Обряд воинского посвящения в княжескую дружину на Руси

При выделении из общеродового народного войска эпохи военной демократии элитных отрядов профессионалов, постоянно занимающихся военным ремеслом и несущих боевую службу при князе, в их среде неизбежно формируется и практикуется специфическая воинская обрядность инициации молодых воинов, которые как бы выходят из привычного для рядовых соплеменников мира старых родовых отношений и вступают в новую семью – специфическое военное братство посвященных, которое емко и точно характеризуется древнерусским термином «дружина».

Известно, что в странах Западной и Центральной Европы уже в эпоху развитого Средневековья ритуалы посвящения юных представителей феодальной знати в рыцари исследователи однозначно определяют как инициации (Кардини 1987: 358; Ястребицкая 1978: 135-137). Обряд включал надевание шпор и препоясывание мечом. Затем посвящающий – один из старейших рыцарей – наносил юноше удар ладонью по затылку или по щеке либо по шее (colee, от фр. шея – удар, который посвящающий наносил посвящаемому по шее). Завершался ритуал показом ловкости нового рыцаря: вскочив на коня, он должен был пронзить копьем мишень. Церемония посвящения, носившая первоначально мирской характер, к XII в. была включена в религиозные рамки: накануне юноша должен был бодрствовать всю ночь, затем, на рассвете, он возлагал свое оружие на алтарь и посвящал его Богу, выстаивал мессу и получал причастие. В некоторых случаях не рыцарь, а епископ совершал основной момент посвящения – препоясывание мечом (Кардини 1987: 357,358).

По-видимому, древнерусский ритуал посвящения в воины-дружинники был в какой-то мере подобен западноевропейскому, поскольку и славянская, и германская дружинная этика изначально имела много общего, включая последующее мощное воздействие на них культуры норманнского комитата. Однако практически полное отсутствие в светских письменных источниках описаний деталей воинского быта скрывает от нас важные подробности не только воинской, но общей средневековой культуры Руси в целом. Попытки некоторых авторов исследовать этот вопрос (Балушок 1995), как правило, сводятся к анализу былинных сюжетов и мотивации действия богатырей, элементов воинского обучения и т. п., что, скорее, уместно при изучении проблем истории воинского и общехристианского воспитания, средневековой дружинной этики или даже поэтического прообраза вассально-дружинных отношений. К интересующей нас теме это по большому счету не имеет прямого отношения.

Однако среди прочих рассуждений есть два момента, которые, на наш взгляд, непосредственно относятся к исследуемому вопросу. Это обряд пострига – посажения на боевого коня молодых княжичей и обряд опоясывания мечом уже подготовленных и обученных воинскому ремеслу молодых дружинников. «Одним из центральных в ходе дружинного посвящения был обряд посажения на коня... Эти обряды 9 и у князей, и у их дружинников имели много общего, поскольку и те и другие принадлежали к социальной страте воинов, выделяемой Ж. Люмезилем. Конь в ходе дружинной инициации, как и в других переходных обрядах восточных славян, являлся важным инициационным символом» (Балушок 1995).

Под 1192 г. у В. Н. Татищева читаем: «Великий князь Всеволод учинил постриги сыну своему Юрию апреля 25 дня. Того ж дня и на коня его посадил, и была во Владимире радость великая» (Татищев 1995а: 153). Здесь необходимо отметить, что в составе описанной торжественной церемонии центральное и ведущее место занимает обряд юношеского воинского пострига. Аналогичным образом отмечается воинский обряд, проведенный через год этим же князем и для другого сына: «Князь Великий Всеволод учинил постриги сыну своему Ярославу, для которого созваны были князи, також от клира и вельможи многия, и веселилися довольно» (Татищев 1995а: 155). Естественно, летопись упоминает данное праздничное событие с приглашением многочисленных гостей в связи с тем, что их устраивал сам великий князь.

Под 1302 г. у В. Н. Татищева встречаем следующее сообщение: «Того же лета быша постриги у князя Михаила Ярославича Тверского сына его Дмитрея» (Татищев 19956: 69). А. Е. Мусин, рассматривая взаимодействие русской средневековой воинской элиты и православной церкви, отмечает: «Хорошо описаны и проиллюстрированы в миниатюрах Никоновской летописи постриги малолетних княжичей, совершаемые епископами. Лишь постриг Дмитрия Михайловича Тверского миниатюрист доверил светскому человеку» (Мусин 2005: 322). Примечательно, что В. Н. Татищев не только пересказывал известия летописей, но и сам проводил определенные исторические исследования. В частности, вот что он сообщает по поводу обряда воинского пострига: «Постригание и на коней сажание княжеских детей есть древнее словенских князей употребление, которое и во идолопоклонничестве обыкновенно от рождения в седьмой год и с великими чинами отправлялось, при котором имя ему нарекали, как читаем у Кромера и других польских историков о постригании Лешка, перваго князя польскаго, с чего и в христианстве, яко чин, до веры не надлежащий, чрез долгое время удержан. Ибо о подстригании Георгия, сына великаго князя Иоанна Васильевича, в его жизни написано, что по прошествии седми лет его на седле со стрелами подстригали и на конь посадили. Сие хотя о государех, сколько мне известно, более не упоминается, но в моей памяти между знатными еще употреблялось. После же государских сыновей всенародное объявление равномерно по семи летех с великою радостию народа чинено, и тогда он из рук женских в мужские поручался. Как то особливо о царевичах Симеоне и Алексие Алексиевичах видим, что при объявлении их некоторые всенародные милости, особливо шляхетству прибавка поместий учинена. А в шляхетстве подстригание на седле доднесь в обычае» (Татищев 1995а: 254).

Обряд воинского пострига известен нам также из германских источников и, несомненно, восходит к древним традициям эпохи военной демократии, когда юношам вручалось оружие и они становились полноправными членами племени. При этом древний обычай вручения оружия сохранился и в эпоху развитого Средневековья, превратившись в рыцарский обряд опоясывания мечом. Весьма интересные суждения по поводу эволюции указанной воинской обрядности приводит Г. Дельбрюк: «Наши сведения о различии и смысле этих двух актов не так давно значительно обогатились, благодаря Гельмгольцу, но некоторые существенные пункты этого вопроса остались для меня все же сомнительными. Вручение оружия у древних германцев производилось несомненно в очень раннем возрасте, – в 14, а возможно даже в 12 лет. ...Совершенно правильно его (Гельмгольца) указание на то, что в средние века существовал ряд последовательных ступеней, связанных с церемониалом сарillaturia (обрезание волос) и barbatoria (остригание бороды). Обряд рыцарского удара нельзя, видимо, ставить в связь с древним вручением оружия, так как совершение его предполагает возмужалого, физически крепкого человека; скорее должно допустить, что им был заменен обряд, производившийся в более зрелом возрасте – barbatoria и, в то время как рыцарский пояс (cingulum militare) первоначально и до самого XI в. вручался одновременно с оружием, обряд barbatoria в XII в. может быть отодвинут ко второму акту и связан был с рыцарским ударом. До тех пор, пока cingulum militare (рыцарский пояс) связан был с вручением оружия, он не мог иметь значения приема в сословие, но получил его в связи со вторым актом, когда надевалось полное рыцарское вооружение, которым владели только состоятельные и которое, как правило, носили только принадлежащие к рыцарскому сословию воины. Вследствие этого действительно важным стали считать именно этот акт. Совершали его с большой торжественностью ... В этом сказывается совместное влияние как социальных факторов, так и технической стороны дела, тяжелого вооружения и сильного коня» (Дельбрюк 1933:145). Вместе с тем Дельбрюк отмечает наличие и другой точки зрения, высказанной Шредером: «Он (Шредер) полагает, что наряду с рыцарским ударом надолго укрепился обычай опоясывания мечом с одновременным вручением рыцарского пояса. Если не считать редких исключений, – говорит он, – то опоясывание мечом всегда носило массовый характер, обычно по поводу больших придворных празднеств, при которых турнир давал юным рыцарям возможность тотчас же испытать силы на новом поприще. Но если верно, что молодые рыцари тотчас же после торжества должны были на турнире показать свою доблесть, то нельзя отождествлять опоясывание мечом с древним вручением оружия. В самом деле, тяжелое турнирное вооружение XI и XIII вв. требовало возмужалости и длительного упражнения» (Дельбрюк 1933:145).

Можно с большой долей уверенности признать справедливость мнения Шредера: вступление в ранг оруженосцев (возраст воинского воспитания) сопровождается простым вручением оружия, посажением на коня и постригом, а торжественный обряд посвящения в рыцари, помимо других сопутствующих церемоний (наряду с рыцарским ударом), сопровождается также обязательным опоясыванием мечом с предварительным освящением меча на церковном алтаре. Так, например, в одном из наиболее ранних и подробных описаний обряда посвящения в рыцари (Руан, 1128 г.) центральным местом является именно процедура опоясывания мечом, ибо его свершил сам король: «... и король собственноручно опоясал его мечом, якобы выкованным самим мифическим Велундом» (Кин 2000:120).

С течением времени церковь все более активно пытается контролировать идейные устремления рыцарства, включая также и попытки «оцерковления» обрядности посвящения. При этом торжественному ритуалу все чаще начинают сопутствовать два жеста: благословление меча и возложение его на алтарь. Смысл этих процедур очевиден: рыцарь имел право использовать данное оружие только для христианского дела (Кленшан 2004: 62). Так, при описании обряда, проводимого в римском соборе Св. Петра в начале XIV в., неофит после традиционного купания и мессы представал перед священником (или приором духовного ордена), который наносил ему легкий удар рукой (colee) и молился, чтоб Господь благословил нового рыцаря. С алтаря принесли меч, и этот священник должен был благословить оружие и опоясать им неофита (Andrieu 1940: 579-581).

Современный историк рыцарства М. Кин отмечает: «Центральным элементом в светском обряде посвящения в рыцари, безусловно, было опоясывание мечом, гораздо более древний и значимый ритуал, чем нанесение colee, которых на самом деле еще долго не знали (например, в Германии), и этот ритуал остается в центре обряда посвящения и в более поздних литургических книгах, например, в трудах Гиллельма Дуранда» (Кин 2000:132). Ж. Флори также привел немало аргументов в пользу того, что период, когда древний ритуал вручения оружия начинает идентифицироваться с обрядом посвящения в рыцари, совпадает с тем временем, когда с этим же обрядом начинает ассоциироваться и ритуальное опоясывание мечом (как знак передачи власти, и это его значение сохранилось в обряде коронации), в результате чего опоясывание мечом становится признаком вступления в более высокую по своему положению общественную группу, а именно – в сословие рыцарей (Flori 1979).

При этом, конечно же, огромную роль играло общественное мнение, гласившее, что посвящение в рыцари знатным феодалом или благочестивым духовным лицом возвышало неофита и в социальном смысле, как бы передавая ему частицу славы и достоинства данного сеньора или благочестия святого отца. Так, Генрих II Английский мечтал быть посвященным в рыцари королем Шотландии, а св. Бернар Клервоский в письме к византийскому императору Мануилу Комнину подробно пишет, что посылает к нему Генриха, сына графа Шампанского, с тем чтобы тот был, по возможности, посвящен в рыцари Христовы самим императором (Recueil des historiens des Gaules 1738: 452). Обращает на себя внимание тот факт, что церемония рыцарского посвящения была знакома не только католикам, но и православным государям.

С XII в. и позднее в источниках встречается чрезвычайно много рассказов о случаях массового посвящения в рыцари. И это было не просто соблюдением определенного ритуала. Скорее, можно предположить начало некоей общественной консолидации посредством яркого, впечатляющего обряда и тех сословных связей, которые закладывались и укреплялись благодаря воспитанию в одном и том же доме, в одних и тех же условиях, и одновременно создание костяка будущей боевой дружины или отряда для наследника того или иного представителя знати (Кин 200:128). По-видимому, все это в полной мере относится и к русской княжеской дружине.

С другой стороны, рассматривая общие характеристики вопросов рыцарского посвящения, можно с большой долей уверенности сказать, что никогда и нигде не существовало неких строго регламентированных и одинаковых правил этой элитной воинской церемонии. Как указывает в своей работе Филипп дю Пюи де Кленшан: «Прежде всего, ритуал, сопровождающий церемонию посвящения, постоянно изменялся. Можно даже утверждать, что он никогда не был четко определен. Место, обстоятельства, настроение совершающего церемонию и посвящаемого, финансовое состояние, семейные узы, жажда власти, разделявшая государей и их вассалов, общество, наконец, – все способствовало тому, что, например, у двух церемоний посвящения, совершенных в одном и том же месте и одним и тем же рыцарем, но с разницей в несколько месяцев, сильно отличался распорядок их проведения» (Клешан 2004:56). Рыцарский удар colee появляется достаточно поздно, причем в ряде регионов, например в Англии, его вообще не знают. Вполне естественно, что чем дальше от Франции, центра рыцарской моды, мы будем рассматривать специфику обрядности рыцарского посвящения, тем более архаичные формы его мы увидим. Так, выше уже говорилось об относительно позднем входе в обиход рыцарского удара, например, в Германии. Еще в более первозданном и законсервированном виде он бытует, по всей видимости, в Польше. Здесь, судя по имеющимся источникам, о рыцарском ударе не упоминается вообще. Изначально, как и в большинстве европейских стран, центральным обрядом посвящения молодого польского шляхтича в рыцари являлась церемония опоясывания его мечом. Так, под 1102 г. в Хронике Галла Анонима упоминается о посвящени в рыцари молодого польского князя Болеслава III Кривоустого (1085-1138). «После того как Болеслав был произведен в рыцари, господь на примере битвы с половцами показал, сколь великие подвиги будут совершены им в будущем. Ибо едва лишь он был опоясан рыцарским поясом, на него напали в бесчисленном множестве половцы» (Щавелева 1990: 54). Примечательно, что через некоторое время в середине XII в. уже сын этого короля, Болеслав Кудрявый (1125-1173), придя с военной помощью на Русь к своему родственнику, великому киевскому князю Изяславу Мстиславичу, производит аналогичное групповое посвящение русских молодых дружинников, сыновей бояр Изяслава.

В Польше пик подъема рыцарской культуры приходит с естественным запаздыванием – в конце XIV - первой половине XV в. Именно в этот период здесь происходят крупнейшие конные рыцарские сражения эпохи, такие, как Грюнвальдская битва, бой под Короновом и пр. Ян Длугош в строках, посвященных непосредственной подготовке к Грюнвальдской битве, пишет: «Насмотревшись вдоволь на численность вражеского войска, он (польский король Владислав-Ягелло. – П.В.) спустился с холма и препоясал большое число поляков рыцарским поясом, разжигая в них краткой, но веской речью боевой пыл и наставляя каждого в долге чести» (Длугош 1962: 96). В примечаниях к данному эпизоду добавлено: «В походной обстановке король ограничил обряд посвящения основным только его элементом – опоясыванием, причем только перевязью, без меча» (Длугош 1962: 203, примеч. 129).

Из русской терминологии для обозначения элитного конного бойца наиболее близким по смыслу понятию рыцарь является термин витязь. Одно из первых употреблений этого термина в русских письменных источниках встречаем в «Сказании о Дракуле» – древнейшем памятнике художественной прозы, созданном на Руси во второй половине XV в. В «Сказании» рассказывается о жестоком воеводе Мунтьянской (румынской) земли православной греческой веры князе Владе, известном под прозвищем Цепеша (или Дракулы), отличавшемся крайней жестокостью как к врагам, так и к своим подданным. В1461 г. князь собрал воинов и вступил в непримиримую борьбу с турецкими завоевателями. После одной из тяжелых битв, где ему пришлось отступить, князь стал сам осматривать всех, кто вернулся с ним с поля битвы: «...кой раненъ спереди, тому честь велию подаваше и витязем его учиняше, коих же сзади, того на кол повеле всажати...» (Сказание о Дракуле 1982: 554). Необходимо подчеркнуть, что князь оказывает великую честь и производит в витязи храбрецов, не обративших тыл врагу, причем бойцов, уже принадлежащих к воинскому сословию. Таким образом, несомненно, что данный термин обозначает некую элитную касту в профессиональной воинской среде. С другой стороны, выражение учиняше витязем подразумевает проведение определенной процедуры (учреждения, производства или даже посвящения), что несомненно соответствует западноевропейской церемонии посвящения в рыцари.

Термин витязи встречаем и в других русских средневековых воинских повестях, например в памятниках Куликовского цикла – в частности, в «Сказании о Мамаевом побоище», основная редакция которого датируется концом XV -началом XVI в. (Сказания и повести 1982: 38, 47). При этом термин используется в приложении к самым доверенным дружинникам Дмитрия Донского – тем, кого он посылает в смертельно опасную разведку. Недаром эти слова идут в сочетании с эпитетами «храбрые витязи», «избранные витязи в войске твоем».

В отечественной военной терминологии существует несколько версий происхождения термина «витязь». Одна из них – наиболее примитивная, а поэтому и более распространенная – возводит происхождение этого слова к скандинавско-прусскому варианту. По этой версии, скандинавское wiking было заимствовано пруссами как witingis, vitung, после чего у русских трансформировалось в «витязь». Однако с точки зрения исторического литературного анализа этот вариант не выдерживает никакой критики. Во-первых, в средневековых письменных источниках эти понятия разнесены более чем на 200 лет, причем термины «викинг» и «витинг» вообще не знакомы русским летописям. Во-вторых, термин «викинги» для всех без исключения народов Европы практически все время его бытования ничем не отличался от ругательства. Представление о гнусных повадках викингских шаек (по большей части – интернациональных) можно получить из многих источников. И даже в самой Скандинавии уже в эпоху принятия христианства и образования раннефеодальных государств (X-XI вв.) слово «викинги» превратилось в синоним грабителей и убийц, на которых охотились и которых истребляли как диких собак.

Вот что по этому поводу говорит исследователь русского языка и исторической лексики С. И. Павлов: «Очень огорчительно знакомиться с попытками некоторых наших отечественных лингвистов доказать (вслед за В. Фло-ринским, М. Фасмером, А. Стендер-Пе-терсоном), что славянское слово «витязь» представляет собой просто слегка измененную форму скандинавского слова «викинг». И это при том, что «витязь» весьма уважительное титулование достойных воинов на Руси, адекватное западноевропейскому титулованию «рыцарь»! Приравнивать витязя к викингу – то же самое, что ставить знак равенства между благородным рыцарем и разбойником-убийцей. Сторонники норманнского происхождения термина ВИТЯЗЬ неправы. Значение слова «витязь» нетрудно определить после реконструкции археоморф: ВИ+Т(И)+А+СИ. Сочетание археоморф ВИ+ТИ достаточно ясно указывает в сторону хорошо известных нам понятий, выражаемых русскими словами «вить», «оплетать», «накручивать», «наматывать», «обвязывать». Сочетание археоморф А+СИ точно соответствует древней глоссе «а си», которая буквально переводится на современный язык фразой «краем режет» или фразой «край режущий». Это, в свою очередь, находится в точном соответствии с индоевропейским словом «аси», означающим «меч». Значит, древняя фраза «ви ти а си» и более позднее слово «витязь» имеют полное смысловое соответствие современной фразе «Препоясанный мечом». Понятно, речь здесь идет о человеке, достойном носить меч, о воине рыцарского достоинства» (Павлов 1999).

Итак, сам термин «витязь» («препоясанный мечом») и наличие определенной процедуры «учреждения в витязи» свидетельствуют о том, что воинский обряд опоясывания мечом, так же, как и посвящение в рыцари на Западе в эпоху развитого Средневековья представлял собой торжественную церемонию перехода (инициации) молодых воинов в престижный круг посвященных – боевую элиту княжеской дружины. Правом опоясывания, по всей видимости, обладали представители только высшей знати – князья и воеводы, а позже и духовенство достаточно высокого ранга. Так, под 1149 г. летопись сообщает, что великий князь Киевский Изяслав Мстиславич, в борьбе с Юрием Долгоруким, призвал себе на помощь своих сватов – государей венгерского, польского и чешского и устроил для прибывших союзников роскошный пир во Владимире. После этого накануне битвы польский король Болеслав Кудрявый торжественно опоясал мечом многих молодых людей из русской дружины Изяслава: «И пришед к Луцку, и ту пребы 3 дни, и ту пасаше Болеслав сыны Боярскы мечем многы». (Карамзин 1991: 321, примеч. 323 к т. II, гл. XII). Отметим, что внимание автора привлек отнюдь не сам факт опоясывания мечом, – для него самого и для современного ему читателя церемония выглядит вполне обычной и понятной. Повышенный интерес и нестандартность ситуации для летописца состоят том что воинский ритуал проводит не великий князь, а достаточно авторитетный гость и государь весьма сильной в военном отношении соседней страны, что можно расценить как знак величайшего уважения к русскому князю, высокого престижа и воодушевления для его молодых дружинников. Н. П. Дашкевич и М. Ф. Владимирский-Буданов видели в этом рассказе свидетельство заимствования рыцарских обычаев, в том числе ритуала посвящения, древнерусскими дружинниками из западноевропейских стран (Дашкевич 1902: 137, 138; Владимирский-Буданов 1888: 56). Д. С. Лихачев также считал, что на Руси бытовал обычай препоясывания мечом посвящаемых в дружинники, недаром для него существовал и специальный местный термин – «пасти мечом» (Лихачев 1985: 212).

Под 1176 г. в летописи отмечено: «Совокупив ростовци и бояры, гридьбу и пасынки и всю дружину» (Карамзин 1991: 530, примечание 46 к т. III, гл.111). Это сообщение, по мнению ряда историков, характеризует трехзвенное членение княжеской дружины. При этом абсолютно по-разному трактуется термин «пасынок», причем все исследователи исходят из его современного значения: в семье – неродной сын для одного из супругов. Действительно, в средневековой Руси для обозначения вассально-дружинных отношений использовались понятия семейных отношений. Однако термин «пасынок» не встречается в русских летописях в семейном значении «неродной сын». Таким образом, мы видим здесь обратный эффект: молодой дружинник, прошедший обряд опоясывания, как бы официально принимается в дружинную семью, названым отцом которой является князь. И только со временем понятие «пасынок» в значении «приемный, названый сын» переходит в круг семейных отношений.

Крайне интересное сообщение содержится в жизнеописании псковского князя Довмонта, в православном крещении Тимофея, княжившего в Пскове во второй половине XIII в. В 1265 г. в результате кровавой усобицы князь нальшанский Довмонт (Дамант) был вынужден бежать со всей своей дружиной и всем своим родом из языческой Литвы во Псков. Здесь он крестился и стал ярым защитником православия, независимости псковских и новгородских земель. Вече посадило Довмонта на псковский престол. После четырех лет своего княжения и блестящих побед над немцами и литовцами князь со своей дружиной предстал лицом к лицу перед серьезным испытанием: в 1269 г. Ливонский орден предпринял весьма грозный поход на Псков. Рыцарей вел сам ливонский ландмейстер. Старшая Ливонская рифмованная хроника сообщила, что в немецко-датском походе на Русь участвовало 180 рыцарей, 18 000 ополченцев и 9000 корабельщиков. Они сожгли Изборск и осадили Псков. Действовать нужно было решительно, не дожидаясь помощи нов-городцев. И тогда для поднятия воинского духа горожан и дружины перед решительной битвой князь при поддержке духовенства публично прошел через рыцарский обряд посвящения. Так это описывается в «Сказании о Довмонте» – источнике, восходящем к жизнеописанию князя, составленному в XIV-XV вв. (Охотникова 1985:191): «Слышав же местер земля Ризския мужество князя Довмонта, ополъчився в силе тяжце без бога, прииде къ граду Пскову в кораблех, и в лодиях, и на конях, с пороки, хотя пленити дом святыя Троица, а князя Довмонта руками яти, а мужей пскович мечи иссещи, а инех в работу ввести. Слышав же Довмонът ополчающася люди без ума, во множестве силы, без бога, и вниде в церковь святые Троица и, положив мечь свой пред олтарем господним, пал, моляся много со слезами, сице глаголя: Господи боже сил, мы людие твои и овца пажити твоея, имя твое призываем, призри на кроткия и смирены свыше, а гордых высокие мысли низложи, да не опустеет пажить овец твоих» (текст в редакции Псковской первой летописи, восходит к XIV в., см.: Охотникова 1985: 191). «Сице же молитве кончане бывши, и абие Исидор, игумен Мирожского монастыря, и весь иерейский чин вземше мечь его от земля н препоясаша его мечем. По сем же молитвовавше за него, и осенивше его живоносным крестом, и священною водою окропивше, и отпустиша, божью помощ прирекше» (текст в Распространенной редакции, составленной в XVI в., на основе письменных источников XV в., см.: Охотникова 1985: 227). По всей видимости, в юные годы при вступлении в воинский возраст Довмонт, будучи язычником, не проходил подобного обряда. Здесь же предпринятая церемония имела явно идеологическую направленность, при этом рыцарский жест возложения меча на алтарь, а также сам обряд опоясывания, проводимый старшим духовным лицом со всем присутствующим здесь клиром, красноречиво говорят о непоколебимой воле посвящаемого использовать свое оружие для защиты Святой Троицы и христианских ценностей в целом. Именно поэтому такое подробное описание обряда посвящения попало в псковские летописные источники в отличие от подобных по своей сути светских церемоний, проводимых в другой, более спокойной обстановке. Да и вряд ли псковичи стали бы заимствовать в этот ответственный момент «вражескую» немецкую обрядность, когда этот враг стоит у ворот.

Итак, подводя итог, отметим следующее:

В период раннего Средневековья обрядность воинской инициации определялась двумя церемониями, восходящими к периоду военной демократии германских и славянских дружин:

–воинским постригом с торжественным посажением в седле на боевого коня, что соответствовало началу воинского воспитания юноши;

–торжественным вручением оружия, что соответствовало окончанию периода воинского обучения и становлению молодого воина полноправным и свободным членом общества.

В эпоху развитого Средневековья, когда в качестве основной военной силы общенародное ополчение сменяется профессиональными элитными подразделениями тяжеловооруженной конницы, второй обряд, знаменующий вступление в воинскую элиту, преобразуется в торжественную церемонию рыцарского посвящения. Эта церемония может достаточно сильно варьироваться и изменяться в зависимости от различных исторических периодов и для различных регионов Европы, однако практически везде и всегда центральным местом обряда является ритуал опоясывания рыцарским мечом.

С течением времени этот ритуал, как и сама рыцарская идеология, попадает под плотный контроль христианской церкви, и ипостась «защитника Христа» и «воина Христова» прочно входит в состав мотивации воинской элиты общества, что выражается в жестах положения рыцарского меча на алтарь и его освящения перед процедурой опоясывания.

С середины XII в. все чаще наблюдаются случаи группового посвящения, особенно накануне военных мероприятий (сражений или походов) для воодушевления воинской молодежи перед серьезным испытанием.

Все выше представленные соображения в полной мере относятся и к княжеской дружине средневековой Руси, включая и самих молодых князей как верховных представителей воинской элиты. При этом, что вполне естественно, весь комплекс рыцарских ритуалов носит архаичный характер, как, впрочем, и во многих других периферийных регионах рыцарской Европы. Церемониал может быть реконструирован следующим образом:

– постриг. По достижении 7-8 лет (по всей видимости, в знатных семействах ритуал мог проводиться и в более раннем возрасте: 4-5 лет) мальчика, которого готовили к воинской стезе, отец, священник, назначенный кормиличич или выбранный покровитель прилюдно сажал на стационарно закрепленное воинское седло и затем отстригал прядь волос. При этом мальчику могли вручать оружие, надеваться некоторые реплики доспехов. Так, например, А. Е. Мусин, описывая известный инкрустированный золотом шлем Ивана Грозного, хранящийся ныне в Королевской оружейной палате в Стокгольме, считает, что «его вероятное предназначение – быть церемониальной одеждой для четырехлетнего Ивана во время обряда "всажения на конь” (Мусин 2005: 294). После этого с благославления священника воины поднимали седло вместе с сидящим в нем неофитом и устанавливали на спину стоящего здесь же боевого коня. Церемонию производили очень торжественно при большом стечении народа и приглашенных гостей. Праздник завершался богатым пиршеством. Воинский постриг знаменовал собой начало воинского воспитания юноши. Его забирали из женской половины дома, из опытных дружинников назначали воспитателя (кормиличича), который обучал его верховой езде, умению обращаться с лошадьми, оружием, охоте и многим другим воинским премудростям. Мальчик становился отроком;

– опоясывание мечом. По окончании периода воинского обучения и при достижении юношей 18-22 лет наиболее достойные из отроков проходили торжественный обряд рыцарского посвящения, знаменующий их вступление в корпорацию элитных воинов – княжескую дружину. Обряд проводился самим князем либо равным ему по рангу феодалом церкви. Меч перед обрядом освящался, а впоследствии также мог быть возложен на алтарь как знак посвящения его Христу, служению церкви и защите христиан. Посвящаемый произносил молитвы, а также давал торжественную клятву верности (роту) своему сеньору, после чего тот брал с алтаря меч с перевязью и застегивал его на поясе вновь испеченного дружинника.

Источники не дают нам представления о том, насколько широко практиковалась вся эта воинская обрядность в слоях воинской элиты средневековой Руси. Но вряд ли из этого следует делать вывод об эксклюзивном характере подобных ритуалов. Ведь точно так же мы не имеем никакой информации, например, о церемонии «посажения на престол» русских князей, о свадебных обрядах, обряде крещения и пр., хотя, естественно, все эти обряды имели место на протяжении многих веков. Но даже факт того, что производные от описываемых церемониалов термины «пасынок» и «витязь» не только вошли в средневековые письменные памятники, но широко используются в современном русском языке, говорит сам за себя.

Литература

Артемьев, Лопатин 1994 – Артемьев А. Р., Лопатин Н.В. Предметы вооружения из раскопок въезда на Изборское городище // РА. № 2. 1994.
Балушок 1995 – Балушок В. Г. Инициации древнерусских дружинников // Этнографическое обозрение. № 1.1995.
Владимирский-Буданов 1888 – Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. СПб.; Киев. 1888.
Дашкевич 1902 – Дашкевич Н.П. Рыцарство на Руси – в жизни и поэзии // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. Кн. 15. Вып. IV. Киев. 1902.
Дельбрюк 1933 – Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. Т. III. Средневековье. М. 1933.
Длугош 1962 – Длугош Я. Грюнвальдская битва. М.; Л. 1962.
ИЛ–Ипатьевская летопись // ПСРЛ. Т. 2, М. 1998.
Карамзин 1991 – Карамзин Н.М. История Государства Российского. М. 1991. Кардини 1987–Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М. 1987.
Лихачев 1985 – Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л. 1985.
Кин 2000–Кин М. Рыцарство. М. 2000.
Мусин 2005 – Мусин А. Е. Milites Christi Древней Руси. Воинская культура Русского средневековья в контексте религиозного менталитета. СПб. 2005.
Охотникова 1985 – Охотникова В. И. Повесть о Довмонте. Исследование и тексты. Л. 1985.

Автор: П. А. Васин - К вопросу об обрядности воинского посвящения в княжескую дружину средневековой Руси