Уникальный бронзовый кинжал из Казак-Кочердыка, типология и семантика

История и аналогии находки

Исследование генезиса скифского акинака составляет одно из важных направлений в изучении скифской триады. Первый ник активности при разработке этого вопроса, кажется, уже прошел, во всяком случае, число вышедших в течение последних двух десятилетий работ по «мечеведению» невелико. Впрочем, как бы ни оценивать вклад исследований 80-90-х гг. в общескифологический фонд, необходимо констатировать, что проблема происхождения акинака до сих пор актуальна. В ее решение может внести немалый вклад и публикуемая в настоящей статье выдающаяся находка – акинак скифского типа, случайно найденный в окрестностях д. Казак-Кочердык Целинного района Курганской области (левый берег р.Тобол между устьями рек Уй и Убаган), на границе Российской Федерации и Республики Казахстан.

По словам находчика, местного тракториста, кинжал был обнаружен им при пахоте на поле близ деревни в 70-х годах прошлого века. Дома находчик у извлеченного прямо из-под плуга акинака заточил оба лезвия с прилегающей частью клинка. Кинжал хранился у тракториста около десяти лет, будучи вбит в балку сарая.

Вторым владельцем акинака был также житель Казак-Кочердыка, переехавший в г.Курган и перекупивший его у находчика. В 2000 г. владельцем кинжала стал житель Кургана А.М. Мезенцев. Он и принес акинак на предмет культурно-хронологической атрибуции в лабораторию археологии Курганского госуниверситета и дал разрешение С.Н. Шилову на его графическую фиксацию и публикацию¹. Впрочем, и у Мезенцева акинак долго не задержался. В 2002 г. он попал в одну из частных коллекций в г. Екатеринбурге.

Внимательный визуальный осмотр акинака не дает пищи для сомнений в его подлинности. Поверхность акинака покрыта древней темно-зеленой патиной. Кроме того, технологические, морфологические и художественные особенности акинака вполне соответствуют определяемым ниже археологическому возрасту и культурной среде, внутри которой и в интересах которой он был изготовлен.

Акинак бронзовый цельнолитой (рис. 1)², общая длина его 36,5 см. Навершие в виде невысокой (4,2×1,0 см) сплошной овальной в плане шляпки. Рукоять плоская с практически параллельными друг другу краями, шириной 3,1-3,2 см, длиной (соответственно от навершия до острого мыска перекрестья и от навершия до места пересечения узких граней рукояти с крыльями перекрестья) 6,6-7,1 см. Через центр рукояти с обеих ее сторон проходит узкая (до 0,2 см) невысокая нервюра. Перекрестье имеет сердцевидную форму, длина его 6,0, высота 4,1, ширина крыльев 3,0 см. Клинок длиной 24,8 см (от острия до нижних краев перекрестья), имея у основания ширину 3,2 см (т.е. будучи равен по ширине рукояти), расширяется в нижней трети своей длины до 3,6 см. Клинок, как и перекрестье, имеет в сечении ромбическую форму, причем по центру обоих проходит четкая острая грань, являющаяся продолжением нервюры на рукояти.

Акинак, несомненно, относится к числу архаичных. Типологически близкие ему (как в целом, так и по отдельным деталям) мечи и кинжалы встречаются практически по всему ареалу распространения скифских и скифоидных культур Евразии, Назовем здесь лишь некоторые из числа этих находок: Лермонтовский разъезд (Тереножкин А.И., 1975, рис. 19) и Степной (Виноградов В.Б., 1974, рис. 1) на Северном Кавказе, Кармир-Блур (Пиотровский Б.Б., 1959, рис. 6) и Кумбулта (Тереножкин А.И., 1975, рис. 1,4) в Закавказье, Имирлер (Unal V., 1982., Taf. I) в Малой Азии. Украинские параллели: Томашовка и Рыжановка (Ильинская В.А., 1975, рис. 6; табл. XX, 8), Киев и акинак из коллекции Полтавского музея (Белозор В.П., Скорый С.А., 1985, рис. 1,2). В пределах ананьинского ареала следует отметить акинак из погребения 57 Луговского и кинжал из Ананьинского (Збруева А.В., 1952, рис. 10, табл. XXI, 4) могильников. На савроматской территории известны случайные находки из Камышина (Смирнов К.Ф., 1961, рис. 20,7) и Стенинского (Сергацков И.В., 1988, рис. 1) на Нижней Волге, Кызыл-Ty под Актюбинском (Смирнов К.Ф., 1961, рис. 1,1), Варшавского в Зауралье (Булдашов В.А., 1995, рис. на с. 34). Имеются параллели и из более юго-восточных территорий: кинжалы из Сергеевки возле Атбасара в Северном Казахстане (Исмагил Р., 2000, рис. 1,5), из Голодной степи – в Южном (Максимова А.Г. и др., 1968) и из Семипалатинска – в Восточном Казахстане (Черников С.С., 1960, табл. LXVIII, 8).

Среди перечисленных в наибольшей степени с казак-кочердыкским по форме сопоставим сергеевский кинжал, что, видимо, не в последнюю очередь, объясняется не только хронологической, но и относительной территориальной близостью этих случайных находок. Оба они изготовлены из бронзы. Навершия обоих имеют форму, среднюю между шляпкой и бруском; рукояти широкие, равные по этому показателю клинку. Специфическая и не очень часто встречающаяся форма последнего имеет, как уже отмечалось (Исмагил Р., 2000, с. 134), круг аналогий среди так называемых "карасук-тагарских”, по терминологии Н.Л. Членовой, кинжалов Минусинской котловины. В эту группу она включает ранние, предтагарские "шипастые” бронзовые кинжалы раннего железного века Южной Сибири, типологически восходящие к позднекарасукскому оружию эпохи финальной бронзы. Правда, при этом сами карасукские формы она считает заимствованными с Ближнего Востока. Мечи же и кинжалы с перекрестьями иных,"классических” (сердцевидной и бабочковидной) форм, господствовавшими в скифское время в степной и лесостепной Евразии, исследовательница напрямую выводит из Малой Азии (Членова Н.Л., 1967, с. 17 сл.; 1997, с. 3 сл.).

К числу редких деталей относится двусторонняя вертикальная нервюра на рукояти курганского акинака. В какой-то степени ее напоминают жилки на ручке, уже отмеченного выше, древнейшего на территории Малой Азии меча скифского типа, найденного в Имирлере (Unal V., 1982), "шипастого” бронзового кинжала из Минусинского уезда (Членова Н.Л., 1967, рис. 3, 4), и др. Однако, ближайшая и, безусловно, важнейшая аналогия этой детали происходит из Аржана.

Оба бронзовых кинжала, найденные в Аржане, на первый взгляд, не имеют прямого отношения к скифскому оружию. Навершие одного увенчано фигуркой стоящего кабана, другого – имитирует трехжелобчатые застежки скифо-киммерийского типа. Перекрестья обоих близки друг другу: это узкая, сломанная под тупым углом пластина, заканчивающаяся округлыми выступами на концах, причем в одном случае края перекрестья слегка загнуты вверх (Грязнов М.П., 1980, рис. 11, 1-2, 3-4). Если отвлечься от других деталей и, в первую очередь, от степени массивности сравниваемых вещей, то, в принципе, описанные аржанские гарды (восходящие к карасукским формам), вполне напоминают соответственно бабочковидные и сердцевидные перекрестья скифских мечей и кинжалов, поначалу вообще являвшиеся вариантами одного типа. Такие узкие "протобабочковидные” и "протосердце-видные” перекрестья – отнюдь не редкость на архаическом оружии из Минусинской котловины и Тувы (Членова Н.Л., 1967, табл. 3,13-15, 17,20, 22-28; она же, 1997, рис. 15,2-5; 16,4, и др.). Нагляднее всего процесс эволюции перекрестья типа аржанского в узкобабочковидное среди названных демонстрируют кинжал из с.Биря с навершием в виде стоящего кабана и, особенно, изданный Карлом Йеттмаром кинжал из Минусинского края. Они тождественны аржанскому, но имеют уже измененное на скифский манер перекрестье.

Этот факт заставляет по-новому отнестись и к тому, что форма казак-кочердыкского и сергеевского акинаков обнаруживает несомненное сходство с одним из аржанских кинжалов, проявляющееся в близости пропорций (равная ширина рукояти и клинка) и формы (клинообразный абрис клинка).

Однако прямое воздействие перекрестья аржанского типа на формирование локальных вариантов скифо-сакского оружия прослеживается и в Центральной Азии, и далеко за ее пределами, причем это воздействие имеет локальный характер. Первая группа аналогий сосредоточена в Ордосе. Среди изданных японскими учеными N.Egami и S.Mizuno и переизданных в России (Членова HJL, 1993, рис. 14, 18-19; 15, 12) находок выделяется группа бронзовых кинжалов с узкобабочковидными перекрестьями вполне аржанского типа. Им наследует типологически более поздний ордосский же кинжал с настоящим сердцевиднобабочковидным перекрестьем скифской формы (там же, рис. 16,12). Замечательно при этом то, что у последнего рукоять с нервюрой, а напершие имитирует трехжелобчатую застежку: и то, и другое многозначительно совпадает с типологией одного из аржанских кинжалов.

Особенно аржанский вклад заметен на акинаках с Восточного Памира. В кургане 4 могильника Можуташ II найден биметаллический короткий меч архаической, чтобы не сказать примитивной, конструкции (Литвинский В.А., 1972, табл. 40, 3). Его железная рукоять с боковых сторон окована бронзовым листом. Меч снабжен узким сигмообразным перекрестьем, несомненно, пытающимся копировать тип перекрестья одного из аржанских кинжалов. Совершенные, можно сказать изысканные, уже полностью сформировавшиеся бабочковидные перекрестья двух других памирских кинжалов этой группы (к.7 могильника Тегермансу 1 и к.3 могильника Акбеит) (Литвинский Б.А., 1972,табл. 40,2,4), в свою очередь, явно подражают можуташскому.

Это, разумеется, не означает, что генезис скифского бабочковидно-сердцевидного (и, добавим, – почковидного) перекрестья остался вне сферы воздействия остальных разновидностей "шипастых” перекрестий карасукского времени. Позицию одного из авторов настоящей работы, в свое время непомерно и, к сожалению, в излишне категоричной форме преувеличивавшего воздействие на процесс происхождения скифского акинака "киммерийских” северокавказских мечей и кинжалов (Исмагилов Р.Б., 1980, с. 85 сл.), следует считать ненерной. Его сегодняшняя позиция в этом вопросе приближается к точке зрения критиковавшегося им А.И. Тереножкина, который, как известно, напрямую выводил евро-скифские формы с востока, преимущественно из карасука (Тереножкин А.И., 1975, с. 3 сл.; 1976, с. 209 сл.).

Предметов, составляющих формальную аналогию такой замечательной особенности казак-кочердыкского акинака, как зооморфная "орнаментация” его плоскостей, можно назвать достаточно много. Среди них, кстати говоря, найдут свое место и исполненные в золоте фигуры реальных и фантастических животных на кинжале из кургана Иссык в Семиречье (Древнее золото Казахстана, 1983, рис. 112-119), мечах из Филипповского кургана 1 в Южном Приуралье (Пшеничнюк А.Х., 1989, рис. 12), на ножнах и украшениях (в частности, пекторалях) из аристократических скифских, сарматских, фракийских комплексов и т. д. Однако большой помощи от соответствий этого рода ожидать не приходится, поскольку атрибуция этих более поздних находок, очевидно, должна рассматриваться в контексте культурно-исторического содержания звериных образов казак-кочердыкского кинжала. Более оправдано привлечение для его анализа бронзового кинжала из собрания Киевского исторического музея (КИМ). И, наконец, особого разговора заслуживает такая эффектная ранняя, но подвергшаяся ближневосточной "цензуре”, параллель, как золотая рукоять знаменитой секиры из Келермесского кургана (Черненко С.С., 1980).

Кинжал из КИМа был издан в 1961 г. А.И. Тереножкиным (Тереножкин А.И., 1961, с. 136, рис. 90, 2; 65), а в 1975 г. и Б.А.Ильинской (Ильинская В.А., 1975, с. 98, рис. 7) как беспаспортная находка, но при этом почему-то рассматривался обоими как происходящий из Поднепровья. Скорее всего, замечательным украинским скифологам осталась неизвестной первая,еще довоенная, научная публикация этого кинжала, осуществленная Василем Дениевичем (Danyiewitsch W. 1932, s. 147-164, Abb. 1 -3), где, со ссылкой на его бывшего владельца, киевского антиквара и археолога К.Болсуневского, сообщалось, что на самом деле кинжал не имеет к Украине никакого отношения, а происходит из Минусинской котловины.

Семантика изображений на минусинском кинжале из коллекции КИМа будет рассмотрена ниже. Судя по описанию В.А. Ильинской, кинжал (длиной 29,7 см) имел овальное навершие, сердцевидное перекрестье и широкий клинок с центральной нервюрой. Предмет датирован исследователем "не позднее начала VI в. до н.э.” (Ильинская В.А., 1975, с. 98).

Если мы обратимся к типологии КИМовского кинжала, то увидим, что последний имеет целый ряд выразительных аналогий в центральных и восточных районах Евразии. В одной из послевоенных работ М.П. Грязнова была издана небольшая подборка бронзовых кинжалов с массивным грибовидным навершием, получивших название "кинжалы североказахстанского типа”. Позднее к этой теме вернулась Н.Л. Членова, отделившая от последних кинжалы "нурманбетского типа” с фигурными рукоятями. Среди опубликованных ими вещей есть несколько случайных находок, особенно близких КИМовскому: из Барнаульского округа, Вавилонки под Семипалатинском, Ананьинского могильника (Грязнов М.П., 1956, с.8 сл., рис. 3,5,6; Членова Н.Л., 1981, с. 7 сл., рис. 3,11-13). Н.Л.Членова справедливо включила в эту группу и кинжал из к.50 могильника Уйгарак в Приаралье. Именно уйгаракский кинжал и обнаруживает чрезвычайно близкое сходство с минусинским кинжалом из КИМа. Даже такая (хорошо заметная на рис.З статьи В.Даниевича) редкая деталь конструкции последнего, как ступенчатая колодочка под навершием, находит точную аналогию на большинстве кинжалов "североказахстанского типа”, в том числе и на уйгаракском. Единственное, чего нет на последних, но что составляет яркую отличительную особенность казак-кочердыкского акинака, так это великолепный фаунистический ансамбль, выгравированный на его плоскостях. Впрочем, не следует забывать, что рукоятки, тесно связанных с североказахстанскими кинжалов «нурманбетского» типа, также заполнены комбинациями каких-то криволинейных фигур типа запятых, восходящих, как считается, к изображениям животных.

Состав и иконография бестиария казак-кочердыкского акинака, безусловно, восходят к аржанскому стилю, в решающей степени повлиявшему на скифский звериный стиль, или, иначе говоря, явившемуся ранним этапом последнего (Шер Я.А., 1980).

На кинжале нанесены изображения копытных (олень или лось, кабан, кулан, горный баран/козел), хищных животных (кошачий в двух вариантах, медведь), птицы (ласточка, козодой ?), хищных птиц (орел, сокол) и рыбы (сом/налим).

Олени изображены в позициях, соответствующих каноническим позам скифского звериного стиля. Большинство этих животных выгравировано со сложенными под животом ногами, т.е. «лежащими» или «летящими», и лишь одно показано низко присевшим (почти лежащим на направленных копытами вперед ногах). На наш взгляд, таким способом древний художник пытался передать позу стоящего оленя в условиях дефицита пространства. Творческая выдумка проявлена древним мастером и в компоновке изображенных спиной друг к другу оленя и лося (или двух оленей); редко встречающаяся среди скифских оленей поза с повернутой назад головой и вовсе дополнена поднимающимися от головы параллельно туловищу (вертикально вверх по клинку) рогами. Рога двух стоящих рядом оленей на аржанском оленном камне ваятель также ориентировал двояко: у одного вверх, у другого назад – в зависимости от наличия свободного пространства в соответствующем месте камня (Грязнов М.П., 1980, рис. 29, 2). Большинство фигур копытных наделено таким ранним атрибутом, как острый выступ над плечом (кабан – изображенной на этом месте гривой), ветвистыми рогами с двумя направленными вперед отростками, глазами в виде кружка (в нашем случае – с дополнительной точкой в центре) и т.д. Иную, каплевидную, форму имеют глаза нашего кабана, но и такой редкий вариант известен в скифо-сакской архаике, например, на вещах из к.З могильника Нурманбет II и, особенно, – из к.5 могильника Чиликты в Восточном Казахстане (Артамонов М.И., 1973, табл. 32; 36,6; Черников С.С., 1965, табл. XVII, XVIII).

Не выходит за рамки раннего канона и изображение свернувшеюся в кольцо кошачьего хищника. Наиболее оригинальной в его иконографии является трактовка лап в виде спирального завитка с одним противостоящим когтем (а не обычного кольца). Достаточно близкие параллели дают именно аржанская пантера, у которой, кстати говоря, аналогичным нашему образом трактована также пасть (Грязнов М.П., 1980, рис. 15, 4), и особенно стоящий хищник, выбитый на скалах Жалтырак-Таша на востоке Казахстана (Зуев В.Ю., Исмагилов Р.Б., 1995).

В трех архаических памятниках зафиксированы аналогии изображениям круглоглазого и болыпеклювого орла с клинка казак-кочердыкского кинжала: на бляшках из чиликтинского кургана 5 (Черников С,С„ 1965,табл. XXIII, 2), Зуевского могильника в Прикамье (Збруева А.В., 1952, табл. XXVI, 3) и, наконец, из Уйгарака (Вишневская О.А., 1973, табл. XIII, 2; XIX, 6). Не должно смущать при атом неполное соответствие нашим фигурам поз прикамского и приаральского орлов с их мешковатыми телами, заканчивающимися двумя острыми выступами крыльями или хвостами, низко посаженными обернувшимися назад головами. Достаточно мысленно развернуть вперед и поднять их головы с мощными клювами над уровнем тела, и они окажутся похожими на казак-кочердыкских пернатых как две капли воды.

Сложнее обстоит дело с птицей, показанной в фас с расставленными в стороны крыльями, но, как нам кажется, и этот тип нельзя уводить далеко от иконографии «летящей» хищной птицы, известной по ранним находкам из Чиликты (Черников С.С. 1965, табл. XVI, 3), неопубликованного еще Жалаулинского клада из Семиречья, и более поздним аналогиям из Литого и Келермесских курганов (Кисель В.А. 1993, рис. 9,1,2).

Таким образом, казак-кочердыкский акинак содержит образцы архаического звериного стиля, вполне сопоставимого с такими «классическими» ранескифскими памятниками, как Аржан и Чиликта, Уйгарак и Гумарово. Эти комплексы совокупно и определяют его дату – вторая половина VIII в. до н.э. Их можно назвать также и памятниками ранней полихромной традиции в евразийских степях, поскольку почти все они содержат ювелирные изделия из золота в сочетании с голубыми бирюзой или смолой. Об этом, кстати, справедливо писала Н.Л.Членова, но только, разумеется, в подтверждение своей ближневосточной концепции (Членова Н.Л., 1997, с. 29-32).

Раннескифские памятники на юге Восточной Европы и на Кавказе (и, соответственно, формирование "классического” акинака) еще четверть века назад было принято датировать временем не ранее VII в. до н.э. Начиная с 70-80-х гг. прошлого века произошли кардинальные изменения в научных представлениях о культуре скифского мира. Раскопки в восточных регионах евразийского континента, приведшие к открытию Аржана в Туве, Гумаровского кургана на Южном Урале и др„ позволили с новых позиций оценить и значение ранее исследованных могильников типа Чиликты и Уйгарака, Белоградца и Ендже и т.д. В соответствии с новыми материалами, ранние восточные памятники большинство археологов стали датировать на одно – два столетия древнее, чем было принято раньше (IX-VIII, VIII-VII вв,).

В современной российской историографии борьба сторонников двух основных направлений, «нового» и «традиционного», приняла форму борьбы двух научных школ, которые условно можно назвать, соответственно петербургской и московской. Наиболее активными выразителями последней в настоящее время являются М.Н. Погребова, Д.С. Раевский и Н.Л. Членова. Их концепция исходит из представления о формировании материальной культуры скифов под переднеазиатским воздействием и, соответственно, о хронологическом приоритете памятников Передней Азии (Зивие и ряд других) перед всеми остальными. Формирование «скифской триады», в соответствии с указанной точкой зрения, оказывается жестко привязанным к «письменной дате» появления скифов в Передней Азии (70-е гг. VII в. до н.э.). Это никак не согласуется с датировками восточных (начиная от Гумарово и далее в глубь Азии) памятников, часть из которых перечислена выше.

Основой доказательства более поздней даты центрально-азиатских памятников в сравнении с переднеазиатскими и кавказско-причерноморскими у сторонников «московской школы» служит убеждение в наличии «глубоких различий между инвентарем кургана Аржан и инвентарем ... памятников скифской архаики..,. В Аржане нет железных вещей; нет акинаков с бабочковидным перекрестьем ...» (Членова Н.Л., 1997, с. 37). Выше мы подробно останавливались на бронзовых кинжалах типа аржанских, с гардами, послужившими, вероятно, прототипами если не для всей категории раннескифских акинаков с бабочковидными перекрестьями, то, во всяком случае, для некоторых их локальных вариантов (памирских, ордосских и др.). Вряд ли серьезно можно вообще обсуждать проблему представительности тех или иных категорий материальной культуры на базе одного памятника, тем более – погребального, и к тому же тотально ограбленного. Сравнение же серий памятников не дает возможности говорить о наличии принципиальных отличий между европейскими и азиатскими скифами. Не прибавляют доверия к переднеазиатской гипотезе и случаи прямой «забывчивости» ее сторонниками неудобных им деталей. Так, отмеченный уже нами выше факт отсутствия железных вещей в Аржане, ставящий, по мнению Н.Л. Членовой (1997, с. 37), принципиальный заслон на пути сопоставления данного комплекса с евроскифскими, не помешал ей же на другой странице цитируемой работы (с.31) «достаточно надежно ... синхронизировать Аржан и Чиликты» (добавим – в рамках VII-VI вв.). О наличии в Чиликте железных вещей Н.Л.Членова предпочла здесь уже не вспоминать.

Еще настойчивее сторонники переднеазиатской гипотезы стараются провести мысль о глубоком отличии между звериным стилем центрально-азиате к их и остальных, западных скифских памятников, например, между «саяно-алтайским» (Аржан, Уйгарак, стоящее животное) и собственно «скифским» типами изображений оленя (Чиликта, Гумарово) (11о-гребова М.Н., Раевский Д.С., 2001,с. 45). На наш взгляд, дело обстоит совершенно не так. Высказанное положение уважаемых оппонентов аргументированно опровергается иконографией изображений оленей именно на казак-кочердыкском аки паке, которые невозможно разделить между «саяно-алтайским» и «скифским» типами.

Казак-кочердыкский акинак позволяет, по нашему мнению, достаточно осторожно оценить еще несколько идей, высказанных в их работе об «уйгаракском аргументе», – о том, что образ скифского «... оленя с повернутой назад головой... мог возникнуть лишь как элемент многофигурной композиции ... приема, присущего древнему ближневосточному искусству...», и (страницей ниже) о том, что наличие в Уйгараке (курганы 27-28) композиций с противостоящими друг другу головами хищников должно трактоваться как воздействие на местное искусство «...типичного для переднеазиатского искусства геральдической композиции...» (там же, с. 46-47). Изображения под перекрестием рассматриваемого западносибирского кинжала двух оленеобразных животных, показанных с соприкасающимися спинами, но с повернутыми друг к другу мордами (А-3, 4), являющиеся идеальной иллюстрацией этой совмещенной композиции, следует, но идее М.Н. Погребовой и Д.С. Раевского, считать переднеазиатским вкладом в скифское искусство. С учетом же выводов, сделанных нами выше в отношении несомненно ранней даты и местного, южносибирского происхождения как формы так и зооморфных изображений на плоскостях казак-кочердыкского акинака, отлитого задолго до переднеазиатских походов скифов, указанная идея уважаемых коллег кажется весьма спорной.