во время русско-скандинавских контактов

Киевская Русь в отличие от некоторых других стран Европы избежала норманнского завоевания и колонизации. Отдельные военные столкновения, кратковременное существование договорных русско-норманнских ярлств вроде Ладожского, активное участие викингов в восточно-европейской торговле не меняют общей картины. Скандинавы не были создателями государственных институтов на Руси. Более того, их деятельность, в том числе военная « купеческая, с самого начала опиралась на уже существовавшие поселения и рынки и предполагала сложившуюся систему властвования и несения государственной войсковой службы. Военная роль северных пришельцев трактовалась по-разному: один се преувеличивали, другие - преуменьшали. Старая проблема требует всестороннего изучения, и ныне нельзя отрицать того, что норманны, которые появлялись и сражались на Руси сплоченными отрядами и образовывали прослойку местной знати, способствовали знакомству Руси с технически передовым западноевропейским вооружением. Процесс создания раннефеодальной армии, оснащенной легким и тяжелым оружием, имеет общерусские корни и выходит за рамки одного лишь варяжского «военного присутствия».

В настоящее время в обсуждении «норманнского вопроса» в истории Руси вообще и его оружейного аспекта в частности все более настойчиво ищутся новые пути и методы исследования. Производится опознание и подсчеты, во-первых, чисто скандинавских вещей, во-вторых, изделий подражательного ремесла, наконец, в-третьих, предметов-гибридов, орнаментально н конструктивно представляющих сплав мотивов и элементов Севера, Запада и Востока. В этих же рамках развиваются и оружиеведческие поиски, направленные на то, чтобы разграничить и наметить пропорции привозного западноевропейского, скандинавского, местного восточноевропейского оружия и снаряжения, а также выделить всякого рода «смешанные», переходные формы. Вещи «смешанного творчества» с несомненностью устанавливают утрату чистоты северного стиля и деятельность пришлых или местных мастеров «новой генерации», работавших на территории Восточной Европы по «тускневшим» скандинавским образцам. Существование таких мастеров удостоверено вещественными и письменными источниками. Так, в саге об Олафе Святом (конунге Норвегии в 1015-1030 гг.) рассказывается о немом оружейнике, жившем в Новгороде. «Думали некоторые, что он должно быть норманн, потому что делал оружие, которое употребляют только варяги». Ниже будет показано, что северные пришельцы не располагали на Руси каким-то типологически особенным оружием. Вероятнее всего, что речь идет об отделке изделий, их украшениях в стиле, свойственном северному искусству. Такие изделия, следовательно, не обязательно привезенные, в русских городах, в том числе и Новгороде, действительно встречаются.

Обратимся теперь к нашим археологическим источникам. В отношении находок оружия этническая диагностика крайне затруднена. В период раннего феодализма оружие в отличие, например, от бытового и хозяйственного инвентаря, все более утрачивает свою племенную окраску. И происходит это не только в пределах одной области или страны, но и в масштабе всего европейского континента. Единство в развитии оружия наблюдается на огромных пространствах. Одни и те же по форме мечи и копья носили воины в разных концах Старого света. Поразительная быстрота распространения военно-технических достижений приняла всеобщий характер. К этому добавляются причины источниковедческого и классового порядка. О вооружении войска времен первых Рюриковичей мы судим главным образом по крупнейшим древнерусским некрополям, где по языческому обряду похоронены как рядовые воины, так и представители знати той поры. Курганы хранят в себе вооружение профессиональных воинов-дружинников, составлявших основу правящего класса.

В погребениях раннекиевской поры оружие, следовательно, прежде всего выступает не этническим, а социальным показателем. Однако именно среди погребенных с оружием мы с наи- большей вероятностью можем искать «русских» норманнов. Здесь, впрочем, исследователя подстерегают новые трудности.

Викинг, пришедший на Русь, под напором местной среды подчас утрачивал свою «национальную» обособленность, по-видимому, раньше, чем его собрат, орудовавший в Западной Европе и на побережье Балтики. Характерно, что на Руси, за исключением редких случаев, нет обособленных норманнских могильников. Пришельцы хоронили своих покойников обычно на тех же городских кладбищах, что и славяне.

Далее. Попав в услужение киевскому князю, северные выходцы частью утрачивали вещи, принесенные с родины, и заменяли их местными. Этому способствовал сам принцип дружинного вознаграждения.

В евразийском раннем средневековье была широко распространена практика государственных пожалований своим воинам оружия, одежды, коней, наборных поясов и конской сбруи. Источники подчеркивают страсть «нарочитых мужей» к роскошным одеждам и всему тому, что олицетворяло силу и богатство. Норманнские дружинники, по словам саги об Эймунде, требовали от Ярослава в уплату за службу «золото, серебро и хорошую одежду», что перекликается с летописной просьбой игоревых воинов своему сюзерену об «оружии и портах». По представлениям того времени, не так важно было, где и как сделаны украшения костюма и коня, лишь бы они своей ценностью и нарядностью соответствовали знатности их владельцев. Отсюда идет международный синкретизм в отделке русской одежды Х в. и свобода в использовании чужеземных художественных вкусов. При таком подходе мы яснее представляем себе, почему в славянских, норманнских и финских погребениях киевской дружины встречаются самые пестрые сочетания остатков костюма и воинского снаряжения, почему северные украшения соседствуют с восточными и общеевропейскими. Если при этом учесть, что киевские воины пользовались изделиями, которые непосредственно попали к ним путем торговли или грабежа, то нетрудно понять, какая своеобразная международная в археологическом плане вуаль ослабляет ясность этнического определения многих дружинных погребений, и здесь предстоит значительная и осторожная поисковая работа.

Между тем, кое-какие сдвиги намечаются уже теперь. Выявлению скандинавских комплексов способствует не столько оружие (доказано, что сами северные люди и у себя дома широко пользовались франкскими формами континентального происхождения), сколько украшения и часто весьма консервативный обряд погребения.

Однако только комплексное изучение курганных наборов и обряда погребения позволяет, да и то не во всех случаях, судить об этносе погребенного. Археологически норманнская инфильтрация на Русь первоначально носила, так сказать, капиллярный характер. В тех местах, где во второй половине IX в. имелись единичные норманнские захоронения (район Старой Ладоги, Ярославское Поволжье, район Смоленска), веком спустя окажутся их целые скопления. Можно заметить, что чем раньше по времени викинг попадал на Русь, или же чем меньше он жил на новом месте, тем этнически «чище» были его заупокойные дары. В качестве редкого примера этого рода сошлюсь на комплекс находок не позже 900 года, по-видимому, принадлежавших скандинаву, найденных М. Ф. Кусцинским в одном из гнёздовских курганов. Здесь оказались меч с надписью ULFBERHT, европейски редкое ланцетовидное с дамаскировкой копье, гривна с молоточками Тора, пинцет, ледоходные шипы, булавка и другие предметы.

За исключением упомянутого погребения на Руси, насколько мне известно, не встречено комплексов с набором оружия явно северного облика. Это, разумеется, не означает, что у нас не было скандинавских захоронений. Исследователи отмечают удивительную приспособляемость викинга, оказавшегося на чужбине. Не будь, например, известий о пребывании викингов в городах Англии, исследователи так и не догадались бы, что они там когда-либо жили. Археологические следы пришельцев в тех местах практически отсутствуют.

С какими бы трудностями ни сопряжено выделение варяжских погребений на Руси, оказалось, что в Юго-Восточном Приладожье, в Михайловском и Тимереве под Ярославлем, в Гнёздове под Смоленском, в Киеве (как содержащие оружие, так и лишенные его) они отнюдь не единичны. Еще потребуются большие усилия и время, прежде чем мы получим сколько-нибудь достоверные и надежные цифры. Однако и сегодня ясно, что в большинстве случаев речь идет лишь о вкрапления отдельных групп северных людей в массив местного населения, а не о сплошных колонизационных потоках. По мнению Б. А. Рыбакова, подкрепленному сведениями саг, общее число варяжских воинов, постоянно живших на Руси, исчислялось десятками и сотнями.

О норманнском вооружении, его подражаниях, изделиях, типологически заимствованных с Севера, стало возможным судить лишь после полного-изучения всей массы предметов военной техники, найденных на территории Руси. Если брать отдельную категорию предметов, то соотношение каролингского, средневекового и русского относительно отчетливо можно проследить по мечам.

В 1963-1964 гг. мечи, найденные на территории древней Руси и Волжской Болгарии, стали объектом счастливого и неожиданного открытия. После специальной расчистки на лезвиях клинков проступили неизвестные ранее ремесленные надписи, различные начертания и дамаскировка.

Основываясь на самом изощренном анализе внешних признаков вещей, ученые (не исключая и автора этих строк) долго спорили о месте изготовления мечей, не подозревая, что точный ответ на их вопрос написан на самих изделиях. Теперь, когда клейма выявлены и приведены в систему, можно говорить об оснащении наших знаний историческим источником большой силы и убедительности.

Мечи являлись единственным раннесредневековым оружием, удостоившимся подписного клейма. Большими латинскими буквами капитального шрифта на лезвиях были написаны имена не самих мечей или их владельцев, а именно мастеров или мастерских. Из числа изученных, у 25 мечей (45%) обнаружены имена западноевропейских каролингских оружейников, работавших, вероятно, в районах Рейна и Дуная. Перечислю их: ULFBERHT (встретилось 16 раз), INGELRII ME FECIT (встретилось два раза), буквосочетание, близкое предыдущей марке, начинающееся с NRED .(встретилось один раз) LEUTLRIT, CEROLT, ULEN (по одному разу). Некоторые из приведенных имен или редки, или встречены впервые. Мы получили возможность судить о работе древних мечедельцев, узнав их продукцию. Наиболее крупной была мастерская ULFBERHT1`а. До сего дня в европейских коллекциях зарегистрировано не менее 120 мечей с этой, очевидно, семейной маркой. Можно себе представить, в каких количествах расходились эти лезвия в древности. В производстве клинков существовала, видимо, значительная концентрация рабочих сил и технических достижений, далеко опережающих свое время. Несмотря на торговые запреты, франкские клинки проникали к скандинавам и славянам и, в том числе, русским.

Наряду с мастерскими, подписавшими свои изделия, существовали и такие, которые клеймили лезвия только всякого рода знаками несложного геометрического рисунка. На 10 обследованных у нас клинках оказались кресты, круги, спирали, полумесяцы. Эти знаки, несомненно, имели не только маркировочное, но и магическое значение, они символизировали огонь, солнце, возможно, отвращали злых духов. Где изготовляли эти «безбуквенные» изделия? Багдадский философ IX в. ал- Кинди - автор единственного в своем роде трактата о мечах всего мира писал, что у франкских мечей в верхней части находятся кресты, круги и полумесяцы. Перечень знаков поразительно совпал с теми, которые открылись на некоторых наших клинках. Таким образом, родиной этих вещей так же, как и подписных, был франкский Запад.

Среди мечей с начертательными клеймами встречены и уникальные по своим изображениям. Выделяется меч Х в. из Гнёздовского могильника со стилизованным изображением человека. Согласно ал-Бируни такое клеймо было присуще ценным индийским клинкам. В данном же случае речь идет, очевидно, о международном распространении некоторых сюжетов клеймения. Не результатом ли подражания подписным явились те из исследованных нами два меча, у которых буквы превратились в орнаментальный повторяющийся значок? Возможно, что объектом копирования языческих кузнецов могли также стать полосы с символическими знаками. Семь клинков, из числа расчищенных, оказались с дамаскированным узором. Для европейской металлургии Х в. Техника сложноузорчатой сварки была в основном уже пройденным этапом. Тогда сварочный Дамаск стали употреблять только для надписей. Дамаскированные мечи Х в. - отзвук уже уходящей технической традиции. Не случайно, что дамаскировка присуща всем трем нашим древнейшим мечам IX в., относящимся к типу В.

Восемь клинков Х в. при изучении не выявили или не сохранили своих клейм. Все до сих пор упомянутые мечи были в большинстве снабжены рукоятками общеевропейских форм (обозначенных буквами В, О, Н и т. д. соответственно типологии Я. Петерсена), по своему внешнему виду не рождавших уверенных предположений о их местном изготовлении. Некоторые из них (касается типов D, Т-1, Е, 2 особый, А-местный, «Скандинавский»), в особенности относящиеся ко второй половине Х и рубежу Х и XI вв., обращают внимание своей «нестандартностью» и вторжением некаролингских украшательских элементов [16]. В серии неклейменных клинков таким является меч из д. Ручьи (Юго- Восточное Приладожье) с рукоятью, обозначенной «и особый». Отсутствие знаков на этом мече только подтверждает правомерность такого выделения. Не имели знаков также отдельные мечи типа Н, распространение которых согласуется с возможностью их местного изготовления.

Многие мечи на Русь привозились норманнами. Отдав должное варягам, как распространителям высококачественного оружия, исследователи отмечали, однако, преобладание на Руси не скандинавских, а франкских клинков. Теперь это суждение становится бесспорным. Клейм явно скандинавского происхождения я опознать не мог. Зато не менее 35 клинков (т. е. 64°/о) оказались мечены надписями и знаками в виде круга, креста, подковы и спирали, указывающих в 'большинстве на каролингские мастерские. Что же касается остальных клинков, с буквообразными начертаниями, фигурой с косо расположенными лентами, изображением человека, дамаскировкой, наконец, и вовсе неклейменных, то места их изготовления гадательны. Среди претендентов могут оказаться как шведы, так и русские.

Большинство клинков, в особенности подписных, и рукоятей к ним, по-видимому, изготовлялось одновременно. Геометрического характера украшения этих изделий часто лишены «национальной» окраски (типы Н, Т-2, V, отчасти Е). Однако в Европе встречаются случаи, когда рукояти готовых клинков монтировались или переделывались позже сообразно местным вкусам. Таковы некоторые лезвия с надписью ULFBERHT с рукоятями, орнаментированные в северном Ellingestil. Отметим несколько образцов, которые кажутся отделанными скандинавскими мастерами. К таким изделиям, вероятно, относятся мечи Х в. типа Т-1, происходящие из Новгорода (лезвие утрачено), со дна Днепра у острова Хортица с клеймом ULFBERHT, из Монастырища Орловской области с надписью NRED. Орнаментация этих изделий, включающая звериные мотивы, находит аналогии в северных древностях. Особо выделяется эффектно украшенный образец из Монастырища. Его массивное перекрестье и навершие покрыты гравированным по серебру и усиленным чернью узором. На перекрестье различимы две пары лап, перехваченные лентами. На поверхности рукояти прорезаны углубления для вставки золотых пластинок с напаянными колечками. Сходная отделка оказалась на шведских и готландских брошах, украшенных в стиле Еllinge, осложненного англосаксонскими декоративными элементами [21]. Не является ли трудночитаемое клеймо этого меча лишним подтверждением его некаролингского происхождения? В галерею викингских мечей можно включить меч типа D Х в. из Гнёздова [22]. Его рукоять из бронзы орнаментирована плавно изгибающимися завитками растительного характера. В изгибах плетения различимы звериные лапы. В целом, украшения меча напоминают скандинавский орнаментальный стиль Воrre. В Скандинавии мечей с аналогичными узорами не обнаружено, поэтому X. Арбман не без оснований полагал, что рукоять меча была изготовлена ремесленниками Гнёздова (возможно, жившими там шведами второго поколения), использовавшими при ее отделке мотивы орнамента женских черепаховидных фибул.

Наиболее бесспорным скандинавским мечом считался образец, найденный в местечке Фощеватая у Миргорода на Украине. Он снабжен красивой бронзовой рукоятью с рельефным орнаментом в виде перевитых чудовищ в стиле надгробных руничеcких камней XI в. Судьба, однако, подшутила над теми, кто (не исключая и автора этих строк) верил в северное изготовление этого изделия. Ряд лет тому назад X. Арбман, обратив внимание на разностильность отделки навершия и перекрестья по отношению к стержню рукоятки, усомнился в шведской родине этого клинка. Вопрос о месте производства фощеватовского меча принял совершенно неожиданный поворот после того, как было расчищено его клеймо. На одной стороне полосы вместо ожидаемого латинского клейма отчетливо проступило наведенное Дамаском слово КОВАЛЬ (т. е. кузнец), на другой - имя мастера, которое можно прочесть как ЛЮДОТА или ЛЮДОША. Надпись явно не владельческая, а производственная. Итак, клеймо, состоящее из уставных кирилловских букв, установило не норманнское, а русское происхождение, если не всего меча, то, по крайней мере, его клинка. Полученная на основании лингвистического, типологического и искусствоведческого анализа дата меча показала, что он сделан, по-видимому, не позднее первой половины XI в. Надпись клинка является древнейшей сохранившейся русской надписью на оружии и металле вообще и передает старейшее дошедшее до нас имя ремесленника и именно кузнеца. Фощеватовский клинок, судя по его клейму, доказывает, что собственное производство клинков грамотными мечедельцами имело место » эпоху бурного подъема Киевской Руси при князьях Владимире или Ярославе. Древнейший русский подписной меч явился в результате плодотворного использования технических знаний и навыков: каролингского (техника исполнения надписи), скандинавского (орнаментальный убор) и русского (клеймо и отчасти форма рукояти). Киевское государство после Каролингской империи явилось второй страной в Европе, где был выпущен собственный подписной меч. Можно надеяться на отыскание у нас или за границей других бесспорно русских клинков, что, однако, не может быть противопоставлено выводу о несомненном преобладании в Восточной Европе каролингского мечевого импорта.

Кратко остановлюсь на других предметах воинского снаряжения, или скандинавских по происхождению, или возникших под влиянием северного мастерства, а также отмечу случаи обратного технического воздействия.

На территории Руси найдено около 20 наконечников ножен мечей Х-XI вв., 11 из них встречены вместе с мечами популярных общеевропейских типов Н, S, Е, V, У (а также W и А-местный). Излюбленными были северные по происхождению наконечники с изображениями птиц и извивающегося чудовища. Наличие этих изображений связано, очевидно, с магическими представлениями о возрастающей заклинательной силе оружия, каждый раз погружаемого в тело дракона или осененного древним символом в виде вещей птицы. Упомянутые выше наконечники отливались из бронзы и в ряде случаев представляют подражательные произведения. В русских находках открылось не менее трех таких, с нашей точки зрения, доморощенных подделок [25]. У одной очень живо резцом прорисован контур птицы, у двух чудовище настолько схематизировано, что напоминает конька.

Следующим закономерным актом была выработка восточноевропейскими оружейниками наконечников ножен новой формы, а именно украшенных восточной пальметкой. П. Паульсен пришел к верному выводу о том, что на Руси во второй половине Х в. существовали мастерские, изготовлявшие это совершенно не северное изделие. Он показал, что сильное «восточное влияние» с середины Х в. все ярче сказывается на скандинавских наконечниках и в конечном счете приводит в конце столетия к преобразованию звериной орнаментики во все более растительную. Я присоединяюсь к упомянутому автору, которого отнюдь нельзя заподозрить в симпатиях к русским древностям, в том, что новые находки древнерусских наконечников ножен дадут возможность яснее узнать «мощную гегемонию Киевского государства в конце 1-го тысячелетия и его значение для Северной и Восточной Европы».

В Х в. в качестве подсобного дополнительного мечу оружия на Русь эпизодически проникали однолезвийные боевые ножи - скрамасаксы. Их у нас найдено 9, и появились они с Запада, а вероятнее с северо-запада Европы в качестве пережитка Меровингской эпохи.

Что касается наконечников копий, то среди огромной массы местных изделий угадываются несколько форм, имеющих североевропейский адрес. Таковы прежде всего наконечники ланцетовидной формы, 83 экземпляра которых у нас датируют 900- 1050 гг. Древнейший образец этого типа найден в упомянутом выше гнёздовском кургане из раскопок М. Ф. Кусцинского. Он снабжен дамаскировкой лезвия и стрельчатыми вырезами на тулье. Таких наконечников во всей Европе зарегистрировано 12 экз., датируются они VIII-IX вв. и в Скандинавию, Англию и Россию были привезены, вероятно, из рейнских мастерских . Считают, что ланцетовидные наконечники сложились в Франкском государстве в VII-VIII вв. и вскоре были переняты викингами, использовавшими их в качестве основного типа боевого копья. Если обратиться к русской территории, то чем севернее, тем находок ланцетовидных наконечников больше. В курганах Юго-Восточного Приладожья они преобладают. Решающее значение в распространении этих форм сыграла, очевидно, близость и контакты Руси с северными странами. Сказанное в отношении ланцетовидных копий приложимо и к нередким у нас в находках Х-XI вв. ланцетовидным стрелам.

Среди отечественных находок оказались наконечники удлиненно-треугольной формы с плавным переходом от пера к втулке и иногда небольшим утолщением на шейке. Такие образцы широко опознаны в Европе под наименованием типа М по Я. Петерсену. Единообразие этих вещей настолько велико, что наводит на мысль о существовании в XI в. их стандартной серии, выпущенной немногими, возможно, прибалтийскими производящими центрами, или об умелом подражании в некоторых странах изделиям лучших мастерских. Изучение наконечников копий, найденных в странах Балтийского бассейна, показало, что в IX-XII вв. характерными там являлись образцы с пером из дамасской стали и украшенные по тулье серебряной платировкой с орнаментом в стиле рунических камней. На территорию Руси эти изделия, как правило, не проникали. Исключением оказались два наконечника XI в. с пером продолговато-яйцевидной формы, обнаруженные на Гдовщине и Черниговщине, и судя по их орнаментации, привезенные с Готланда. Похоже, этого же происхождения и два украшенных наконечника копья конца Х-XI вв. удлиненно-треугольной формы, найденные на Черниговщине и в Волковыске.

Влияние скандинавского колющего оружия на славянскую Восточную Европу в целом было незначительным и сколько-нибудь ощущается лишь к концу эпохи викингов, когда на Руси усиленно внедрялись такие образцы, как пики. Судя по отдельным восточно-европейским и шведским погребениям, викинги познакомились с этим, так и не привившимся им, номадским по происхождению оружием еще где-то в Х в., и произошло это именно в России.
В отношении топоров можно назвать две формы, проникшие на Русь с Севера и Северо- Запада. К первым относятся образцы «с выемкой и опущенным лезвием», с прямой верхней гранью и боковыми выступами-мысками только с нижней стороны обуха. Наибольшее скопление этих топоров (различающихся на боевые и рабочие) наблюдается среди финских памятников Северо- Востока; в XI в. эти образцы широко прослеживаются на всем севере Руси, включая Новгородские земли. В Норвегии, Швеции и Финляндии упомянутые формы появились еще в VII-VIII вв.

Все исследователи единодушно признают скандинавское происхождение широколезвийных секир, распространившихся около 1000 г. на всем севере Европы. Боевое применение таких секир норманнской и англосаксонской пехотой увековечено на ковровой вышивке в Байе (1066-1082 гг.). В период своего расцвета, в XI в. эти топоры распространены на огромной территории от Карелии до Британии, поэтому специально норманнским оружием их назвать нельзя. Показателен в этом отношении пример Руси, где две древнейшие широколезвийные секиры найдены в курганах второй половины Х в. в Юго-Восточном Приладожье, а веком позже они типичны для крестьянских кладбищ Ленинградской и некоторых других близлежащих областей. Находки северных по облику топоров и копий в памятниках XI в., т. е. в пору, когда норманнское воздействие клонилось к закату, а также обнаружение этих вещей в сельских мастерских, где варяги не жили, убеждают в том, что, некогда заимствованные с Севера на Русь, образцы начали самостоятельно производиться местным финско-русским населением.

Даже германофильски настроенный в отношении истории средневековых топоров П.Паульсен считает, и справедливо, что варяги восприняли в Восточной Европе древнее изобретение евразийских номадов - топорик-чекан. В Киевском государстве чеканы нашли свою вторую родину и отсюда в Х-XI вв. распространялись в страны Центральной и Северной Европы. Небольшие военные топорики с вырезным обухом и образцы с таким же по конструкции обухом и оттянутым вниз лезвием тот же П.Паульсен называет северо-балтийскими. Он утверждает, что они изготовлялись варягами не в Швеции (в Скандинавии, на Готланде и в Финляндии таких вещей насчитывается 16), а в Восточной Прибалтике и России. Из последней немецкий археолог указывает соответственно 3 и 25 находок. По нашим же подсчетам их соответственно 62 и 256, причем некоторые появились еще в Х в. и, насколько можно судить, являются наиболее ранними европейскими находками данного рода. Распространение и хронология этих топоров склоняют рассматривать их восточноевропейскими и уже - русскими по изобретению типами, которыми среди прочих воспользовались и варяжские наемники.

Украшения найденных в Восточной Европе боевых топориков оказались таковы, что П.Паульсен признает за ними качество материала, позволяющего «проследить постепенное поглощение варягов славянской народностью». Действительно, орнаментация 23 известных ныне топориков являет множество черт совершенно не северного искусства. Лишь две находки из Новгорода и д. Углы вблизи Новой Ладоги снабжены на лезвии чешуйчатым узором и зигзагообразного рисунка каемками с отходящими от них язычками. Аналогии этим вещам известны в Швеции, Латвии, Литве, Казанском Поволжье. По остроумной догадке П.Паульсена подобные топоры, а в особенности те, которые снабжены клетчатым «текстильным» узором, имитируют викингские стяги и изготовлялись они не на Руси, а, возможно, в Латвии (бассейн р. Гауи) и других местах. Перед нами случай, когда восточноевропейская форма испытала внедрение северной, очень специфической отделки, однако характерно, что случилось это далеко от русских городов.

Норманны, редко пользовавшиеся кольчатым доспехом и еще около середины Х в. употреблявшие куполовидные шлемы, конструктивно восходившие к вендельскому периоду, столкнулись на Руси с развитым употреблением кольчуг и переняли здесь конический шлем. В дальнейшем и то и другое станет их излюбленной защитой. Наносник от куполовидного северного шлема, найденный в Киеве, возможно указывает на то, что варяги какое-то время являлись в своих боевых наголовьях. Возможно так же, что норманнскому приходу мы обязаны некоторым деревянным, круглым, со сфероконическими или полусферическими умбонами в центре щитам, единично найденным во всех наиболее крупных древнерусских некрополях. Время круглых щитов было недолговечным и в XI в. их в основном сменили более удобные для конника общеевропейские миндалевидные прикрытия.

Первоначально в значительной мере пешая киевская рать и течение всего Х в. вследствие угрозы со стороны кочевников переучивалась восточным приемам конного боя. Варяжская часть русского войска в этом отношении, видимо, следовала общему правилу. Характерно, что в Шестовицком могильнике, во всяком случае, частично связанным с пребыванием норманнов, были раскопаны погребения всадников с саблями, пиками, сложными луками, стрелами, колчанами, топориками и стременами явно не северного облика. Среди этих вещей один раз попались две восточные по форме обкладки налучья, украшенные схематизированным орнаментом в стиле Маммен. Наряд шестовицких накладок не имеет точных аналогий и весьма своеобразен, что позволяет согласиться с мнением Д. М. Вильсона об их изготовлении в Киевском государстве. На Руси ни разу не встречено присущих Скандинавии стремян с прямой подножкой, зато типичные для Х в. восточноевропейские - округлой по контуру ововидной формы - несколько раз найдены в Швеции.

В русских памятниках Х-XI вв. открыты несколько разновидностей узд, из них одна из гнёздовского кургана оказалась снабженной 46 бляхами в стиле Вогге. Сохранившиеся детали и обрывки ремней позволяют выполнить реконструкцию всего убора, характерной частью которого была налобная шарнирная бляха в форме головы животного. Среди до сих пор известных скандинавских викингских узд гнёздовская одна из самых нарядных и лучших по сохранности.

Мастера-сбруйники, знакомые со скандинавским искусством, принимали участие в создании богатых металлом наборных конских оголовий, распространявшихся в Среднем и Нижнем Поднепровье. Об этом свидетельствует нижнеднепровского происхождения налобная конская позолоченная бляха, представляющая орнаментальный гибрид. Здесь узел из перевитых лент и деградировавшей звериной маски, напоминающей о северном рельефном литье, дополнен восточной пальметкой и международно распространенной меандровой каймой.

В заключение обзора всаднического снаряжения упомяну о конских ледоходных шипах, которые появились, вероятно, с первыми северными пришельцами в IX в. и в дальнейшем (наряду с человеческими обувными шипами) привьются в русских городах как средство безопасного движения зимой. Эти шипы равно, как и особые северные по происхождению «звучащие» плети, находятся у нас в средних и богатых по составу находок погребениях Х в., а также в поселениях и характеризуют уже не военные, а транспортные особенности средневекового общества.

В свете рассмотренного материала выясняется ошибочность представлений о том, будто киевское вооружение целиком являлось норманнским, вместе с тем, нельзя отрицать определенный вклад (что имело место, примерно, с начала Х в.) варягов в военное дело Древней Руси. Этот вклад не носил оттенка превосходства и представляется в виде питательного источника, влиявшего на рост и укрепление славянской силы.

Норманны в Восточной Европе действовали на подготовленной почве, где созрели условия для быстрого прогресса. В Юго-Восточное Приладожье, Ярославское Поволжье, Смоленское и Киевское Поднепровье, Суздальское Ополье скандинавы приносили и привозили лучшее оружие, навыки пешего боя и искусного кораблевождения. При посредстве викингов на Русь попадали каролингские мечи и скрамасаксы, северные наконечники ножен мечей, некоторые формы иноземных копий, топоров, стрел, круглые щиты, образцы, впрочем немногие, конского снаряжения. Сами пришельцы испытали могущественное влияние местных условий. На русских просторах и в восточных скитаниях они усвоили саблю, стали более широко употреблять кольчуги, получили конический шлем, кочевническую пику, восточный чекан, русские боевые топоры, возможно, сложный лук, округлые стремена и другие принадлежности упряжи, лучше научились приемам конного боя. Процесс был взаимообогащающим и многосторонним. Учителя и ученики, видимо, не по разу менялись ролями.

Для Руси и Скандинавии IX-нач. XI вв. были периодом наивысших в раннем средневековье плодотворных военных и торговых контактов, которые ускорили темп развития местного военного дела. Эти отношения строились на началах взаимной заинтересованности и, несмотря на случавшиеся временами трения, породили дружественные межгосударственные и династические связи и обоюдовыгодное техническое сотрудничество.