Рассуждения о крутобоко-куполовидных шлемах с полумаской и кольчужной бармицей

12. Фрагменты шлема и полумаски, найденные в 1989 г. при раскопках разрушенного кочевнического захоронения у поселка Семеновод Новоалександровского района Ставропольского края⁶⁷. Полумаска сохранилась в виде множества фрагментов малого размера. Первоначально она крепилась к боевому наголовью при помощи равномерно расположенных заклепок у верхнего ее края. Пространство вокруг глазных вырезов вдавлено. Вырезы для глаз вытянуто-овальной формы, заметно сужаются к внешним краям. В них — сквозные отверстия, сквозь которые продеты кольца бармицы, фактически обрамляющие «глазницы». Кольца бармицы крепились и к наноснику. На внутренней стороне большинства сохранившихся фрагментов остались следы органики (возможно от подкладки) (рис. 44).

13. Полумаска из частной коллекции, найденная на территории Донецкой области (рис. 45).

Рис. 44. Наносник из погребения у поселка Семеновод (рисунок А.Е. Негина по: Нарожный, 2010)	Рис. 45. Полумаска из Донецкой области. Частная коллекция. Больше фотографий

14. Шлем из частной коллекции, проданный с торгов на аукционе Fischer Luzem⁶⁸. Происхождение этого шлема неизвестно. Он интересен тем, что уже в XIV в. был переделан на европейский манер. При переделке наносник и вся налобная часть были удалены так, что надо лбом образовался прямоугольный вырез с «пережиточным» мыском в середине. Видимо позже к налобной части было приклепано крепление для подвижного наносника (рис. 46).

Таблица датировок «крутобоко-куполовидных» шлемов

Как видно из вышеприведенных описаний, шлемы рассматриваемого типа имеют тулью двух видов. К первой группе относятся шлемы с гладким (Городец, Киев, Чингул (Заможное), Таборовка), а ко второй группе с рифленым куполом с выраженными коннелюрами, чередующимися поднятыми гладкими участками (Никольское, Моску, Краснодарский край, Городище, неизвестного происхождения из частной европейской коллекции). Все они, однако, имеют защиту лица либо в виде скульптурного объемного наносника, реалистично изображающего длинный горбатый нос и сходящихся к нему сверху сомкнутых дуговидных «бровей». Иногда «нос» и «брови» были частью целой полумаски с отверстиями для глаз, обведенными рельефным кантом. Обычно такие наносники и такого же вида полумаски выковывались из одного куска и приклепывались к нижнему краю неглубокого выреза на лицевой части шлема. Во всех разновидностях шлемы серии имели кольчужную бармицу, закрывающую все лицо за исключением глаз. Шлемы с круговой бармицей, изначально чешуйчатой, появились и получили популярность в Согде, Иране и Северной Европе уже примерно в VI-VII веках н.э.⁶⁹ Тогда же стала известна и кольчужная бармица, защищающая лицо воина так, что оставались открытыми только глаза. Достаточно наглядно подобная защита лица показана на рельефе из Таки-Бустана, изображающем царя Пероза I или Хосрова II в виде тяжелово- оруженного всадника⁷⁰.

Простые плоские наносники с круто загнутыми бровями, приклепанные к тулье шлема, появляются еще раньше — на рубеже новой эры в среднеазиатских степях и распространяются оттуда к парфянам и сарматам⁷¹. Раннесасанидские железные полусферические каски, состоящие из двух половин, соединенных между собой продольным металлическим гребнем, использовавшиеся тяжелой кавалерией (катафрактами), как правило, снабжались прямым узким наносником. В IV в. н.э. такие боевые изголовья заимствуются римлянами и распространяются по всей территории римских владений от берегов туманного Альбиона до Балкан⁷². Именно они становятся прототипом вендельских шлемов и известнейшего англо-саксонского шлема из Саттон-Ху⁷³. Таким образом, распространившаяся из Сасанидского Ирана форма защиты лица в виде полумаски появляется и в раннесредневековой Европе.

Тем не менее все вышеописанные модификации наносников и полумасок еще очень отличаются от полумасок «крутобоко-куполовидных» шлемов. Сохранившиеся на них полумаски имеют рельефно оформленные надбровные дуги, изогнутый клювовидный нос с рельефными ноздрями, иногда с отверстиями для дыхания. Присутствие этих полумасок на очень ограниченном круге памятников не позволяет с уверенностью говорить об их генезисе и территории с этим связанной. Следует лишь отметить, что, судя по находкам, бытовали они довольно непродолжительное время на территории Древней Руси, а также на сопредельных степных территориях. По иконографическим источникам ареал их распространения можно расширить за счет Хулагуидского Ирана и сопредельных территорий. Однако связывать их генезис со шлемами с полумасками эпохи викингов, как это делает Ю.Ю. Петров, по меньшей мере неразумно, так как очевидна лакуна в несколько столетий, а также несомненно конструктивное их отличие, ведь ранние шлемы имели не реалистично и скульптурно оформленные полумаски, а плоские⁷⁴.

В последние десятилетия, начиная с выхода в свет работ А.Н. Кирпичникова, посвященных русскому доспеху, в отечественной науке господствует идея, что крутобокий шлем с забралом-полумаской и круговой кольчужной бармицей является сугубо местным, древнерусским типом шлема второй половины XII — первой половины XIII в.⁷⁵ Однако в последнее время появились работы, рассматривающие этот тип боевых наголовий как привнесенный извне с установлением монгольского протектората, когда Русь стала частью Монгольской империи⁷⁶. На основе набора признаков, выделенного М.В. Гореликом по изобразительному материалу, подтвержденному археологическими артефактами, а также следуя неоднократным упоминаниям в русских летописях бытования на Руси элементов монгольского доспеха (Ипатьевская летопись под 1246 г., Задонщина), в значительной степени были пересмотрены ранее игнорировавшиеся многими историками факты, свидетельствующие о сильнейшем восточном (в том числе и монгольском) влиянии на развитие русского оборонительного вооружения. Публикация находки богато украшенного серебрением и позолотой крутобокого шлема с полным набором признаков, характерных для центральноазиатских шлемов, происходящего с территории Нижегородского Поволжья, имеет важное значение для изучения данного вида боевых наголовий.

Домонгольское русское происхождение крутобоких золоченых шлемов доказывается датировками двух находок — так называемого «шлема Ярослава Всеволодовича» и полумаски из Вщижа. Однако в обоих этих случаях датировка более чем спорна. Особенно это касается находки у села Лыково. Этот шлем был найден в двадцати верстах от поля битвы при Липице по дороге во Владимир. Данный факт позволил президенту Академии художеств Алексею Николаевичу Оленину предположить, что он мог принадлежать князю Ярославу Всеволодовичу, бросившему его во время бегства⁷⁷. В пользу этой версии могло бы свидетельствовать крестильное имя Ярослава — Федор, действительно содержащееся в благожелательной надписи на челе шлема: «Вьликъй архистратиже ги Михаиле помози рабу своему Феодору». И правда, летопись свидетельствует, что после битвы при Липице братья Ярослав и Юрий Всеволодовичи бежали. Но побежали они разными дорогами. Ярослав побежал в Переяславль, а во Владимир сбежал Юрий. Следовательно, более логично было предположить, что шлем мог бросить по дороге во Владимир только Юрий, тем более, именно о нем летопись говорит как о сбросившем всю верхнюю одежду во время бегства⁷⁸. Впрочем, в Новгородской первой летописи, где читается исходный текст «Повести о битве на Липице»⁷⁹, этой детали нет. Поэтому она может быть результатом творчества летописца XV в.⁸⁰

При рассмотрении обстоятельств находки также возникают вопросы. Произведенное сельским заседателем Кулаковым следствие показало, что 9 августа 1808 г. крестьянки Анисья Ларионова и Настасья Васильева с целью сбора орехов посетили орешник, который находился в трех верстах от села Лыково. По словам Ларионовой, она увидела «что-то светящееся в кочке». Вдвоем с Васильевой они извлекли из кочки «шапку железную» с вложенным в нее «железной проволоки панцирем» и, принеся находку в дом Ларионовой, сообщили сельскому старосте Павлу Семенову и сотскому Илье Андрееву. Те, в свою очередь, рассказали о необычной находке с образами святых сельскому священнику, который забрал ее в церковь, а затем передал своему церковному начальству. Побывавший на месте находки сельский заседатель Кулаков обнаружил там яму глубиной «четверти две» (около 40 см) и, произведя дальнейшие раскопки, более ничего не обнаружил⁸¹. Спрашивается, зачем было рыть яму, если шлем находился на поверхности и был виден? Почему крестьянки рассказывали об обстоятельствах находки по-разному, если они были вместе? А Настасья Васильева, вообще, показала на дознании, что об обстоятельствах находки ничего определенного сказать не может (!)⁸². Кроме того, до сих место битвы на Липице в 1216 г. не локализовано. Как бы то ни было, сейчас остается лишь принять версию о случайном характере находки.

Другое дело, насколько верна версия, связывающая утерю шлема именно с битвой на Липице 1216 г.? Исследователи уже давно заметили следы трех переделок шлема. А.Н. Кирпичников отметил, что первоначально наголовье могло быть неукрашенным, а украшения появились на нем позднее. Очевидно, что другой человек, прикрепивший к тулье шлема серебряные пластины, сделал это без особой сноровки, так как часть заклепок прорезала налобную пластину, повредив буквы и орнамент. В дальнейшем на макушку шлема, прямо поверх чеканных изображений, было приклепано шпилеобразное навершие, а добавленная полумаска грубо перекрыла часть ног начельного архангела. Таким образом, переделки шлема могут свидетельствовать о том, что у него сменилось несколько владельцев⁸³.

Кроме того, иную атрибуцию шлема дал В. Янин, правда и у него шлем относился к домонгольским древностям⁸⁴. По мнению М.В. Горелика, шлем был утерян во время вторжения «Неврюевой рати» уже после его последней переделки, когда к нему была добавлена полумаска, изображающая горбатый нос. А полумаски именно такого типа исследователь считает привнесенными на Русь после монгольского нашествия⁸⁵.

В любом случае обстоятельства находки не способствуют узкой датировке шлема. К тому же золоченые шлемы могли принадлежать не только князьям, но и боярам, учитывая то, что те иногда не уступали по накопленным богатствам некоторым удельным князьям. Таким образом, не следует ограничивать кандидатов во владельцы шлема, обнаруженного возле села Лыково, узким кругом князей, причем рассматривая только кандидатуры домонгольского периода. Шлем мог быть оставлен совершенно при других обстоятельствах, поскольку Владимирское княжество в XIII-XIV вв. было ареной многочисленных столкновений и неоднократно подвергалось разорению. В 1252 г. именно по этим местам прошла т.н. «Неврюева рать»⁸⁶. В 1281 г. войска хана Туда-Менгу, приглашенные сыном Александра Невского князем Андреем Александровичем Городецким на помощь в борьбе со своим братом великим князем Дмитрием Александровичем, вновь опустошили Владимирское княжество и практически оккупировали всю Северо-Восточную Русь до границ Новгородской республики⁸⁷. В 1293 г. хан Токта, в ответ на очередную жалобу Андрея Городецкого на Дмитрия Александровича, посылает на Русь своего брата Тудана (которого русские летописи именуют Дюденем или Деденем). «Дюденева рать» прошла по всей Владимирской Руси, разорив Владимир и еще четырнадцать городов, в том числе Юрьев-Польский, Боголюбов и Переяславль-Залесский⁸⁸. В 1320 г. карательный отряд, посланный ханом Узбеком, вновь разоряет Владимир и его округу⁸⁹. В 1382 г. здесь похозяйничали отряды из войска Тохтамыша⁹⁰, а в 1408 г. — воины Едигея⁹¹. Приведенный список показывает, насколько беспокойными были Владимирские земли и то, что побег разгромленного на реке Липице князя — только один из возможных эпизодов, с которым можно связать потерю шлема. Поэтому небезосновательным представляется предположение, выдвинутое М.В. Гореликом. Согласно его гипотезе, шлем из села Лыково мог принадлежать сыну Ярослава — Андрею (младшему брату Александра Невского). Он вполне мог быть спрятан, когда карательные отряды «Неврюевой рати» разгромили дружину князя Андрея в окрестностях Переяславля-Залесского⁹².

Второй экземпляр, который считают подтверждением домонгольского происхождения крутобоких шлемов с полумасками, — полумаска из Вщижа⁹³. В расчищенном состоянии на ней виден точно такой же декор, как и на остатках полумасок на «шлеме Ярослава Всеволодовича» и на шлеме из Городца, а именно посеребренная поверхность с наведенными золотом бровями и веками. Проводивший во Вщиже раскопки Б.А. Рыбаков связывал находку с богатым домом, разрушенным во время осады Вщижа в середине XII в. Но учитывая немногочисленные чертежи и сам уровень раскопок, можно предполагать и более позднюю дату утраты полумаски — первую половину XIII в. или непосредственно монгольский погром.

Датировка находок других экземпляров, происходящих с территории Древней Руси, как правило, также спорна. Так, о фрагментах боевого наголовья из Изяславля вообще что-либо конкретное сказать трудно. Высказана гипотеза о том, что данный археологический памятник следует отождествлять с одним из пограничных центров Болховской земли, а шлемы, в нем найденные, могут иметь чуть более позднюю датировку — вплоть до 1257 г., и, возможно, не относятся к событиям монгольского погрома⁹⁴. Если принять гипотезу М.В. Горелика, то многочисленные наконечники стрел характерных для монголо-татар типов, обнаруженные при раскопках, причем даже в бревнах заборов, могли принадлежать штурмовавшим город воинам Даниила Галицкого. Летописи сообщают, что он вооружил свою дружину оружием монгольского типа⁹⁵. Кроме того, имеющиеся прорисовки остатков шлема, которые можно принять за фрагменты двух разных экземпляров, крайне схематичны, а сама находка должным образом не была опубликована и, к сожалению, практически разрушена небрежением ее хранителей⁹⁶.

По данным А.Н. Кирпичникова, фрагменты принадлежат двум разным боевым наголовьям, одно из которых было найдено на голове воина в кольчуге, павшего в воротах городка⁹⁷. В результате неудовлетворительного хранения фрагментов сложилось мнение, что обломки могли принадлежать разным шлемам. Так, на одном из фрагментов рифленого купола (хранится под одним инвентарным номером, вместе с обломками кольчуги) хорошо видна пайка двух элементов бронзой. Другой же кусок с полумаской не рифленый, а гладкий. Несмотря на это логично предполагать, что все фрагменты принадлежат все же одному наголовью. В этом случае следует полагать, что грани на нем были откованы только на верхней части тульи, так что шлем имел гладкий околыш и, кроме того, на нем отсутствовала роскошная дорогая серебряная золоченая обтяжка (она нигде не упоминается). Несмотря на это предположение, на карте находок, представленной в этой книге, фрагменты из Изяславля помечены двумя номерами (№ 4-5).

Фрагменты полумаски и обломки тульи шлема, найденные при раскопках на городище Свислочь, также трудно привязать к какому-либо одному событию со стопроцентной точностью. Ясно одно — находка сделана в горелом слое и связана с последствиями боя, так как к внутренней стороне полумаски «припекся» фрагмент кальцинированной кости – все, что осталось от сгоревшего хозяина шлема⁹⁸. Эти боевые действия вполне могли носить и междоусобный характер, но авторы раскопок связывают находки со штурмом монголами крепости во время карательного похода Бурундая в 1258 г., так как среди обнаруженного оружия имеется и навершие древка значка «бунчука»⁹⁹.

Учитывая вышеперечисленные находки, А.Н. Кирпичников причислил «крутобокие» боевые наголовья к кругу русских древностей, обозначив их как шлемы «IV типа». Их появление он связал со временем феодальных междоусобиц XII — начала XIII в.¹⁰⁰ В основу аргументации этой точки зрения им были привлечены выдержки из Ипатьевской летописи. Первое сообщение относится к описанию битвы при Руте 1151 г. и рассказывает, как к Изяславу Мстиславичу, лежащему раненым, подошли его же воины и, не узнав его под шлемом, хотели убить. Один из пехотинцев уже ударил мечом по шлему князя, где «написан святой мученик Пантелеймон злат...», «...и тако вшибеся шелом до лба». Изяслав успел снять шлем и был узнан¹⁰¹. Второе сообщение изображает один из драматических моментов похода на половцев северского князя Игоря Святославича. Он пытался остановить отступающих ковуев и, чтобы быть узнанным, «сонма шолом погнаше опять к полку»¹⁰². Исходя из этих пространных известий, А.Н. Кирпичников заключил, что упомянутые летописью шлемы обязательно должны были иметь защиту лица в виде круговой кольчужной бармицы. При этом полностью была исключена возможность того, что князья могли пользоваться более надежными для защиты лица шлемами с железными масками-личинами. На основании сообщений о шлеме Изяслава Мстиславича, исследователь выделяет еще один признак «крутобоко-куполовидного» шлема с круговой бармицей — рыцарскую эмблематику в качестве украшения. Однако чеканные начельные накладки встречаются и на других типах шлемов домонгольского периода: Немия (Винницкая область, Украина)¹⁰³, Квасниковка (Энгельсский район Саратовской области)¹⁰⁴, и в силу этого невозможно с уверенностью идентифицировать упомянутые летописью шлемы как «крутобокие» с круговой бармицей. Все остальные признаки «крутобоких» шлемов — будь то прямое или загнутое назад навершие в виде короткого стерженька, полумаска с клювовидным наносником и круговая кольчужная бармица — не находят отражения на иконографических памятниках домонгольской Руси. Как уже отмечалось выше, практически отсутствуют они и в археологических комплексах домонгольского периода.

Очевидно, что типологизация шлемов — дело довольно сложное. Существуют подробно разработанные типологии, более или менее дробные или общие. Все они имеют как достоинства, так и недостатки. С одной стороны, деление на безликие типы под номерами вызывает меньше нареканий, нежели чем локально-географическое, зачастую приписывающее ту или иную модификацию конкретной оружейной традиции того или иного народа. Но, с другой стороны, подобная типология грешит излишней прямолинейностью, поскольку подразумевает строгую линейность развития и не учитывает каких бы то ни было локальных особенностей. Такова и типология шлемов А.Н. Кирпичникова.

Говоря о более дробной и вариативной «локальной» типологии, необходимо отметить, что она позволяет более явственно раскрыть характер возможной географической дифференциации и локальных особенностей модификаций шлемов. Вместе с тем при разработке такой типологии трудно удержаться от выделения чистых национальных типов оружия, таких как «русский», «монгольский» и т.п. И тут уже, как правило, различные взаимовлияния, неизбежные при кросскультурных взаимодействиях, отходят на второй план, уступая место пресловутому делению оружия по национальному признаку. Этот подход также кажется упрощенным и не отражающим всей картины взаимного пересечения оружейных традиций и заимствований с позднейшей локальной модификацией. В случае с рассматриваемым типом шлемов это особенно актуально, так как здесь слились воедино наработки сразу нескольких оружейных традиций, которые аккумулировались на территории Золотой Орды. Крупное оружейное производство отмечено в Самарканде¹⁰⁵ и области Саксин — округе большого средневекового торгового города, который был расположен в устье Волги¹⁰⁶. В Волжской Булгарии существовало и свое оружейное производство¹⁰⁷. Следует полагать, что массовостью и качеством своей продукции славились и аланские кузнецы-оружейники¹⁰⁸. Также давнюю традицию имело производство кольчуг в Дагестане, о чем красноречиво свидетельствуют письменные источники¹⁰⁹. О поставках персидского оружия из Персии монголам упоминает Гильом де Рубрук¹¹⁰. Можно даже предположить, что изначально производственная база Золотой Орды находилась в Южном Закавказье и Северном Иране, захваченных монголами¹¹¹. Позже ханы нередко получали оружие в качестве подарков из Египта¹¹². В Орду также переселяли самых лучших ремесленников¹¹³. Таким образом, можно говорить о формировании своеобразной золотоордынской традиции в изготовлении вооружения, впитавшей в себя самые лучшие и передовые оружейные технологии многих стран и народов.

Несомненно, не следует упрощать вопрос, приписывая шлемы рассматриваемого типа к русской или монгольской оружейной традиции, так как они несут на себе отпечаток сразу нескольких традиций. Горбатый скульптурно выполненный нос видоизменялся — от довольно реалистичного до упрощенного и неуклюже изготовленного — в зависимости от места изготовления шлема, что прекрасно демонстрирует шлем из погребения № 1 Келийского могильника¹¹⁴, являющийся подражанием или локальным вариантом этой серии шлемов. 

Кроме того, следует отметить, что трехчастные шлемы с яйцевидной тульей, чуть приостренной к макушке формы (IV типа по А.Н. Кирпичникову), очень похожи на большую группу четырехчастных боевых наголовий, распространенных на территории золотоордынского улуса Дешт-и-Кыпчак, и особенно в Прикубанье во второй половине XIII -начале XV в. Эти шлемы по форме практически идентичны трехчастным, но состоят из четырех сегментов и, как правило, не снабжались полумасками или наносниками. Правда, иногда на таких шлемах имеются надглазные выкружки, которые могли быть вполне самостоятельным элементом купола шлема, но могли предназначаться и для приклепывания назальной пластины (Кривуша-4, Пролетарский)¹¹⁵. Околыш у четырехчастных черкесских шлемов также отсутствовал. Навершия встречаются редко. Не было и отверстий или петелек вдоль нижнего края шлема, а это свидетельствует о том, что они имели приклеенную подкладку и надевались поверх кольчужного капюшона¹¹⁶.

Если на территории Древней Руси «крутобоко-куполовидные» шлемы присутствуют, хотя бы в слоях, связанных с монгольским погромом, то совершенно иная ситуация сложилась на Ближнем Востоке, и в частности в Хулагуидском Иране. Там довольно значительна иконографическая база (рис. 48, 49), но отсутствуют реальные находки этого типа шлемов. Их бытование несомненно, поскольку такой вид боевого наго-ловья, как шлем с круговой кольчужной (изначально чешуйчатой) бармицей, прослеживается на Востоке в Сасанидском Иране приблизительно с VI в.¹¹⁷ Возможно, некоторые наголовья из Вальсъердских захоронений (Швеция) изготовлены под влиянием сасанидских образцов, которые, в свою очередь, значительно повлияли на позднеримские образ-цы¹¹⁸, под влиянием которых и созданы образцы, происходящие из раскопок в Швеции¹¹⁹. Однако в Западной Европе такая форма защиты лица, как круговая кольчужная бармица, прикрепленная тыльной своей частью к тулье шлема, а лицевой к полумаске, не получает широкого распространения. Крутобоко-куполообразный шлем с кольчужной бармицей, закрывающей лицо, можно видеть на миниатюре середины XIII в. из сельджукского манускрипта поэмы «Варка и Гульшах», а в последней четверти XIII - начале XIV в. — и в других иракских и иранских источниках (тебризские и ширазские миниатюры рукописи «Шах-наме»). Наиболее репрезентативные изображения таких шлемов можно видеть на миниатюрах датируемого 1330-ми гг. так называемого «демоттовского» списка «Шах-наме» («Большой монгольской», как ее теперь называют историки исламского искусства)¹²⁰. Их появление на страницах ближневосточных манускриптов, несомненно, связано с монгольским завоеванием Багдада, разгромом Аббасидского халифата и образованием улуса Хулагуидских иль-ханов. После разгрома Хорезма и захвата севера Ирана иранские мастера-оружейники, славившиеся своим искусством, были согнаны в качестве рабов в карханэ-работные дома и привлечены к изготовлению доспехов для войска Хулагуидов¹²¹. Местные мастера под присмотром своих монгольских коллег изготавливали монгольского образца вещи, иногда привнося в них элементы местного декора. Основываясь на возможном наличии на шлеме из Городца куфической надписи, М.В. Горелик попытался даже локализовать место производства шлема. Им было выдвинуто предположение, что он мог быть изготовлен в мастерских, организованных монгольским наместником северного Ирана Аргуном-акой в Азербайджане¹²². В пользу широкого распространения подобных шлемов на Востоке могут свидетельствовать некоторые их детали, «перекочевавшие» на более поздние так называемые «тюрбанные» шлемы. Рифленые купола, навершие с «яблоком» (в качестве некоего прототипа «яблока» можно трактовать круглое расширение в средней части наверший шлемов из Городца, Моску и Чингула) и быстро исчезнувшая полумаска и горбатый нос, который был заменен на подвижной наносник. Отсутствие реальных находок «крутобоко-куполовидных» шлемов на данной территории следует связывать с особенностью погребального обряда мусульман (запрещение помещать в могилу какие-либо предметы), а также с отсутствием таких масштабных и катастрофических нашествий и разорений, которые постигли в XIII в. русские княжества и благодаря которым в опустевших на время русских городах образовались слои, содержавшие утерянные артефакты.

К сожалению, приведенные выше данные недостаточны для точного определения генезиса «крутобоких» шлемов. Однако из всего сказанного можно сделать вывод о практически полном отсутствии обоснованных доказательств теории о русском происхождении куполовидных шлемов, поскольку экземпляры, найденные на территории древнерусских городов, происходят, как правило, из горелого слоя, связанного с монгольским разорением. Конечно, в нашем распоряжении есть упоминание во французской героической поэме «Рено де Монтобан» о «добром хауберке» (кольчуге), сделанном на Руси¹²³, а также раскопано пять ремесленных мастерских, производивших оружие (в Новгороде, Воине, Гомеле, Полоцке, Можайске), но эти данные об оружейном производстве на Руси никак не свидетельствуют о русском влиянии на оружейные традиции кочевников Золотой Орды.

С другой стороны, находки и многочисленные изображения свидетельствуют о широком распространении данного типа шлемов на всей территории татаро-монгольского государства: от Руси до Закавказья и Ближнего Востока. На каждой из этих территорий могли находиться свои центры производства крутобоких шлемов, изготавливавшихся по одному образцу, лишь с незначительными изменениями, вносившимися местными мастерами. Бытовали шлемы этого типа на протяжении XIII и в первой половине XIV в., что подтверждается и вещественными находками с широкой датой — XIII век, и изображениями (опять же «демоттовского» списка «Шах-наме» — первая половина XIV в.). Причем шлем из Городца, по всей видимости, также надо датировать началом XIV в., а его утрату можно предположительно связать с событиями 1408 г., когда такие шлемы уже давно вышли из моды и являлись довольно архаичным элементом воинского снаряжения. Очевидно, что боевое использование городецкого шлема во время нашествия Едигея маловероятно; скорее всего, он просто где-то хранился, передаваясь по наследству, ведь на Руси мода на «крутобокие» шлемы распространилась так же широко, как и на других территориях монгольской империи, о чем свидетельствует стремление к переделке по новой моде даже старого шлема, что видно на примере так называемого «шлема Ярослава Всеволодовича». 

В рамках рассмотренной серии шлемов находка в Городце являет собой исключительный образчик оружейного искусства. Более ни один из вышеописанных шлемов не несет на себе такого богатого орнаментального декора, сочетающего в себе сразу несколько сюжетов, имеющих характер апотропея. Вместе с тем этот уникальный образец окружен и ореолом таинственности, ведь многим хочется узнать, кому мог принадлежать этот богато украшенный шлем. Такие дорогие вещи не принадлежали рядовым воинам и просто так не терялись. В связи с этим время от времени появляются разные гипотезы о том, как шлем мог появиться в Городце, кому принадлежал и при каких обстоятельствах был утерян.

Тайны, факты и гипотезы

Шлем, найденный в Городце, — это свидетельство боевого прошлого древнего волжского города. Крупный по тем временам торгово-промышленный город был в XIII в. столицей Городецкого княжества, а затем вошел в состав НижегородскоСуздальского княжества. Дважды Городец был полностью разрушен (в 1238 и 1408 г.). Роковым в истории средневекового Городца стал 1408 г., когда после опустошения войсками Едигея город пришел в запустение более чем на три столетия. Согласно народному преданию, именно неподалеку от места находки шлема враги прорвали оборону города. Еще И.А. Кирьянов предположил, что народная легенда, рассказывающая о прорыве линии городских укреплений в районе современной ул. Загородной, путает осаду 1238 г. с событиями 1408 г.¹²⁴ В подтверждение этой догадки приводились данные археологических разведывательных работ, в ходе которых был произведен обмер городецких валов и рвов. Было установлено, что на отрезке вала (отгораживающего слободу от посада), с внутренней стороны которого и был обнаружен шлем, на протяжении 540 м вал и ров имеют меньшие размеры, чем на других участках. Остроконечная форма вершины вала в этом месте и отсутствие на ней широкой площадки для городни позволяют утверждать, что в качестве крепостной стены здесь использовался обычный частокол; тем более что его обуглившиеся остатки были найдены при обследовании 1955 г. у выхода вала к Волге¹²⁵. Скорее всего, на данном участке отсутствовали и башни, либо они имели малые размеры, так как линия вала на их предполагаемых местах прерывается незначительно. Соседние же участки вала резко отличаются и размерами и устройством, где стены и башни были очень мощными. Строительство более мощных стен, чем первоначальные, отмечено в русских летописях под 1391 г.¹²⁶ Таким образом, использование противником для штурма стыкового участка с более мощными укреплениями и участка частокольной стены позволяет говорить об осаде 1408 г., и, надо полагать, в этом случае предание указывает место прорыва достаточно точно. Именно здесь легче всего было штурмовать укрепления. Проездная башня, на месте расширенного в середине XX в. въезда в город со стороны Нижней Слободы и деревни Обросихи, где теперь пролегает асфальтированная дорога на ул. Маслова, видимо, также была небольшого размера. Предположительно именно через нее нападавшие прорвались на территорию посада (рис. 52). О направлении удара противника свидетельствуют и народные предания. Согласно легенде, немногочисленные защитники города приняли смертный бой возле современной деревни Черепово; от найденных здесь человеческих черепов деревня и получила свое название¹²⁷. Однако народные предания не очень надежный носитель исторической памяти, да и археологических изысканий в окрестностях деревни Черепово не проводилось. К тому же если после нашествия Едигея городецкая округа была опустошена и начала заселяться и осваиваться лишь полтора века спустя, то кто же мог быть носителем памяти о трагичных событиях? Поэтому остается только гадать, откуда происходят найденные костные останки — из массового захоронения или же с территории какого-то могильника. Проникнуть в слободу враги могли тем путем, о котором говорит легенда, — по оврагу, поднимающемуся от кромки волжского берега вдоль горы Шихан. Именно с этой горой народное сказание связывает размещение ставки вражеского предводителя¹²⁸. Однако представляется, что этот рассказ не более чем поздняя выдумка, так как шихан — это широко распространенное в топонимике тюркское слово, указывающее на микрорельеф местности и буквально означающее «бугор, холм». Такие Шихан-горы имеются в окрестностях Пензы, Самары, в Стерлитамакском районе Республики Башкирия. Все их трудно связать с именем одного и того же мифического Шихана или хана Ши. Теоретически, конечно, можно было бы предположить, что ставка какого-то вражеского военачальника, а возможно, и самого эмира Едигея действительно могла находиться на Шихане, но крайне затруднительно было руководить штурмом с этого места, так как обзор города в значительной мере закрывают более высокие Пановы горы. Как бы то ни было, раскопок, способных хоть что-то прояснить, на этом месте не производилось, а сама территория Шихангоры ныне занята старообрядческим кладбищем. Не проводились какие-либо значительные раскопки и на ул. Загородной. Все ограничилось лишь небольшим разведочным шурфом, заложенным в 1954 г. И.А. Кирьяновым у подножья вала с внутренней его стороны¹²⁹. Вместе с тем, по словам местных жителей, в период активного хозяйственного освоения участка территории, на которой был обнаружен шлем, находили множество наконечников стрел и копий, что может служить свидетельством развернувшейся здесь когда-то кровавой схватки (рис. 53, 54).

В 2001 г., при подготовке к изданию брошюры «Шлем из Городца: тайны, факты, гипотезы» мне удалось пообщаться с Борисом Алексеевичем Мошкиным, который вместе со своим отцом, Алексеем Матвеевичем, рыл яму, в которой они и наткнулись на древний доспех. К сожалению, сейчас обоих уже нет в живых, и мне остаются только воспоминания о нашей с Борисом обстоятельной беседе. Сведения, полученные мной, также позволяют связать обстоятельства утраты шлема с событиями 1408 г. Все дело в особенностях стратиграфии средневековых отложений древнего Городца. Три основных горизонта разделены между собой двумя углистыми пожарными прослойками. Верхняя углистая прослойка связывается с 1408-м, а нижняя с 1238 г., хотя, очевидно, что число углисто-золистых прослоек не является универсальной «константой» культурных напластований памятника в целом¹³⁰. По словам нашедшего, шлем находился именно на границе углистого слоя, над которым «другого угля» не было. А это позволяет гипотетически предполагать утрату боевого наголовья в 1408 г. К сожалению, проверить эти сведения невозможно сразу по нескольким причинам. Во-первых, при рытье ямы стратиграфия была нарушена, а остатки кольчуги, находившейся под шлемом, были зарыты на самом дне. Во-вторых, обследование места находки в настоящее время невозможно из-за возведенного хозяйственного сооружения на месте находки и нежелания нынешних владельцев земельного участка к произведению каких-либо даже незначительных исследовательских работ. Остается только предполагать, что доспех не был утерян в ходе схватки, а был спрятан преднамеренно, о чем свидетельствует то, что под шлемом находилась свернутая кольчуга и около доспеха отсутствовал костяк. Хотя наиболее вероятно, что шлем находился в какой-то сгоревшей постройке — поэтому он не был найден сразу после боя. Как бы то ни было, с уверенностью назвать обстоятельства утраты шлема не представляется возможным.

В современных реалиях, когда модно приписывать какие-либо древние вещи реальным историческим лицам, а также в силу усиления влияния Русской православной церкви, весьма соблазнительно было бы связать шлем из Городца с каким-нибудь героем русской истории. Лучше даже канонизированным. Вроде бы есть и повод — смерть в Городце Александра Ярославича, возвращавшегося из поездки в Орду. И этот факт позволяет особо смелым умам пытаться отождествить найденный шлем с именем Александра Невского¹³¹. Но ради справедливости следует отметить, что летописные свидетельства указывают на факт кончины Александра Ярославича в Городце, — безо всякого уточнения. А Городцов на Руси было несколько (Городец Киевский, Городец на Осетре, Городец Черниговский, Городец Волжский, Городец Тверской, Городец Серпуховский, Городец Московский, Городец Касимов, Городец Белозерский и Городец Новгородский). За право считаться местом кончины Александра Невского выступили краеведы двух Городцов: Городца Волжского и Городца Мещерского (Касимова). Тем более что последний упоминался в связи со смертью князя уже в «Географическом лексиконе Российского государства»¹³², откуда данная информация перекочевала в «Энциклопедический лексикон» Плюшара¹³³. Правда, в последней уже имелось два мнения, так как одновременно с Городцом Мещерским местом кончины князя называется и Городец-на-Волге¹³⁴. Это побудило П.И. Мельникова (Андрея Печерского) логически проследить маршрут князя из ставки хана Берке и аргументированно связать его с Городцом Волжским¹³⁵. Вместе с тем указание на то, что Александр Невский перед кончиной принял схиму в Федоровском мужском монастыре Городца-на-Волге, представляется выдумкой. На основе анализа летописных известий, а также текста «Исторических сведений о Городецком монастыре пресвятые Богородицы Федоровские Нижегородской губернии, Балахнинского уезда, состоящего от губернского города в 50-ти, а от уездного в 15-ти верстах, вверх по Волге по луговой стороне» было убедительно доказано, что данное утверждение не имеет под собой исторического основания и является мифом, появившимся в результате домысливания древних событий, растиражированным различными церковными изданиями XIX в., откуда он и перекочевал в популярную литературу¹³⁶.

Поэтому, даже если a priori считать местом смерти Александра Ярославича Городец-на-Волге, возникает вопрос о том, почему и кому шлем князя был оставлен. Конечно, довольно заманчиво было бы объявить шлем подарком принявшего ислам правителя Улуса Джучи Берке; шлем этот мог быть захвачен в 1262 г. в числе трофеев при разгроме на Кавказе Хулагу — основателя династии и государства Хулагуидов в Иране. Однако данная гипотеза имела бы больше вопросов, чем ответов, не имея доказательной базы, и была бы, вследствие этого, необоснованной.

Не более доказательными могут быть и попытки отождествлять шлем с каким-нибудь другим князем: Андреем Городецким (1255-1304), Борисом Константиновичем (умер в 1393 г.) или его племянником Василием Дмитриевичем Кирдяпой (скончался в 1403 г.), хоть два последних и чеканили в Городце монеты, на которых можно увидеть «плетенку», очень похожую на ту, которая присутствует в декоре шлема.

Андрей Александрович умер и похоронен в Городце. Есть указания на то, что местом его упокоения был древний храм Михаила Архангела¹³⁷. В связи с этим фактом на итоговом заседании лектория «История Городца: между фактом и вымыслом», проходившем в Городецком краеведческом музее в 2011 г., местные краеведы выдвинули в числе других гипотезу о том, что, возможно, в той старой церкви хранились и княжеские доспехи Андрея Александровича либо в качестве реликвии, либо в сокровищнице храма, а потом при определенных обстоятельствах (например, разрушении храма при оползне) княжеский шлем был кем-то изъят и спрятан в земле¹³⁸.

Помещение оружия в церковь в качестве реликвий действительно имело место в русской православной традиции. В связи с этим следует вспомнить хранившиеся в ризнице Троицкого собора Пскова мечи, приписываемые князьям Всеволоду (Гавриилу) и Довмонту (Тимофею)¹³⁹, а также так называемые шлем и кольчугу Илигея¹⁴⁰. В Солотчинском монастыре над гробницей Олега Рязанского висела кольчуга¹⁴¹. В ходе реставрации Успенского собора Чернигова, проводившейся в 1791-1798 гг., были обнаружены захоронения под его полом. Вскрывать их не стали, но через отверстие, прежде чем его засыпать, увидели «много гробов, из коих немногие уцелевшие... и на одном из них лежал большой величины меч»¹⁴². В Смоленском Успенском соборе хранились приписываемые легендарному воину-святому XIII века Меркурию Смоленскому копье, железные «сандалии» (башмаки-сабатоны; определение железных башмаков как сабатонов — рыцарских железных башмаков — остается под сомнением) и шлем¹⁴³. В Успенском соборе Владимира в аркосолии, при гробнице князя Изяслава Андреевича (сына Андрея Боголюбского), лежал шлем, по преданию ему принадлежавший, и большие стреловидные железные болты (длиной 1,26 м), которыми обстреливали штурмующих из крепостных самострелов¹⁴⁴. Необходимо, однако, уточнить, что в большинстве случаев эти воинские реликвии относятся к более позднему времени и связаны с именами своих владельцев только посредством церковных преданий. Сами же эти предметы считались в народе чудодейственными, исцеляющими болезни, поскольку некогда принадлежали святым людям. Например, шлем Илигея старались надеть на себя, о чем сообщает А. Кривощеков: «каждый богомолец, приходящий на поклонение гробу Далмата, считает своим непременным долгом одеть эти вещи и помолиться в них, искренно веря, что одежды Далмата (Илигея) исцеляют от слабости, а шишак от головной боли... Как воина, его считают покровителем и защитником военных»¹⁴⁵. Также и «железная рубашка Олега Рязанского», согласно поверью, почиталась как чудодейственная, и больные, в облегчение недугов, возлагали на себя панцирь, надеясь получить исцеление¹⁴⁶.

Рис. 52. Вал на предполагаемом месте прорыва штурмующих (фото А.Е. Негина)	Рис. 53. Древний вал на месте находки шлема

Таким образом, анализ материала, пусть и немногочисленного, позволяет говорить о существовании традиции, уходящей корнями в языческие времена, но продолжавшей быть в средневековой Руси привилегией аристократии, поскольку эта деталь обряда похорон, с помещением в захоронениях (или в интерьерах храмов) оружия, характерна исключительно для княжеских погребений в храмах-усыпальницах¹⁴⁷.

Что касается предположения о хранении княжеского шлема Андрея Александровича в храме Михаила Архангела в Городце, то оно бездоказательно уже в силу того, что нет никаких данных о причислении его к лику святых. Этот князь оставил о себе недобрую славу в народе, так как из-за его властных амбиций и по его просьбе на Северо-Восточную Русь не раз приходили монгольские рати, опустошавшие ее. Уже только вследствие этого его вооружение не могло нести в себе той исцеляющей силы, которую бы боготворили прихожане; следовательно, в данном случае, вероятно, речь не может идти о почитании шлема в качестве святыни. В то же время сложно аргументированно говорить и о том, что шлем мог просто храниться в «сокровищнице» храма. При этом совершенно надуманным и бездоказательным является предположение об изъятии с места погребения и укрывании шлема в земле, и как раз в месте прорыва штурмующими городских укреплений, где происходила кровавая схватка (!).

Из всего вышесказанного следует, что без дальнейшего исследования декора шлема (посредством рентгенографии и возможной дорасчистки) строить какие-либо предположения о владельце шлема нецелесообразно. Бездоказательное приписывание находки какому-либо из известных исторических лиц приведет лишь к сложению новых мифов.

Автор: Негин А.Е. Шлем из Городца. — Нижний Новгород: Изд-во Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского, 2013. — 95 с.