Случайные находки мечей и кинжалов скифского времени на Днепровском Левобережье

Постановка вопроса¹.

Так как клинковое оружие является одной из наиболее репрезентативных категорий вооружения, оно издавна привлекает внимание исследователей. Особое место в работах отводится случайным находкам, ввиду их особого исторического контекста [Банников 2008]. На основании распространения находок скифского оружия были намечены маршруты походов на территорию Средней Европы [Bukowski 1977, р. 288], Закавказья [Погребова 1981, с, 42], Поднестровья [Гуцал 2000, с. 73], Поднепровья [Болтрик 2008, с. 22] и Лесостепного Подонья [Пузикова 1984, с. 212; Ворошилов 2007, с. 150; 2008, с, 91].

Опыт анализа случайных находок побуждает продолжить работу в заданном направлении. С этой точки зрения экземпляры с Днепровского Левобережья начали рассматриваться лишь недавно. Следует отметить статью Л. И. Бабенко, посвященную так называемым кинжалам с Т-образной рукоятью [Бабенко 2009, с. 25]. Значительную часть материалов составили случайные находки. Их распространение исследователь связал с событиями, прослеженными на Трахтемировском городище [Фіалко, Болтрик 2003, с. 83].

Случайные находки клинкового оружия в бассейне Северского Донца рассматривались одним из авторов данной статьи в качестве маркеров сухопутного пути [Шелехань 2012, с. 324]. В настоящей работе предпринята попытка осветить вопрос на более широкой территории с привлечением большего круга материалов. Сегодня выделяется два основных направления сообщений на Левобережье: первое, широтное, прослежено по находкам кинжалов [Бабенко 2009, с. 27]; второе, меридиональное, совпадающее с вектором средневекового Муравского шляха, намечено по расположению поселенческих структур и распространению античного импорта в регионе [Шрамко 1987, с. 20; 1998, с. 100; Гречко 2010, с, 27].

Учитывая сложившееся противоречие в намеченных особенностях локализации разных категорий памятников, мы попытаемся связать известные на данный момент случайные находки скифского клинкового оружия с социально-политической ситуацией того времени.

Для начала следует определить критерии определения случайной находки. Можно встретить использование этого термина относительно экземпляров из разрушенных погребений [Либеров 1962, с. 35; Супруненко 2002, с. 247; Кулатова, Супруненко 2004, с. 147]. Но тогда случайным является лишь поступление артефакта в руки ученых, а условия, при которых он приобрел археологический контекст (хотя и утраченный), обусловлены погребальным обрядом. По той же причине нецелесообразно привлекать депаспортизированные экземпляры из музейных и, тем более, частных коллекций. В данной работе рассмотрены предметы, найденные вне погребальных и поселенческих комплексов (рис. 1). Таким образом, находка может указывать на присутствие в данном регионе военного контингента, не оставившего после себя других памятников. Естественно, далеко не всегда оружие терялось на поле боя. Однако, проследив определенную закономерность в его расположении, с определенной долей вероятности можно предполагать, что подобные события имели место.

Хронология

Комплекс случайных находок представлен 26 экземплярами (табл. 1). Большинство артефактов демонстрирует типологическую и хронологическую однородность. 21 экземпляр принадлежит к первому отделу классификации А. И. Мелюковой [Мелюкова 1964, с. 47].

Кинжал из Градижска биметаллический. Морфология и особенности технологии сближают его с биметаллическими образцами Тлийского могильника, что указывает на возможную датировку в пределах VII в. до н. э. [Техов 1980, с. 219]. Экземпляры из Славяногорска и Русского Бишкиня относятся к группе келермесских. Исследователи склонны датировать эту группу мечей и кинжалов второй половиной VII в. до н. э. [Ворошилов 2011, с. 166]. Сегодня мы можем предположить, что они могут доживать до первой четверти VI в. до н. э. Основанием для этого является изучение кинжала из погребения 2 Репяховатой Могилы, хранящегося в фондах Института археологии НАНУ. В действительности форма его рукояти, вместе с перекрестием и навершием, отличается от рисунка, приведенного в публикации [Ильинская и др. 1980, рис. 11, 6, 12] и близка к келермесским.

Экземпляры с двутавровой рукоятью и почковидным перекрестием (Верхний Салтов, Линево Озеро) следует отнести к тому же хронологическому горизонту – второй половине VII - первой четверти VI вв. до н. э. на основании параллелей с такими памятниками, как Старшая Могила [Алексеев 2003, с. 295] и Трахтемировское городище [Фиалко, Болтрик 2003, с. 82].

Датировке кинжалов с гладкой рукоятью (Новоазовск, Вольное, Хотень, Чугуев) внимание ранее не уделялось. Б. А. Шрамком было выдвинуто справедливое предположение о том, что железные кинжалы с двутавровой рукоятью преемственны биметаллическим образцам с рамочной рукоятью [Шрамко 1984, с. 31]. Согласно ходу мыслей исследователя, гладкая рукоять, как еще более упрощенная, может быть еще более поздним нововведением. Однако последние данные показывают, что это не так. Сегодня благодаря пересмотру даты кургана 1 у с. Ленковцы [Смирнова 1993, с. 106] и публикации кургана 4 у с. Гладковщина [Григорьев, Скорый 2012, с. 441], мы склонны относить появление изделий с гладкой рукоятью и почко­ видным перекрестием ко второй половине VII в. до н. э. Из отдаленных параллелей можно привести кинжалы из скифских погребений в среде ананьинской культуры, датирующиеся рубежом VII-VI вв. до н. э. [Погребова, Раевский 1989, с. 64].

Однако образцы с гладкой рукояткой и сегментовидным либо брусковидным перекрестием (Красное, Низы, Волковцы, Виры) следует датировать более поздним временем: второй половиной VI - первой половиной V вв. до н. э. Эта дата возможна на основании аналогий с погребениями из Верхней Тарасовки и Новокиевки [Евдокимов, Мурзин 1984, с. 78; Гречко 2012, рис, 16:2].

Что касается кинжалов с широким треугольным клинком и узким брусковидным навершием (Марьинский район, Верхний Бишкин (2 экз.), Шелестово, ур. Боголюбово, Ромны, Хмелёвка, Мена), скорее всего, они занимают промежуточное положение между ранне- и среднескифскими образцами [Бруяко 2005, с, 154]. В качестве основных датирующих комплексов для данной группы выступают курганы у хут. Шумейка и Виташково. Первый датируется второй четвертью VI в. до н. э., а второй - последней четвертью VI - первой четвертью V вв. до н. э. Дата кинжала из Виташково согласуется с близкими по декору изделиями из Золотого кургана, Острой Томаковской Могилы, и Алесандровки [Онайко 1966, с, 160; Гречко 2012, табл. 1]. Таким образом, их можно датировать серединой VI - первой четвертью V вв. до н. э. Изделия аналогичных пропорций, но с каннелированным клинком, либо с бабочковидным перекрестием, возможно принадлежат к наиболее поздним модификациям данной группы [Диамант, Черненко 1971, с, 160; Бруяко 2005, с, 154].

Кинжал с антенным навершием и почковидным перекрестием (Гранитное), судя по морфологии, также относится ко времени перехода от раннескифского к среднескифскому периоду, возможно, к середине - второй половине VI в. до н. э. [Гречко 2012, рис, 7, 8].

Датировка двух экземпляров из Гупаловки затруднительна ввиду отсутствия перекрестий. Судя по брусковидной форме наверший, возможно датировать их широко в пределах второй половины VII - VI вв. до н. э.

Единственный экземпляр, стоящий в стороне от остальных, происходит из Афанасьевки и датируется концом V - началом IV вв. до н. э. по аналогии с мечом из Солохи [Алексеев 2003, с, 228].

Таким образом, рассматриваемый набор артефактов распадается на две хронологические группы – VII-VI вв. до н. э. и VI-V вв. до н. э. (рис. 2). Однако на карте выделенные группы не составляют компактных скоплений. Взамен они взаи­ мосвязаны, поэтому в дальнейшем будут рассмотрены вместе.

Пространственный анализ

Картографирование случайных находок позволяет разделить их на четыре группы (рис. 3). Первая группа, состоящая из пяти экземпляров (Новоазовск, Гранитное, Марьинский, Первомайское, Красное), сосредоточена в Северном Приазовье и степной части Подонцовья. Вторая группа концентрируется в низовьях Пела, Ворсклы, Орели и Самары. Тут найдено также пять кинжалов (Вольное, Низы, Градижск и два экземпляра из Гупаловки). Третья группа вырисовывается между Днепром и Северским Донцом и в междуречье средних течений Ворсклы и Пела. Сюда включено десять кинжалов (Святогорск, Русский Бишкинь, Шелестово, Верхний Салтов, Боголюбово, Хмелёвка и по два экземпляра из Верхнего Бишкиня и Чугуева). Образцы четвертой группы тяготеют к предыдущей. Они расположены в верховьях Сейма, Пела и Сулы. Эта группа насчитывает шесть экземпляров (Волковцы, Виры, Хотень, Афанасьевка, Ромны и Линево Озеро). Отдельно от выделенных групп находится кинжал из Мены в Подесенье.

Подробнее остановимся на каждой группе. Экземпляры первой группы происходят из территории, где не известны синхронные погребения. В левобережной Степи курганы раннескифского времени известны лишь между Днепром и Молочной, западнее Кальмиуса и в низовьях Дона [Копылов 1994, с, 22; Дубовская 1997, рис, 8]. Интересно, что клинковое оружие в этих погребениях отсутствует.

Размещение находок в стороне от средоточия нижнедонских и кальмиуских погребений указывает на то, что незаселенная территория по некоторым причинам привлекала кочевников. Здесь же проходит восточная граница распространения скифской скульптуры в Северном Причерноморье [Бшозор 1996, рис, 1]. Так как использование полезных ископаемых Донбасса в скифскую эпоху не подтверждено [Косиков 1994, с, 46], ответ на этот вопрос лежит в другой плоскости. Во-первых, можно предположить, что эти находки отображают вектор отношений между Таганрогским поселением, кочевниками и Лесостепью. Возможно, череда находок вместе с кинжалом из Святогорска указывает на внимание скифов к нижнему течению Донца. Филарет Гумилевский об этом регионе писал следующее: «...через р. Донец был перевоз с давних лет, где Государевы посланники и Крымские гонцы переезжают, и на Торския озера для соленаго варенья и иных промыслов...» [Филарет 2006, с, 72].

Возможность использования Торских озер уже в скифское время была обоснована Д. П. Кравцом [Кравець 1994, с, 94] и Ю. В. Болтриком [Болтрик 2010, с, 32]. Оседание здесь кинжалов может объяс­ няться борьбой отдельных группировок кочевников за контроль над ресурсом. А. Ю. Алексеев наметил круг погребений и сюжетных изображений V в. до н. э., отражающих последствия междоусобиц [Алексеев 2003, с, 208, 233]. Выводы автора о внутренних конфликтах в среде скифов могут быть экстраполированы на период архаики. В пользу этого также свидетельствует эпизод о столкновении «старых скифов» с «потомками рабов» [Herod IV, 3].

Вероятно, Северное Приазовье было транзитной территорией и с востока на запад. Система коммуникаций Нижнего Дона рассматривалась В. П. Копыловым. Ученый на археологическом и этнографическом материале обосновал существование переправы у дельты Дона, через которую кочевники контактировали с Северным Кавказом и Поволжьем. Именно по этому направлению в Приазовье в 1223 г. вторглись татаро-монголы [Pietkiewicz 2011, rys. 1]. Поэтому можно предположить, что, часть экземпляров клинкового оружия утеряна вследствие событий третьей четверти VI в. до н. э., когда исчезает Таганрогское поселение и прекращается сооружение скифских курганов в нижнем Подонье [Алексеев 2003, с, 208; Копылов 2003, с, 139].

Среди артефактов второй группыобращает на себя внимание биметаллический кинжал из Градижска, который А. М. Ворошилов объединил с бронзовыми и биметаллическими экземплярами Правобережья. Появление подобных изделий объяснялось прогрессом металлургии [Ворошилов 2006, с, 37]. Однако, учитывая условия залегания, мы склонны объединить кинжал из Градижска с территориально близкими находками, пусть даже несколько более поздними. Причины оседания оружия на южном рубеже Террасовой Лесостепи можно объяснить, если обратиться к военно­ политической ситуации того времени.

Как известно, VII и VI в. до и. э. характеризуются волнообразным давлением кочевников на Лесостепь. Сначала оно могло быть обусловлено «обретением родины» первыми скифами, а впоследствии, оттоком основной части скифской орды с Предкавказья [Махортых 1991, с, 113; Скорый 2003, с, 78]. Вследствие этого фиксируются следы агрессии на лесостепных городищах. Е. Е. Фиалко и Ю. В. Болтрик предложили два варианта проникновения скифов на правый берег Днепра. Первый маршрут маркируется находками из Верхнего Салтова, Люботина, Вельска и Мгара [Фіалко, Болтрик 2003, с, 83 рис, 29]. Позднее к этой точке зрения присоединился Л. И. Бабенко, о чем говорилось выше. Однако три из четырех находок не являются случайными. Это кинжалы из разрушенных курганов и территории городища. Более вероятен второй вариант, согласно которому, агрессия кочевников была направлена непосредственно из степи. В данном случае исследователи опирались на случайную находку кинжала из Вольного в бассейне Самары [Фіалко, Болтрик 2003, с, 84]. Сегодня мы можем подкрепить эту версию еще четырьмя кинжалами, объединенными во вторую группу, а также следующими соображениями. Приднепровская низменность является степным коридором, глубоко вклинившимся в Днепровскую лесостепь. Поскольку скифские погребения фиксируются здесь уже во времена архаики [Фиалко 1994, с, 2; Григорьев, Скорый 2012, с, 441], не исключено, что этим путем кочевники пользовались издавна. Таким образом, кинжалы второй группы, связываются с многочисленными случайными находками на Правобережье.

Экземпляры третьей группы можно трактовать двояко. С одной стороны они находятся вдоль Днепро-Донецкого водораздела, с другой – вблизи от речных переправ.

К числу кинжалов, маркирующих переправы, прежде всего, следует отнести экземпляр из Верхнего Салтова. Данное предположение было выдвинуто Л. И. Бабенком на основании существования здесь переправы во времена Хазарского каганата [Бабенко 2009, с, 28]. Можно привести еще два примера стратегического значения этого места. Филарет писал, что во времена Руины, в 1668 г. все жители с. Салтовское, спасаясь от войска, «убежали за реку Донец» [Филарет 2005, с, 269]. Впоследствии, через указанный пункт пролегал чумацкий Салтовский шлях, сообщающий Харьковскую и Курскую губернии, а в XIX в. на этом месте была сооружена плотина [Военно­статистическое... 1850, с, 37].

Можно предположить, что находка кинжала возле брода, вдали от основного массива памятников северскодонецкой группы, обозначает восточный вектор контактов. На восточной же окраине найдены кинжал и меч из Чугуева. Так же, как и в предыдущем случае, во времена средневековья здесь существовала переправа [Звагельський 2010, с, 78-79]. Вероятнее всего, данные находки указывают направление в бассейн Среднего Дона. Это подтверждает выводы А. Н. Ворошилова об освоении Подонья уже в раннескифское время [Ворошилов 2008, с, 94].

Ниже по течению Донца, неподалеку друг от друга, обнаружены три кинжала из Русского и Верхнего Бишкиня. Отсюда происходит случайная находка кинжального клинка предскифского времени [Шрамко, Фомин, Солнцев 1977, рис, 6.1]. Здесь же находятся наиболее южные памятники оседлого населения [Гречко 2010, с, 149]. При­ веденные кинжалы могут быть соотнесены с Бишкинской переправой. Она неоднократно упоминается в документах XVII в., как место контроля передвижения татарских отрядов [Звагельський 2010, с, 79-80]. При подобных обстоятельствах найден и упоминавшийся кинжал из Святогорска, который можно соотнести с переправой на Каль- миусской сакме [Болтрик 2002, карта 2].

На водоразделе Днепра и Донца, севернее так называемого Можского рва, обнаружены два кинжала из Шелестового и Боголюбова. Следует напомнить, что Можский ров – система укреплений длиной 6 км, перекрывающая водораздельный гребень. Обойти ров было невозможно из-за заболоченности прилегающих рек [Книга... 1950, с, 11]. Сегодня начальный период существования укреплений можно датировать скифским временем [Шрамко 1987, с, 22; Гречко 2010, с, 26]. Возможно, указанные кинжалы были утеряны возле укрепления не случайно.

От Можского рва реконструируемый путь мог вести на северо-восток, в верховья Пела и Донца. Это иллюстрируется находками кинжалов из Боголюбова и Афанасьевки. Направление соответствует локализации скифских стел в регионе. Их находки также тяготеют к Муравскому шляху, крайнюю северную точку которого может обозначать стела из Липец [Бессонова 2009, с, 42].

Северное направление, возможно, не было приоритетным. Мы считаем, что более важным был путь на запад от Можского рва, мимо Коломацкого городища, к переправе у Полтавы [Полное... 1908, с, 390], откуда путь мог поворачивать на север к крупнейшему городищу региона – Вельскому [Шрамко 1987, с, 22-23]. В пользу этого предположения может свидетельствовать то, что именно между Полтавой и Вельском наблюдается наибольшая кон­ центрация памятников в регионе [Ковпаненко 1967, с, 14].

Направляясь на северо-запад от Можского рва, можно было попасть на переправу через Ворсклу у с, Литовка. Она была известна разъездам XVI в. [Звагельський 2010, с, 65-68]. На правом берегу, за переправой, сосредоточены крупные городища Каменка, Сосонка и Заречное [Ковпаненко 1967, с, 14].

Другая дорога могла проходить от Сум через Полковую Никитовку к Можскому рву и далее. Этим путем в 1680 г. двигалось посольство Московского царства в Бахчисарай. Интересно отметить, что весь путь до Перекопа составил 21 день [Звагельський 2010, с, 92-95]. Привязка направления к Сумам важна, поскольку недалеко от города известны броды через Псел и крупные городища Бездрик и Токари на другой стороне реки [Бшинський 2009, с, 16; Звагельський 2010, с, 68]. От этого узла памятников путь мог вести на север по направлению к кинжалу из Хотени. Последний находится уже на водоразделе Пела и Сейма и входит в четвертую группу.

Итак, размещение большинства находок третьей группы соотносится с Муравским шляхом и его ответвлениями. Совпадение коммуникаций средневековья и раннего железного века объясняется географическим фактором [Boltryk 2009, р. 402]. Синхронно с оседанием описанных образцов вооружения, в погребениях региона появляются переднеазиатские импорта [Бандуровский, Черненко 1999, с, 27], которые, возможно, указывают начальную точку экспансии. Таким образом, начало функционирования Муравского шляха можно удревнить со второй половины V в. до н. э. [Гречко 2010, с, 27], как минимум, до первой половины VI в. до н. э. Яркой особенностью, подчеркивающей характер отношений кочевников с оседлым населением, является отсутствие случайных находок оружия позднескифского времени. Вместо этого со второй половины V в. до н. э. на этом направлении появляются погребения, совершенные по степному обряду и городища-зимовники [Гречко, Шелехань 2012].

Четвертая группа размещена на территории, которая в древнерусское время называлась Поле. Это полоса земли между Сеймом, верховьями Пела, Ворсклы и Донца. С запада она ограничена долиной Днепра, с востока – Дона. Здесь размещены некрополи Посулья, которые исследователи склонны связывать с кочевниками [Ильинская 1968, с, 175]. Анализы погребенного грунта под одним из курганов региона показали, что он перекрывает участок древней степи [Медведев 2004, с, 13]. В связи с этим неоднократно выдвигались предположения о возможности проживания здесь номадов [Бессонова 1999, с, 148].

Необходимо также отметить, что с Полем совпадает «трансъевропейская лесостепная магистраль», выделенная на материале бронзового века [Отрощенко 1995, c, 18]. Здесь же в древнерусское время проходил значительный отрезок магистрали Киев-Булгар [Моця, Халиков 1997]. Через Поле, в обход Посульской линии, половцы совершали набеги на Русь [Звагельський 2010, с, 181].

Среди древностей скифского времени указанное направление маркируют с запада случайные находки из Киева: Зеленый Сад и Ветряные Горы [Мелюкова 1964, табл. 15: 9; Белозор, Скорый 1985, с, 255]. С другой стороны, выход из Поля на Правобережье могут обозначать не только эти две находки, тяготеющие к Ходосовскому городищу. Ведь спустившись ниже по течению Днепра, можно было выйти к Трахтемировским переправам, использовавшимся уже в скифское время [Фіалко Болтрик 2003, с, 8-9].

Сеть коммуникаций Посулья была пристально изучена Ю. В. Болтриком и Е. Е. Фиалко. Здесь выделяются три направления. Первое, очевидно, ведет от находки кинжала из Виров, через переправы среднего Сейма на север и северо-запад [Звагельський 2010, с, 46-51]. Второе указывает на восток, в верховья Пела и Ворсклы. Этот маршрут может обозначаться находками кинжалов из Афанасьевки и Линева Озера. Второй экземпляр близок также к переправе через Сейм возле Курска. Крайней точкой этого маршрута на востоке, скорее всего, были памятники Подонья. На юг от него путь мог проходить вдоль реки Хмелёвка (где был найден один из кинжалов этой группы) до Сулы и далее к Кременчугской переправе на Днепре [Болтрик, Фиалко 1995, с, 42].

В целом, кинжалы этой группы обозначают широтный путь, центром которого могло быть Басовское городище. На востоке конечной точкой были памятники Подонья, а на западе, очевидно, путь указывал на Днепровские переправы и сообщал Левобережье с Киево-Черкасской группой памятников. Таким образом, мнение о существовании широтных путей сообщения не отрицается. Однако пути, пролегающие через плотно заселенные участки Лесостепи, такие как округа Вельского городища, ско­ рее всего, использовались в торговых целях.

Что касается кинжала из Мены, следует указать, что отдельные предметы скифского типа нередко встречаются севернее ареала распространения скифской культуры. В некоторых случаях их связывают с предметами импорта [Черненко 1995, с, 148], либо с вооруженными конф­ ликтами [Каравайко 2004, с, 29].

Выводы

Подводя итоги, можно суммировать следующие положения.

Размещение случайных находок оружия соотносится с сухопутными коммуникациями и речными переправами, которые фиксируются от бронзового века и до средневековья. Так как направления сообщений жестко детерминированы особенностями ландшафта, они могли оставаться неизменными на протяжении длительного времени. По этой же причине ими пользовались как в мирных, так и в военных целях. Данные выводы находят подтверждение в археологическом материале и в письменных источниках.

Датировка подавляющего большинства случайных находок клинкового оружия не выходят за рамки VII-VI вв. до н. э. На основании анализа отобранных экземпляров можно предположить осуществление кочевниками серии походов на территорию Лесостепи. Поэтому оседание мечей и кинжалов можно связать со следующими событиями: во-первых, с начальным импульсом распространения скифской культуры в VII в. до н.э.; во-вторых, с вторжением основной части скифской орды в Северное Причерноморье во второй четверти VI в. до н. э., после окончания переднеазиатских походов; в-третьих, с событиями на рубеже ранне- и позднескифского периодов во второй половине VI в. до н. э.

Таблица 1. Опись находок (нумерация соответствует номерам на карте)

1. Данная статья была подготовлена к печати в 2012-2013 гг. Поэтому мы не имели возможности ознакомиться с работой В. Б. Ковалевской, И. Ю. Морозова и С. Ю. Рычкова, опубликованной в 2014 г. в сборнике, посвященном памяти А. И. Мелюковой. В ней коллектив авторов сопоставил распространение архаических акинаков с генетическими данными. Хотя коллеги использовали несколько иной подход к изучению материала, наши выводы во многом совпали, не смотря на то, что наблюдается расхождение по некоторым нюансам. Надеемся, что в данном случае совпадение взглядов отражает объективность восприятия археологических источников.

 Билинский О., Шелехань А. Случайные находки мечей и кинжалов скифского времени на Днепровском Левобережье /// АРХЕОЛОГІЧНІ ТА ЛІНГВІСТИЧНІ ДОСЛІДЖЕННЯ: Матеріали Гумбольдт-конференцп (Сімферополь - Ялта, 20-23 вересня 2012 р.) / под ред. В. Мордвинцевой (отв. ред.), Г. Харке, Т. Шевченко. - Киев : Издательский дом «Стилос», 2014.