, или двести голов, или одну голову и съедят их мясо, кроме головы, ног, кожи и хвоста. И право же, они растягивают это на деревянных сооружениях и говорят: «Это его лошади, на которых он поедет в рай». Если же он когда-либо убил человека и был храбр, то они вырубят изобраяжения из дерева по числу тех, кого он убил, поместят их на его могиле и скажут: «Вот его отроки, которые будут служить ему в раю»2. Весьма близок к этому описанию рассказ Карпини: «Когда же он умрет, то... хоронят же его с его ставкой, именно сидящего посредине ее, и перед ним ставят стол и корыто, полное мяса, и чашу с кобыльим молоком, и вместе с ним хоронят кобылу с жеребенком и коня с уздечкой и седлом, а другого коня съедают и набивают кожу соломой и ставят ее повыше на двух или четырех деревяшках, чтобы у него была в другом мире ставка, где яшть, кобыла, чтобы получать от нее молоко и даже иметь возможность умножать себе коней и копей, на коих он мог бы ездить, а кости того коня, которого они съедают за упокой его души, они сожигают...»3 Рубрук добавляет к этому некоторые подробности, описывая обряд погребения команов, т. е. половцев XIII в.: «Команы насыпают большой холм над усопшим и воздвигают ему статую, обращенную лицом к востоку и держащую у себя в руке перед пупком чашу... Я видел одного недавно умершего, около которого они повесили на высоких жердях 16 шкур лошадей — по четыре с каждой стороны мира; и они говорили про него, что он был окрещен...» 4

Таким образом, все элементы кочевничества, в частности яркие черты всадников-воинов, нашли отражение в погребальном обряде кочевников. Всадничество воспевалось в фольклоре, всадники-победители изображались на скалах в горах и на стенах древних городов и замков. У древних болгар, например, был культ хана-всадника (Мадарский конник), а правители, делавшие ставку на войны, восхваляли всадников, и восхваление это было государственной политикой. Гуннский Хуханье шаньюй и его совет старейших сформулировали это так: «Сражаться на коне есть наше господство: и потому мы страшны перед всеми пародами. Мы еще не оскудели в отважных воинах»5.

Переход к фактически полному оседанию и даже смена религии (по словам Рубрука) не мешали земледельцам — создателям культур и государств оставаться поголовно лихими всадниками, готовыми в любое время перейти в кочевничество. На этой особенности осевших кочевников мы еще остановимся специально в следующей главе.

 

третья стадия кочевничества

 

Рассмотрим на конкретных исторических примерах историю нескольких каганатов и нескольких государств, которые не были названы в источниках каганатами, но по существу являлись ими, т. е. были могущественными государствами с крепкой экономической базой, развитой культурой и сильной центральной властью.

Причины падения Хуннского и Тюркского каганатов

наверх

Вновь обратимся к империи Хунну.

Историю державы Хуниу, очевидно, следует начинать с Модэ шаньюя, ставшего во главе хуннского объединения в 209 г. до н. э. К этому времени хунну, по-видимому, освоили все земли своей огромной империи, как полупустыни, на которых они продолжали кочевать, так и плодородные земли, расположенные по берегам рек и использовавшиеся под пашни. Из ханских ставок возникали замки и небольшие городки, о которых мы знаем как по археологическим данным6, так и по сведениям письменных источников. Так, в 119 г. китайские войска «побили и в плен взяли до 19 000 человек (хунну.— С. П.), дошли до городка Чжао Синь Чей... и пошли в обратный путь»7. В настоящее время благодаря археологическим исследованиям нет сомнения в полуземледельческом характере хунской экономики, в существовании высокоразвитых ремесел и культурных традиций в их государстве. Модэ как бы подвел итоги тем достижениям, к которым пришли хунну за многовековый путь к цивилизации. «При Модэ,— писал китайский летописец,— Дом Хунну чрезвычайно усилился и возвысился; покорив все кочевые племена на севере, на юге он сделался равным Срединному Двору»8. Установлена была система государственных наследственных чиновников, создана регулярная армия с тысячниками, сотниками. Были приняты новые жесткие законы, поддерживающие порядок в государстве. При этом «суд более десяти дней не продолжался. В целом государстве узников бывает несколько десятков человек». Этот факт также свидетельствует о большом внутреннем порядке в государстве. Во внешней политике преобладали серьезные государственные интересы. Шаньюй думал о расширении границ своей державы, заявляя: «земля есть основание государства, как можно отдавать ее?». С армией в 300 000 человек он легко присоединял к своему государству соседние владения и заставил императора Поднебесной империи писать ему вежливые письма о «мире и родстве». Сам Модэ выполнял функции верховного жреца государства, что еще больше возвышало его над подданными. В его ставке находился главный храм, куда ежегодно обязаны были съезжаться все сановники и вся знать. На этих сборищах решались важные вопросы управления, а также совершались, видимо, коллективные моления. Там приносились жертвы «предкам, небу, земле и духам», поклонялись солнцу и луне. Очевидно, наряду с древними патриархальными верованиями Модэ насаждал персонифицированный культ неба и солнца, культ космических сил, а сам шаньюй титуловался торжественно «рожденный небом и землею, поставленный солнцем и луною». Создавалась религиозная система, утверждающая власть единого бога на небе и единого властителя (шаньюя) на земле.

При сыне Модэ Лаошан-Гиюй шаньюе чиновники завели строгий учет податей: в книгах были сделаны записи и по количеству имущества и скота народ был обложен налогом. Упоминание об этих книгах говорит, видимо, о том, что хунну владели письменностью. Сохранились о ней и более конкретные упоминания, причем интересно, что шрифт их письменности напоминал индийский9. Если была письменность, то был и единый, принятый во всем государстве язык. О том, каким был этот язык, к какой лингвистической системе он принадлежал, существует в настоящее время целая литература. Вполне возможно, что это был какой-то вариант пратюркского языка, однако для решения поставленных в настоящей работе задач не столь важно, на каком языке говорили хунну. Существенно то, что он был общепринят. По-видимому, уже при ближайших преемниках Модэ из аморфной хуннской этнической общности начал формироваться хуннский народ. Общая территория, общий язык, антропологическое сходство и общая полуоседлая культура являлись надежной базой для этого. Правда, следует помнить, что в кочевнической среде некоторые процессы протекали значительно менее активно, чем у земледельческих оседлых народов. Так, мы знаем, что несмотря на развитые классовые отношения в кочевническом, в частности хуннском, обществе сохранялась романтическая вуаль патриархальных отношений, а наряду с общими государственными культами продолжали жить древнейшие тотемные представления и патриархальный, характерный для родоплеменного общества культ предков. Так же замедленно мог протекать и процесс сложения народа. Однако в письменных источниках, рассказывающих об империи Хунну, всегда упоминается только одно этническое имя —- «хунну», а значит, можно, видимо, считать, что это был уже достаточно слитый единый массив, который мы имеем право называть народом. Побежденных и присоединенных соседей не называли хунну — они именовались собственными наименованиями, а значит, не входили в состав хуннской этнической общности, хотя и были включены в государство Хунну.

После раздела государства Хунну на северное и южное царства, после гибели обоих этих царств в евразийских степях почти пять веков не было оседлости. Для огромных империй Сяньби и Жужаней была характерна вторая стадия кочевания (оба ее этапа — полукочевой и полуоседлый). Вполне возможно, что объясняется это сравнительной краткостью существования империй — каждая из них просуществовала не более 100—150 лет. За это время вторая стадия просто не успевала перерасти в третью, так же как рыхлые этнические общности, образовавшие эти государственные объединения, не могли превратиться в народы.

Не стала третья стадия кочевания господствующей формой экономики и в Тюркских каганатах. Причина этого также кроется, по-видимому, в краткости жизни этих могущественных государств (около 150 лет). Кроме того, тюрки, разбив эфталитов, овладели всеми среднеазиатскими оазисными государствами. Даже Хорезм подпал под их власть и влияние. Эти оседлые народы и страны с высокоразвитой культурой орошаемого земледелия, вероятно, стали основной земледельческой базой тюркского государства. Тюрки, занимаясь железоплавильным и иными ремеслами, могли позволить себе оставаться кочевниками. Во всяком случае у них, очевидно, не было необходимости создавать собственное земледельческое хозяйство.

Оставаясь кочевниками, объединенные тюрками племена были неисчерпаемым источником, поставляющим тюркским каганам воинов-всадников, сражавшихся под знаменами и штандартами, украшенными волчьими головами, на необъятных тысячекилометровых пространствах восточноевропейских степей. Каганат раздвинул свои границы на западе до Черного моря и Кавказского хребта, а на востоке — почти до Тихого океана. Несмотря на раздел этого рыхлого многоплеменного объединения на две части: западную и восточную, размеры обоих каганатов были огромными, а постоянные войны мешали сплочению и внутреннему развитию государств. Экономика и общественный строй и через сто лет оставались такими же, как в начале образования каганата, несмотря на то что агрессивная внешняя политика, основанная на силе и беспощадности тюркской хорошо слаженной военной машины10, поставила оба каганата в один ряд с крупнейшими феодальными государствами того времени: Китаем, Ираном, Византией. Однако время господства в степях двух тюркских государств было, видимо, как бы «подготовительным периодом» для возникновения после их гибели и распада ряда раннефеодальных государств-каганатов.

Во II в. пало под ударами сяньбийцев государство Хунну. И народ хунну двинулся на запад, на захват новых земель. С Тюркским каганатом произошло иное: государство, состоявшее из большого числа различных по размерам, по уровню экономического и социального развития и даже по языку этнических общностей, ослабев, распалось на многочисленные мелкие объединения. Все орды этих объединений продолжали жить и кочевать на прежних пастбищах. По существу в степях ничего не изменилось. Исчезла только военизированная верхушка тюркского правящего рода, вовлекавшая все население своего государства в длительные войны и походы, несомненно мешавшие спокойному развитию входивших в каганат объединений. Из последних и начали формироваться новые государственные образования, более компактные, с четкими границами, прогрессирующей экономикой и устойчивым этноязыковым единством.

Рассмотрим основные вехи истории каждого из них и попытаемся найти те общие черты, которые и позволяют нам говорить об этих объединениях как раннефеодальных и феодальных государствах с высокоразвитой экономикой и культурой.

Первым достаточно сильным объединением, столкнувшимся с теряющим силы Тюркским каганатом, было уйгурское. Будучи под властью тюркского кагана, уйгуры вели обычный кочевой образ жизни. Вот, что писалось о них в хронике Таншу: «Они рассеяно обитали по северную сторону Великой песчаной степи... Ойхорцы храбры и сильны. Первоначально они не имели старейшин; смотря по достатку в траве и воде, перекочевывали с места на место. Искусны были в конной стрельбе из лука; склонны к воровству и грабежам. Они считались подданными тюкуевского Дома. Тукюесцы их силами геройствовали в пустынях севера».

Уйгурский и Киргизский каганаты

наверх

В середине VIII в. образовалась самостоятельная федерация племен, возглавленная уйгурами. Центр их объединения находился в бассейне р. Орхон, но территория его в результате нескольких окончившихся победой военных столкновений была очень обширна: от Балхаша на западе до Забайкалья и верховий Амура на востоке, что равнялось в длину примерно 3000 км. Однако это было все-таки значительно менее крупное объединение, чем Тюркские каганаты, размеры которых с запада на восток превышали 6000 км. Л. Н. Гумилев совершенно справедливо, на наш взгляд, отмечает, что уйгурское правительство с самого начала существования своего обширного федеративного государства не стремилось к дальнейшим завоеваниям, предпочитая в целом мирные отношения с соседями12. Вполне возможно, что мирная политика первых уйгурских каганов была вызвана длительной гражданской войной, которая разгорелась в каганате при втором уйгурском кагане Моянчуре. На борьбу за внешнеполитическое господство просто не было времени и сил. Тем не менее, когда мир в стране был восстановлен и все помогавшие повстанцам соседи присоединены к Уйгурскому каганату, в государстве установилось относительное спокойствие. И как следствие этого в стране на всех пригодных для того местах началось активное освоение земледелия и оседание части кочевников в бывших зимовках, превращение последних в поселения, замки и города. Характерно, что земледелие сразу заняло в экономике каганата видное место, превратившись в развитую ее отрасль. Л. Р. Кызласов полагает, что оно было не только плужным, но в засушливых районах — и орошаемым. Помимо небольших городков и замков с великолепно разработанной системой обороны, были у уйгуров и крупные города, служившие ремесленными, торговыми и административными центрами. Таковой являлась, видимо, столица Уйгурии Орду-Балык на Орхоне. О развитии ремесел и внешней торговли в каганате свидетельствуют археологические материалы13.

Классовый (феодальный) строй Уйгурского каганата не вызывает у исследователей сомнений. Помимо собственной уйгурской аристократии, у всех присоединенных к уйгурам племен были свои беги, участвовавшие в военных походах уйгуров вместе со своими дружинами и являвшиеся, очевидно, вассалами кагана.

Для поддержания престижа среди окружавших его стран каганат вел с ними почти беспрерывные войны. Чаще всего это были ответные набеги на выраставшее и крепнущее на его северных границах хакасское государство — Кыргызский каганат и походы в Китайскую империю. С последней отношения были особенно сложными, поскольку каганату приходилось отстаивать в борьбе с нею не только частные вопросы владения той или иной территорией, но и свое равное положение с империей. Интересно, что для достижения этого уйгуры, стараясь предельно обособиться от Китая, приняли чуяедую ему религию, религию, ни в одном государстве Центральной, Восточной и Средней Азии не признанную, а именно — манихейство14.

Проведение твердой самостоятельной линии в политике и сильная вассальная армия способствовали признанию каганата как одного из могущественных государств, с которым невозможно было не считаться. Об этом говорит хотя бы тот факт, что китайский император, желая закрепить мирные отношения с уйгурами, отдал за кагана свою дочь. Однако манихейство в конечном счете привело это государство к гибели. Оно отделило и выделило уйгуров из окружения. Очевидно, не только внешняя политика начала страдать от этого обособления, но и внутри каганата начались распри. Другие присоединившиеся к уйгурам племена и этнические общности не признавали этой религии, придерживаясь языческой веры предков. Старейшины этих племен наряду с минихейскими священниками правили государством при слабых и бездеятельных уйгурских каганах. Очевидно, они и возглавили борьбу за власть в каганате. Постепенно входившие в каганат этнические и политические общности стали отпадать от уйгуров. Уже в начале IX в. кыргызский хан Ажо говорил уйгурскому кагану: «Твоя судьба кончилась. Я скоро возьму золотую твою орду, поставлю перед нею моего коня, водружу мое знамя»15.

В 40-х годах IX в. Уйгурская держава перестала существовать. Таким образом, период быстрого и пышного расцвета этого государства и его не менее стремительного упадка и гибели длился всего 100 лет.

За этот короткий период у уйгуров успела сложиться достаточно высокая культура. Объясняется это тем, что процесс сложения культуры населения Уйгурского каганата начался значительно раньше — еще в Тюркском каганате, территория которого полностью перекрывала уйгурскую. Уйгурский каганат стал как бы наследником и преемником Тюркского. В уйгурский период перешли не только орудия труда и оружие, широко распространенные на землях Тюркского каганата, но и формы и орнаменты воинских поясов, форма сосудов, обычаи, а вместе с тем и искусство ваяния каменных статуй, письменность 16. Причиной, а в какой-то степени и следствием быстрого развития и распространения культурных традиций в Уйгурском каганате явилось, видимо, то, что уйгуры стремительно сложились не только в единую этническую общность, но и в более крепкий монолит — в народ. Именно поэтому с гибелью своего огромного государства уйгуры не сошли с исторической арены. Устойчивое земледелие, высокая и тоже устойчивая культура, манихейская религия, очевидно, привели к тому, что собственно уйгуры в большом количестве и после потери главенствующего положения остались в степях Центральной Азии. Однако большая их часть переселилась в Восточный Туркестан, и там вновь появилось самостоятельное, хотя и небольшое, Уйгурское государство, просуществовавшее вплоть до татаро-монгольского нашествия (до 1250 г.).

Уйгурский каганат пал под ударами своих северных соседей — хакасов, появившихся па страницах исторических хроник еще в эпоху Тюркского каганата — в VI в. В период господства могущественного Тюркского каганата сравнительно небольшое объединение хакасов не могло играть в Сибири заметной роли, хотя уже тогда определились основная территория этого объединения и его внешнеполитическое лицо — объединение оставалось, несмотря на незначительные размеры, самостоятельным как при господстве в Азии тюрок-тугю, так и при уйгурах. Однако расцвет его начался только после падения Тюркских каганатов, т. е. синхронно с возвышением Уйгурского государства.

Размеры хакасского государственного образования даже в период его политического взлета не превышали 1000 км в поперечнике. В экономике хакасов преобладающее значение имело земледелие. Возникло оно у этих первоначально кочевых племен очень рано — еще в хуннское время и с тех пор благодаря прекрасным географическим и климатическим условиям (Минусинская котловина), отдаленности от грабящей и интригующей среди соседей Китайской империи, а также от основных военных маршрутов степняков, постоянно передвигавшихся с востока на запад и обратно, не прекращало своего развития. Они «сеют просо, ячмень, пшеницу и гималайский ячмень», однако поскольку «атмосфера наиболее холодная, даже большие реки до половины промерзают, то нет там ни плодов древесных, ни овоща огородного». Интересно, что далее летопись отмечает: «Богатые землепашцы водят их (скот,— С. П.) по нескольку тысяч голов»17. Таким образом, земледельцы имели большие стада. И хотя скотоводство было пастушеским, а не кочевым, состав стад, в которых главенствующее место занимали лошади разных пород и овцы, говорит о том, что традиции кочевнического хозяйства сохранялись у хакасов. В засушливых районах, там, где земледелие было невозможно, отдельные группы населения занимались кочевническим скотоводством (второй формой). Развитие у хакасов разнообразных ремесел, среди которых особенно выделялось железоплавильное и кузнечное, в настоящее время не вызывает у исследователей сомнения: это подтверждается и письменными источниками, и археологическими материалами18. Развитая экономика способствовала оживлению торговых связей — как внутригосударственных, так и внешних, причем экспорт у них превышал импорт, а это значит, что государство постоянно богатело. Особенно усилились эти связи после гибели Уйгурского каганата — в IX и X вв. Одним из важных товаров, шедших на экспорт, были меха, которые поступали к хакасам от «ясачных народов». Последними были лесные самодийские племена, покоренные хакасами. Таким образом, дань с соседних народов также была важной статьей дохода государства.

Социальный строй у хакасов, по мнению исследователей, был развитым феодальным. Об этом свидетельствует не только экономика государства, но и письменные данные — китайские летописи и собственные древнехакасские надписи. Во главе государства стоял каган, принадлежавший всегда к правящему роду «кыргыз». К этому роду относилась вся правящая верхушка государства — его «эль»19. По нему древнехакасское государство нередко в древности и в современной исторической литературе называется «Кыргызским каганатом».

Как уже говорилось, эта традиция характерна для многих степных народов Евразии. Во всяком случае всюду, где у нас есть возможность проследить истоки названия того или иного объединения (социального или этнического), всегда в основе его лежит имя правящего рода или старейшины этого рода.

Как и все средневековые государства Кыргызский каганат вел частые войны, особенно с уйгурами, которых ему необходимо было победить, освободиться от их власти и затем расширить за их счет территорию своей страны. Хакасы стремились подчинить себе окружающие их племена, но при этом не уничтожали их, а заставляли платить дань (подать) в казну кагана. С Китайской империей поддерживались торговые отношения, ни военных союзов, ни войн с нею не зафиксировано в источниках. Китайский император в письме к кагану писал: «Нас разделяют различные народы и нашим государствам трудно действовать общими силами». И действительно, хакасы были более уйгуров и тюрок свободны от влияния и интриг китайского двора, что несомненно способствовало росту их собственной государственности и культуры.

В каганате была уже тонко разработанная административная система: «Чиновники делятся на шесть разрядов, как-то: министры, главноначальствующие, управители, делоправители, предводители и дигани. Министров считается семь, главноначальствующих три, управителей десять. Делоправителей считается пятнадцать: предводители и дигани не имеют чинов...» — сообщалось в хронике Таншу20. Вся эта масса разнообразных управителей строго следила за порядком в войсках, за налогами, за выполнением суровых законов.

Естественно, что при высокоразвитой и разносторонней экономике, при строгой власти, опиравшейся и на экономическое благополучие, и на сильные войска, набиравшиеся «из всех поколений», расцветала и культура этого государства. Помимо широко распространенной письменности, аналогичной тюркской и уйгурской, у них была развита музыкальная культура («из музыкальных орудий имеют флейту, бубен и два неизвестные»), а также культура общественных зрелищ, своеобразный цирк: «из зрелищ употребительны: верблюд и лев — обученные, вольтежирование на лошадях и балансирование на веревке» .

Центрами ремесел, торговли, администрации и культуры были города, о которых рассказывают арабские и персидские авторы.

Несмотря на развитие всех отраслей хозяйства, быта и культуры, на их явно оседло-земледельческий характер, следует особенно подчеркнуть, что весь быт и мировоззрение хакасов были проникнуты кочевническими традициями. Так, наличие оседлых поселений с укреплениями из дерева, наличие сложенных из бревен домов с крышами из коры не исключало сохранившуюся любовь к юртам («палатки, обтянутые войлоком») и к привычной для кочевников пище — мясу и кобыльему молоку. Калым при браках платился лошадьми и овцами, т. е. опять-таки животными, наиболее полно отражавшими склонность хакасов к недавнему кочевничеству. Естественно, что все они были всадниками. Всадничество — основной мотив всех наскальных рисунков. Всадники обычно изображались тяжеловооруженными. Это рыцари, закованные в панцири. Разнообразное оружие, которым владели и которое научились ковать хакасы, использовалось, как правило, именно этими рыцарями. Рядовые конники были вооружены луком и стрелами, т. е. традиционным оружием всех воинов-кочевников.

Традиционными, патриархальными остались и религиозные представления в каганате. Там господствовал культ духов, жертвы которым приносились в открытой степи шаманами. Умерших хакасы сжигали.

Естественно, что с развитием общественных отношений в хакасском государстве возникла необходимость как-то изменить религию, поставить ее над подданными. Аристократия жаждала обособления от черного люда (кара-будун). С этой, очевидно, целью часть хакасской верхушки, в том числе и род кыргызов, приняла в середине IX в. манихейство. Не обошлось это и без влияния уйгуров. Однако в отличие от последних даже среди богатых и знатных манихейство не приобрело популярности. Уже в XI в. источники не упоминают о манихейских обрядах у населения Кыргызского каганата. Что же представляло собой это население? Преобладало в государстве этническое объединение хакасов с правящим элем «кыргыз». Входили в него и другие этнические группы, которые, как и хакасы, за 300 с лишним лет яшзни каганата (до татаро-монгольского нашествия) сформировались, очевидно, уже в народности22.

Араб Идриси в середине XII в., рассказывая о городах киргизов, писал, что все они заселены «трудолюбивыми, храбрыми и мужественными народами, которые особенно должны опасаться предприимчивости короля кимаков, желчного принца, который находится почти всегда в состоянии войны со своими соседями»23.

Итак, одним из самых серьезных врагов Кыргызского каганата в XII в. было государство, расположенное к западу от него — Кимакский каганат.

Кимакский каганат

наверх

Сохранилась легенда, записанная Гардизи в XII в., о происхождении кимакского союза, переросшего затем в государство. Мы рассмотрим ее подробно потому, что в ней необычайно точно и в то же время живо рассказывается о начале сложения кочевнического государства на обломках погибшей «материнской империи» — в данном случае Тюркского каганата.

Легенда начинается с описания междоусобицы, разъедавшей в VIII в. Тюркский каганат (у Гардизи тюрки названы татарами): «Старший сын овладел царством, младший стал завидовать брату; имя младшего было Шад. Он сделал покушение на жизнь старшего брата, но неудачно; боясь за себя, он взяв с собой рабыню-любовницу, убежал от брата и прибыл в такое место, где была большая река, много деревьев и обилие дичи; там он поставил шатер и расположился». Итак, тюркский царевич (Шад) откочевал на свободную территорию. Далее в легенде говорится, что к нему присоединилось «7 человек из родственников татар (т. е. тюрок.— С. П.): первый Ими, второй Имак, третий Татар, четвертый Байаидур, пятый Кыпчак, шестой Ланиказ, седьмой Аджлад. Эти люди пасли табуны своих господ, в тех местах, где (прежде) были табуны, не осталось пастбищ, ища травы, они пришли в ту сторону, где находился Шад», который «принес с собой большую добычу с охоты и угостил их, они остались там до зимы. Когда выпал снег, они не могли вернуться назад, травы там было много и всю зиму они провели там». Весной они все же послали одного человека в тюркскую ставку. «Тот, когда пришел туда, увидел, что вся местность опустошена и лишена населения: пришел враг, ограбил и перебил весь народ. Остатки племени спустились к этому человеку с гор, он рассказал своим друзьям о положении Шада, все они направились к Иртышу. Прибыв туда, все приветствовали Шада как своего начальника и стали оказывать ему почет. Другие люди, услышав эту весть, тоже стали приходить сюда; собралось 700 человек. Долгое время они оставались на службе у Шада, потом, когда они размножились, они рассеялись по городам и образовали семь племен по имени названных семи человек»24.

В этой легенде рассказывается о формировании нового политического и этнического объединения, возглавленного двумя первыми «племенами» — Ими и Имак: кимаками25. Причины возникновения его точно указаны в этом рассказе: междоусобица, поиски новых пастбищ, энергия Шада, сумевшего «накормить» и объединить вокруг себя несколько родов, и, наконец, гибель того государства, в которое они прежде входили. По-видимому, все эти причины имели место и при образовании других аналогичных кимакскому объединений начиная от жуаньжуа-ней и тюрок и кончая Кыргызским и Хазарским каганатами. Все они, как правило, состояли из нескольких родственных, а иногда и неродственных племен, а вернее из выходцев (изгоев) из этих племен, образовавших затем новые группы. При этом не всегда сохранялось даже прежнее наименование племени. Нередко оно давалось по имени хана, возглавлявшего данное племя в период его формирования.

Произошли эти события в период распада Тюркского каганата, т. е. примерно в середине VIII в. К середине IX в. довольно четко наметилась территория нового объединения, включавшая Прииртышье, приаральские степи и северо-восточное Семиречье26. Размеры его в поперечнике. не превышали 1000—1200 км, а значит, были равны соседнему с ним Кыргызскому каганату.

Хозяйство в каганате определяется исследователями как полуоседлое. В подавляющем большинстве письменных источников, упоминающих об экономике кимаков, подчеркивается ее кочевой уклад. Однако в них постоянно говорится о летней и зимней ставках кагана; следовательно, два оседлых поселения, игравших роль административных центров, зафиксированы далее в ранних источниках. Абу-Дулаф в X в. писал, что в стране кимаков растет виноград, а в XII в., согласно данным Ид~ риси, земледелие было орошаемым. Археологические материалы подтверждают письменные свидетельства. Об оседлости у кимаков говорит большое количество обнаруяженных археологами оседлых поселений, а в позднее время — в XII—XIII вв.— городов. Интересно, что не только археологи, но и письменные источники сообщают о наличии у кимаков двух типов жилищ — юрт и полуземлянок.

Мы уже говорили, что даже в Кыргызском каганате, где оседлость и земледелие были превалирующими формами жизни и хозяйства, в засушливых, непригодных для пахоты районах население продолжало кочевать. Так и у кимаков скотоводство, конечно, было кочевым, а поскольку площадей, пригодных для кочевания, в Кимакском каганате было много больше (в частности, все аральские степи), то и удельный вес кочевничества в этом государстве был много больше. Кимаки разводили в основном лошадей и овец, лошади у них выводились нескольких пород, а скотоводство было специализированным — в каждом районе занимались разведением особого вида скота, как это практиковалось и в более позднее время, вплоть до XIX в.

На поселениях, многие из которых постепенно перерастали в города, развивались ремесла, хотя долгое время здесь преобладало домашнее производство. Однако археологические материалы позволяют говорить об оригинальной культуре кимаков, а это значит, что продукция ряда мастеров распространялась на всей территории этого государства, что и давало культуре собственный, свойственный только кимакам облик27. В настоящее время можно считать вполне доказанным существование у кимаков древпетюркской письменности28.

Поскольку первая руническая надпись из земли кимаков (из Прииртышья) была обнаружена на обратной стороне бронзового зеркала, т. е. на обычном бытовом предмете, логично заключить, что письменность была широко распространена среди населения каганата. Абу-Ду-лаф упоминает об этом бегло, как о хорошо известном и непримечательном факте: «у них растет тростник, которым они пишут».

Б. Е. Кумеков полагает, что образование кимакского государства следует относить к концу IX — началу X в29. Во всяком случае первые упоминания о нем в источниках относятся именно к этому времени. Думается, что процесс образования государства начался значительно раньше, упоминания о нем появились, естественно, уже после того, как новое государство окрепло и начало играть в Азии заметную политическую роль. Правитель государства взял высший тюркский титул — каган, который носили все наиболее сильные и развитые экономически преемники обоих Тюркских каганатов. Власть его, по сведениям Идриси, была строго наследственной. Политическое устройство в государстве было аналогично хакасскому: оно также было разбито па уделы, управители которых, назначенные первоначально каганом из родовой аристократии, также передавали власть по наследству. Следует сказать, что в X в., видимо благодаря расширению государства, в него входило уже не семь «племен», как в VIII в., а 11. При этом самым значительным, кроме собственно кимаков, были кипчаки, о которых мы уже говорили в предыдущем разделе. Судя по данным Худуд-ал-Алам о титулатуре кипчакских правителей, главы уделов назывались «маликами». О внутреннем устройстве кимакского общества, к сожалению, известно очень немного. Однако из фразы Идриси о том, что «только знатные носят одежду из красного и желтого шелка», и его же сообщения о наличии у кимаков конного и пешего войска мы все же можем сделать вывод о резком расслоении кимакского общества на социальные группы. О том же несомненно свидетельствуют находки богатых и бедных погребений.

Очевидно, в пользу кагана и маликов с населения государства взимали налоги, глухие сведения о которых мы получили опять-таки из труда Идриси30.

Силу центральной власти — кагана — правительство пыталось утвердить и введением какого-то единого мировоззрения, характерного только для Кимакского каганата. Так, Гардизи писал о культе Иртыша — главной р. Кимакии: «Кимаки оказывают уважение этой реке, почитают ее, поклоняются ей и говорят: ,,Река — бог человека"31. Кроме того, под непосредственным влиянием Уйгурии и Кыргызского каганата у них появилось манихейство, а в XII в. к ним начало проникать мусульманство. Не исключено, что две последние религии стали утверждаться в каганате из-за роста центробежных стремлений — отдельные малики, чтобы отъединиться от кагана, могли обращаться к религиям врагов каганата: хакасов на востоке и среднеазиатских государств на юге. Все нововведения, очевидно, мало влияли на основной культ, принятый всем населением каганата,— патриархальный культ предков. Вещественными доказательствами его распространения на всей территории расселения кимакских племен являются каменные статуи, оставшиеся в небольших оградках-святилищах на древних степных курганах. Этот обычай, как и самый титул главы государства, а также многие другие обряды и обычаи перешли к кимакам из Тюркского каганата (как и в Уйгурский каганат). Его расцвет совпадает с расцветом каганата, поскольку только богатые и к тому же не боящиеся неожиданных вторжений на родовые земли жители каганата могли позволить себе возведение каменных памятников своих предков.

Следует сказать, что торжественно обставленный обряд почитания предков являлся безусловно одним из существенных элементов сплочения кимакско-кипчакского этнического объединения в единое целое. Известно, что кипчаки, в начале XI в. двинувшиеся на завоевание новых пастбищ, унесли этот обычай как собственный этнографический признак в южнорусские степи. Откочевка огромного количества орд с территории распадающегося каганата помешала сложению кимакского (кипчакского) народа, распространению этого этнического наименования на все население, обитавшее на землях каганата. На протяжении всей своей истории, которая длилась около 200 лет (с середины IX до начала XI в.) Кимакский каганат был деятельным и сильным государством, успешно утверждавшим свое внешнеполитическое положение.

Идриси писал: «Царь кимаков один из великих царей и один из славных своим достоинством... Тюркские цари опасаются власти хакана, боятся его мести, остерегаются его силы, берегутся его набегов, так как они уже знали это и испытали от него раньше подобные действия»32.

Таким образом, тюркоязычный мир хорошо знал силу Кимакского каганата, а судя по тому вниманию, которое уделялось кимакам в арабских рукописях, знали и учитывали эту силу и далеко за пределами евразийских степей. Войны, которые велись каганатом, были войнами за политическое господство. Завоеванные области не разорялись, а присоединялись и облагались данью, а сильных противников, особенно Кыргызский каганат, кимаки держали в напряжении постоянными набегами.

В XII в. государство кимаков перестало упоминаться в источниках — под влиянием многих обстоятельств, которые также подчиняются общим для всех степных государств закономерностям и будут рассмотрены в следующей главе, оно распалось па отдельные небольшие ханства.

Последним сильным государством, бывшим прямым наследником Тюркского каганата, был Хазарский каганат — крайнее западное объединение кочевых племен, обитавших в европейских степях33. О начальном периоде жизни этого объединения мы уже говорили. Сами хазары, возглавленные тюркским родом Ашина, оставались традиционно кочевниками до самой гибели каганата. Другие этнические объединения, входившие в каганат, были полуоседлыми или оседлыми.

Первый период истории Хазарского каганата, начавшийся в середине VII в., весьма напоминал описанный в легенде период формирования кимакского объединения. Тогда в прикаспийских степях нынешнего Дагестана также собрались кочевые и полукочевые племена, вассальные Тюркскому каганату. Часть из них обитала (кочевала и оседала) в дагестанских степях еще с гуннского нашествия, часть (например, тюрки рода Ашина) пришла из восточных областей каганата, спасаясь от междоусобных неурядиц и вражеских набегов. Все они были не только носителями своих «племенных» традиций, но в значительной степени и носителями и хранителями культуры Тюркского каганата. И в данном случае можно говорить, что хазарское государство складывалось не на пустом, неподготовленном для государственности месте.

Местные племена с земледельческим складом хозяйства, соседство высокоцивилизованных стран с развитой культурой и классовым строем способствовали быстрому формированию в дагестанских степях земледельческо-кочевой комплексной экономики и сложению поселений городского типа. В этом заключалось своеобразие хазарского государственного объединения дагестанского периода, отличающегося от остальных каганатов, развивавшихся в экономическом отношении медленнее.

Жизнь этого объединения изменилась и потекла по обычному руслу полукочевых государств с середины VIII в.— после разгрома, который был учинен ему в дагестанских степях и предгорьях арабами. Города были разграблены, пашни заброшены, стада угнаны. Разорение, как это часто случалось в кочевнических государствах, было как бы толчком или даже стимулом для стремительного продвижения на новые земли — в низовья Волги, Подонье, Приазовье и частично Крым. При этом следует помнить, что только Приазовье и Крым были заняты кочующими и кое-где оседающими болгарскими ордами, а весь бассейн Дона и степи на Волге были практически свободными. Возможно, что по ним кочевали разрозненные небольшие орды, оставшиеся здесь от гуннского нашествия, однако сведений об этом в письменных источниках не сохранилось, а археологи до сих пор не могут обнаружить здесь следы населения VI—VII вв.

Таким образом, продвижение в северные степи не носило характера нашествия. Для части племен это была откочевка, а для большинства — расселение (переселение), поскольку они в дагестанских степях и в предгорьях Кавказа перешли уже к оседлому образу жизни и к земледельческому хозяйству.

Размеры каганата выросли после этого события примерно в три раза, т. е. превысили размеры как Кыргызского, так и Кимакского государств.

 

загрузка...