Копытная птица, Рогатая рыба, Выводы

§8. Комбинация элементов птицы и неопределенного копытного

Идентификация. Выявляются редуцированные изображения, в которых равноценно сочетаются видовые элементы птицы и неопределенного копытного. В рамках этой темы дифференцируются два морфологических типа.

Тип 1 Роменско-фаскауский объединяет 5 изображений, происходящих с территории Среднего Поднепровья (1, 4), Нижнего Поднепровья (3) и Центрального Предкавказья (2). Все эти изображения оформляют трехпетельчатые (1-2) и трехдырчатые (3-5) псалии - бронзовые (1, 2) и костяные (3-5). Моделировка объемная, но она рассчитана на профильное обозрение. Здесь представлены голова и шея хищной птицы (верхняя часть псалия) и нога копытного (нижняя часть псалия), в целом дуговидных очертаний. Голова увенчивает длинную цилиндрическую (1, 2) или усеченно-коническую (3-5) шею, при этом клюв немного приподнят или поднят почти вертикально (2-5), реже горизонтален (1), загнут (1, 3, 5) или закручен (2, 4). Надклювье в грушевском изображении поперечно зарифлено овалами (3). Линия рта чаще обозначена одним или двумя желобками (1, 3, 5), реже не показана (2, 4). Голова в шумейковском изображении изоморфна подошве копыта (5) (рис.27).

Глаз округлый, моделирован выпуклостью зеницы в обрамлении рельефного кольца глазницы, в двух случаях впадиной дан зрачок (3, 5), в одном случае глаз не прослеживается (4). Шея слабо изогнута (1, 2, 5) или прямая (3, 4). Нога укороченная, завершается преувеличенным копытом, обозначенным при переходе от надкопытной части с помощью утолщения, а в одном случае еще и поперечным валиком (1).

В отношении псалиев из могильника Фаскау (Галиат) (2) следует специально отметить, что здесь представлена именно голова птицы, а не барана или бараноптицы, т.к. «на данных псалиях есть концентрические окружности, которые следует толковать как изображение глаз, в отличие от линий спиралевидного контура, изображающих закрученные рога баранов и бараногрифонов на большом количестве предметов скифской архаики»[185].

На псалии из кургана 14 Нартанского могильника (4) голова и копыто переданы в разных плоскостях: голова дана в профиль, а копыто развернуто на зрителя и геометризировано, так что природная подоснова фактически утрачивается.

Аналогии и хронология. Изображения Роменско-фаскауского типа относятся к большому массиву изображений на трехпетельчатых и трехдырчатых псалиях, оформляемых также в виде аналогичного знака барана, лошади, хищника и комбинации птицы и копытного. Одно из изображений Роменско-фаскауского типа происходит из того же комплекса (Шумейковский курган), что и вышеупомянутые псалии с изображением лошади. Между тем костяные псалии с головой лошади с поднятым ухом разделяются по классификации А.Д. Могилова на два типа соответственно морфологии средней части псалия - с тремя петлями и с тремя дырами; трехпетельчатые псалии датируются А.Д. Могиловым серединой VII-VI в. до н.э.[186]. В этих рамках следует датировать и Роменско-фаскауский тип.

Тип 2 Тауйхабльско-аксютинецкий объединяет 3 изображения, происходящие с территории Среднего Поднепровья (2), Крыма (3) и Прикубанья (1). Все они оформляют бронзовые вотивные топорики-скипетры. Моделировка объемная, но она рассчитана на профильное обозрение. Здесь представлены голова и шея хищной птицы (клинок топорика) и нога копытного (обушок топорика). Голова увенчивает гладкую цилиндрическую шею, при этом клюв (при рассмотрении скипетра в вертикальном положении) немного приподнят. Клюв загнут, в аксютинецком и тауйхабльском изображениях он длинный тонкий серповидный (1, 2), в кулаковском изображении - более короткий (3). Линия рта дана каплевидным желобком. Подбородок и короткая восковица выделены с помощью выступов над уровнем клюва. Глаз выпуклый, овально-округлый, моделирован выступом. Нога крайне укороченная, с рудиментарным пальцем, выделенным с помощью выступа, и преувеличенным подтреугольным копытом, подошва которого сформирована сходящимися плоскостями с продольным ребром между ними (рис. 27).

Аналогии и хронология. Аналогичный топорик предположительно изображен в руках у скифа на золотых пластинах парадного пояса из кургана 5 у с. Аксютинцы[187]. Хронология данного типа основывается на датировке топорика из кургана Кулаковского, который происходит из того же комплекса, что и бляха с изображением хищника, отнесенного к выделенному нами ранее Кулаковско-ковалевскому типу свернувшихся в кольцо хищников; в свою очередь, хронологические рамки Кулаковско-ковалевского типа на основании сочетания объективных показателей (античных изделий) и анализа иконографической динамики были определены нами в рамках кон. VI - 1-й пол. V в. до н.э.[188]. Тайухабльское и аксютинецкое изображения, очень близкие кулаковскому, должны датироваться в тех же пределах. Таким образом, рамки данного типа: конец VI - 1-я половина V в. до н.э.

§9. Образ рогатой рыбы

Идентификация. К данному образу относятся изображения, наделенные вышеуказанными признаками скифского звериного стиля, природными признаками надкласса Рыбы (Pisces) и, вместе с тем, природными признаками млекопитающих (хищника и оленя). Данный образ представлен единственным типом (рис. 28).

Тип 1 Гаймановский составлен 1 изображением (в двух зеркальных вариантах) - с территории Нижнего Поднепровья - из центральной гробницы Гаймановой могилы (из конской могилы). Это изображение оформляет парные золотые конские нащечники (обкладки деревянной основы). Изображения выполнены в рельефе, односторонние. Голова большая, рыло тупое укороченное, напоминающее морду хищника. Пасть распахнута, рот обозначен узким длинным желобком, во рту частыми короткими выступами показаны зубы. Глаз средних размеров, округлый, моделирован округлой выпуклостью зеницы в углублении овальной глазницы с выступающими вперед и назад каналами слезниц (опять-таки звериная черта). Голова отделена от туловища слабозаметным сегментовидным валиком-«воротником» (имитация жаберного плавника). Туловище непропорционально маленькое в сравнении с головой, веретенообразное, покрыто имитирующими чешую косыми валиками. Спинной, брюшной и анальный плавники не отображены. Хвостовой плавник в сравнении с туловищем мощный, выполнен в виде пальметки с крупными рельефными лепестками.

По верху туловища рыбы вдоль спины проходит широкая полоса из пяти рельефных S-видных завитков, которые являются ничем иным, как отростками задней ветви оленьих рогов, тогда как передний, «глазной» отросток рога отходит от затылка вперед, облегая голову рыбы, далее разделяется на два отогнутых назад завитка, передний из которых упирается в носовой выступ рыбы. Симметричная задней ветви оленьих рогов полоса четырех рельефных S-видных завитков проходит и под животом рыбы, но ее нельзя трактовать как рога. Скорее всего, эти четыре отростка должны имитировать ноги зверя. Таким образом, данное изображение сочетает признаки рыбы и млекопитающих (хищника и оленя).

Как уже отмечалось, центральная гробница Гаймановой могилы датируется в пределах 390‑380 гг. до н.э.[189]

Основные тенденции в реализации образов синкретических существ в восточноевропейском скифском зверином стиле

Основные статистические показатели

Классификация, типология, хронология и статистический анализ синкретических изображений позволяют моделировать определённую динамику репертуара соответствующих образов.

Нами выявлено и систематизировано 206 оригинальных изображений синкретических животных, наделенных признаками скифского звериного стиля и изначально воспринимаемых создателями этих изображений как сочетания отличительных признаков остальных мегаобразов – хищников, копытных и птиц, - как попарно, так и в сумме. Эти изображения образуют 46 морфологических типов и в совокупности присутствуют во всех субрегионах восточноевропейского скифского звериного стиля на всем протяжении его функционирования.

Как показал статистический анализ (табл.1), образы различных синкретических существ в совокупности составляют заметный сегмент восточноевропейского скифского звериного стиля (9% от общего количества оригинальных зооморфных изображений). Это существенно меньше, нежели доля изображений остальных трех мегаобразов – копытных (36%, 787 изображение), хищников (27%, 589 изображений) и птиц (25%, 556 изображений), но следует помнить, что ряд изображений копытных и хищников также содержат в себе черты иных животных (в первую очередь птиц, головы которых являются ведущим элементом «зооморфных превращений» рогов, лап и т.д.)[190].

При этом количество морфологических типов изображений синкретических животных существенно выше аналогичного показателя в рамках остальных мегаобразов в восточноевропейском скифском зверином стиле. Это свидетельство разноплановости и низкой стандартизированности (порой эклектичностью) изображений синкретических существ.

В рамках этого мегаобраза доминируют 2 персонажа, оригинальные изображения которых составляют в сумме более двух третей массива синкретических изображений - внутренне неоднородный образ грифонов (преимущественно ранне- и позднегреческого типа) и крылатых львов (всего 100 изображений, в том числе 61 полнофигурное и 39 редуцированных (головы, протомы), т.е. 48,54% от всех изображений синкретических животных; формируют в совокупности 33 типа) и вполне каноничный и стандартизированный образ бараноптицы/грифобарана (48 изображений (23,30 % от всех изображений синкретических животных), которые образуют всего лишь 2 типа).

При этом если образ грифона реализуется на протяжении всей скифской эпохи, претерпевая определенные изменения в каноне от «скифской архаики» к «скифской классике» (раннегреческий (ионийский) тип, затем ахеменидский и позднегреческий типы), испытывая влияния из переднеазиатского, раннегреческого и классического греческого бестиария и соответствующей стилистики, то образ бараноптицы связан исключительно со «скифской архаикой» и, за редкими исключениями, присущ только скифской археологической культуре и зоне скифского временного присутствия или влияния.

Остальные образы в рамках мегаобраза синкретических животных не столь многочисленны и являются скрещением различных мотивов, порой тупиковым: в эпоху «скифской архаики» это гибриды грифона и бараноптицы (1 изображение), грифона и кошачьего хищника - тупорылый зверь (10 изображений, 1 тип); в эпоху «скифской архаики» и в начале эпохи «скифской классики» - комбинация элементов птицы и неопределенного копытного (8 изображений, 2 типа); в эпоху «скифской классики» - контаминация образов грифона и гиппокампа (23 изображения, 4 типа), лося и птицы - «лосептица» (13 изображений, 1 тип), оленя и птицы – «оленептица» (2 изображения, 1 тип), рыбы и грифона - рогатая рыба (1 изображение). Из них, как мы видим, относительно популярен, но только в эпоху «скифской классики» (в основном в IV в. до н.э.), мотив грифоно-гиппокампа и его дериваты (11,16 % от всех изображений синкретических животных).

На фоне остальных мегаобразов (табл. 1) очевидна не только семантическая разноплановость (уступающая лишь вариабельности копытных) но и стилистическая эклектичность синкретических мотивов, в связи с которыми мы наблюдаем наибольшее количество морфологических типов в отношении к количеству оригинальных изображений (в среднем на 1 тип приходится лишь 4,5 изображения синкретических существ, тогда как у хищников этот показатель составляет 5,5 изображения, у копытных 6,2 изображения, у птиц - 10,1 изображения). Особенно выделяется в этом отношении образ грифона: здесь на 1 тип приходится в среднем 3,03 изображения. Этот статистический показатель отражает отсутствие устойчивых господствующих тенденций в разработке образа грифона, - вероятно, поскольку этот образ в своей основе является внешним для скифской художественной системы.

Образы синкретических существ в эпоху «скифской архаики» VII-VI вв. до н.э.

Тема грифона, как мы видели, возникает в восточноевропейском скифском зверином стиле первоначально как трансляция канона раннегреческого (ионийского) грифона. Этот канон реализуется начиная с середины VII в. до н.э. – в рамках мотива погрудного изображения на бронзовых навершиях из Ставрополья и Прикубанья (тип 1 Новозаведенско-келермесский 2-й пол. VII-нач. VI в. до н.э.). Практически тогда же в Среднем Поднепровье появляется и полнофигурное воплощение данного грифона (на золотых бляшках - тип III-I-1 Перепятихинский 2-й пол. VII в. до н.э.), фактически не нашедшее никакого продолжения в скифском искусстве.

Данные изобразительные типы восходят непосредственно к ионийским, и далее, к передневосточным прототипам, тогда как в предскифском горизонте древностей степей Евразии конца II-начала I тыс. до н. э. отсутствуют иконографические корни грифона как кошачьего хищника с птичьей головой. Поскольку же наиболее ранние случаи отображения этого существа в скифо-сибирском зверином стиле связаны именно с его восточноевропейским локальным вариантом (в памятниках VII в. до н. э.), то данная тема как таковая могла возникнуть здесь только под переднеазиатским (ассирийским, урартским, хеттским и греко-ионийским влиянием, а в конечном счете - на базе долговременной переднеазиатской иконографии монстров, сочетающих черты кошачьего хищника и птицы – традиции, гораздо более ранней, чем греческая, и, как считает большинство исследователей, первичной по отношению к ней. Реконструкции этого процесса была посвящена специальная статья[191].

Для полнофигурных трактовок раннегреческого грифона в скифском искусстве следует допускать как заимствования из греческого искусства, так и напрямую из переднеазиатских первообразов[192], тогда как в отношении редуцированного воспроизведения грифона данного канона в раннескифской культуре в качестве непосредственного источника надо отдавать однозначное предпочтение древнегреческому искусству: несомненным источником изображений на бронзовых навершиях типа 1 Новозаведенско-келермесский послужили, прежде всего, многочисленные протомы грифона со стержневидным и шишковидным выступом на темени на бронзовых атташах греческих бронзовых котлов VII в. до н.э. С этого предмета данный мотив плавно перешел на изделия скифского ритуала - навершия-бубенцы, в основном не свойственные греческой культуре того времени[193].

Восприятие канона грифона раннегреческого типа в скифской среде, возможно, облегчалось тем, что вполне греческие по манере изображения такого рода украшали ряд вполне скифских вещей скифской культуры (см. фигуры на серебряном (с электровой обкладкой) зеркале и на серебряном позолоченном ритоне из Келермесских курганов №№ 3/Ш, 4/Ш[194].

Наконец, эти влияния вряд ли могли быть восприняты скифо-сибирским звериным стилем без наличия таких местных природных прототипов образу грифона в его «птичьей составляющей», как черный гриф (Aegypius monachus, обитает, в частности, в предгорьях и горах Кавказа, Крыма, Средней Азии и Центральной Азии[195]), а также род типичных орлов (Aquila) - беркуты (Aquila chrysaetus)[196], степные орлы (Aquila rapax) и т. д. - в рамках того же семейства ястребиных, к которому относятся и настоящие грифы[197]; наконец, отправной точкой могли послужить и другие ястребиные[198].

«Ориентализирующий», переднеазиатский грифон , по сути, не нашел отражения в собственно скифском зверином стиле, хотя встречается в своем оригинальном стилистическом воплощении на ряде знаковых для скифской культуры предметов. Таковы, например, орлиноголовые антропозоооморфные четвероногие и двурукие существа, стреляющие из луков на золотых обкладках ножен мечей из Мельгуновского кургана[199] и кургана 1/Ш Келермесской группы[200], на что уже было указано Н.Н. Погребовой[201]. Однако эти изображения находятся вне канонов скифского звериного стиля, оставаясь в системе переднеазиатского, прежде всего ассиро-урартского искусства. Какие-либо иные «ориентализирующие грифоны», помимо мельгуновско-келермесских, в связи с собственно скифским культурным контекстом неизвестны[202]. Вероятно, тема «ориентализирующего» грифона не проникла в скифский звериный стиль в связи с жесткой детерминированностью его морфологии определенной мифологической традицией (о чем свидетельствует его усложненность), что не оставляло возможностей для новых семантических и стилистических интерпретаций в местном духе[203].

Гораздо более популярен и самобытен, нежели раннегреческий и переднеазиатский, «скифский грифон», выделенный Н.Н. Погребовой. Однако, как уже говорилось, это, по сути, ушастая птица; при этом ухо появилось в иконографии скифской хищной птицы прежде всего как подражание иконографии грифона. При этом изображения ушастой птицы – как редуцированные, так и полнофигурные - в европейской части скифо-сибирского мира в основном свойственны «скифской классике» V-IV вв. до н.э., хотя на Саяно-Алтае они появляются, возможно, с середины VI в. до н.э.[204].

На фоне практического отсутствия в раннескифском зверином стиле «ориентализирующего» грифона и малочисленности изображений раннегреческого грифона симптоматично наличие образов, либо пограничных этой теме в иконографическом и семантическом отношениях (бараноптица), либо производных от него, своего рода «квазигрифонов» (тупорылый зверь (тип 1 Говердовско-будковский 2‑й пол. VII - сер. VI в. до н.э.) и гибрид грифона с бараноптицей – тип 1 Ульский 1-й пол. VI в. до н.э.).

Бараноптица/грифобаран – хотя и пограничный грифону, но вполне самостоятельный мотив, – «единственный устойчивый, оригинальный образ фантастического существа в раннескифском искусстве»[205]. Как мы видели, этот образ известен со 2-й четверти VII в. до н.э., т.е. с самого начала формирования скифской археологической культуры, и существует в ее зоне в лесостепном, степном и северокавказском вариантах скифского звериного стиля до середины VI в. до н.э., оформляя в основном элементы конского снаряжения, гораздо реже налучья и навершия: 48 оригинальных изображений, объединяемых в 2 типа – голова в сочетании с ногами или копытами (Новозаведенско-аксютинецкий тип) и обособленная голова (Келермесско-новозаведенский тип).

Образ бараноптицы можно соотносить с общеиранской мифологической подосновой, нашедшей отражение в иранской письменной традиции в таком явлении, как божественная благодать Хварно/Фарн – воплощение славы, удачи и победоносности героев[206]. В то же время непосредственными иконографическими «корнями» данного мотива являются древнейшие скифские образы горных баранов и хищных птиц, имеющие в свою очередь, стилистических предшественников в переднеазиатском искусстве[207]. Образы горных баранов и птиц имеют и местные прототипы в предскифской традиции на Северном Кавказе - в искусстве протомеотской (псалии «сиалковского варианта», птицеголовые скипетры) и кобанской культур. Слияние этих традиций, вероятно, и привело к появлению качественно нового синкретического образа бараноптицы[208].

Эталонные изображения бараноптицы, характеризующиеся тщательной проработкой всех анатомических деталей, связаны с территорией Северного Кавказа – вероятного истока данного образа, где он возник, скорее всего, в среде скифских и работавших в скифском духе нескифских мастеров «саккызско-келермесской школы»[209]. Степное и лесостепное Северное Причерноморье, равно как и Передняя Азия, были в этом отношении периферией – здесь при наличии весьма качественных отображений начинается искажающее тиражирование с утратой ряда анатомических деталей (ушей, глаз) и с превращением рогов в восковицу, – в конечном счете, с семантической трансформацией в образ барана, птицы или грифона[210]. В то же время и на Северном Кавказе стилизация могла вести к геометризации клюва и рогов бараноптицы (рис. 52, 1-2, 13). Кроме того, как мы видели, существует особая группа удлиненных голов бараноптицы на навершиях и налучьях, для которых, с одной стороны, присуще высокое качество исполнения, с другой, тематическая нечеткость, о чем свидетельствует зооморфное трансформирование рогов и вписывание дополнительных зооморфных мотивов в плоскость удлиненного клюва[211]. Очевидно, семантическая сложность и перегруженность образа бараноптицы послужила, в конечном итоге, причиной его раннего исчезновения и замены иными синкретическими мотивами.

Пересечение двух мощных иконографических линий продуцировало гибрид раннегреческого грифона и бараноптицы (тип 1 Ульский 1-й пол. VI в. до н.э.) – закономерно тупиковый, локальный и единичный образ.

Что касается образа, обозначенного нами как тупорылый зверь (тип 1 Говердовско-будковский 2-й пол. VII - сер. VI в. до н.э.), он не имеет непосредственных аналогий среди других тем в скифском зверином стиле, но по трактовке морды сходен с переднеазиатским мотивом – образами кошачьего хищника с оскаленной пастью и с высунутым свисающим языком[212]. Очевидно, именно в результате искажающего копирования такого рода изображений, и возник данный образ, появившийся вначале в Прикубанье (судя по хронологии комплексов), куда проникала переднеазиатская торевтика: показательно, что такие переднеазиатские аналоги или прототипы обнаружены в качестве импортов в том же Келермесском кургане 3/Ш, где и найдены вышеназванные навершия с тупорылым зверем и с вышеописанными грифонами раннегреческого типа (голова льва на наконечнике сосуда или ритона малоазийского или северосирийского производства VIII-VII вв. до н. э.)[213]. Данные изображения выполнены в русле новохеттской традиции и, в особенности, сходны с образами львов в монументальной скульптуре IX в. до н.э.[214] Существуют и более хронологически близкие аналогии – например, рельеф в виде «химеры» из Кархемыша 2-ой пол. VIII в. до н. э.[215] Можно отметить также параллели в торевтике VIII-VII вв. до н. э. из Луристана (львы на пластинах булавок и умбонах щитов) и, особенно, Зивие (львиная протома-атташ, также крылатые львы с торчащими ушами, острым ухом и открытой пастью с высунутым языком в верхнем ярусе пекторали[216]; ср. также образ крылатого льва с торчащим острым ухом и открытой пастью на ассирийских печатях IX-VIII вв. до н.э.[217]. Видимо, контаминация этого образа с темой грифона раннегреческого типа (отсюда – очень длинные торчащие уши) и, возможно, ориентализирующего типа (отсюда – гребень у некоторых тупорылых монстров) привела к появлению в скифском искусстве нового синкретического образа с неустойчивой семантикой[218]. Последнее сделало возможным трансформацию этого образа в Приднепровье в более понятный местным мастерам мотив лошади с хохолком-выступом гривы. Примечательны и относящиеся к данному типу две скульптурные звериные головки, оформляющие роговые столбики-распределители уздечных ремней из кургана 7 могильника Новозаведенное-II. Эти головки, очевидно, возникли под влиянием подобных наверший, но не сохранили какие-либо отличительные грифоньи черты, а, напротив, приобрели некоторое сходство с головой свиньи или кабана («пятачок», отсутствие языка, короткие косо обрубленные уши с раковиной, обозначенной вертикальным воронковидным отверстием).

Наконец, на пересечении иконографических линий птицы и копытного в период «скифской архаики» сформировался мотив, комбинирующий голову птицы и ногу неопределенного копытного; соответствующие изображения формируют тип 1 (Роменско-фаскауский) сер. VII-VI в. до н.э. и оформляют бронзовые и костяные псалии из Среднего и Нижнего и Центрального Предкавказья. Этот мотив получил свое продолжение на грани периодов «скифской архаики» и «скифской классики» (не найдя себе применения в более позднее время) – в изображениях типа 2 Тауйхабльско-аксютинецкий кон. VI-1-й пол. V в. до н.э., оформляющих бронзовые вотивные топорики-скипетры с территории Среднего Поднепровья, Крыма и Прикубанья.

Вышеперечисленными темами ограничена реализация образов синкретических существ в эпоху «скифской архаики» VII-VI вв. до н. э.

Образы синкретических существ в эпоху «скифской классики» V-IV вв. до н.э.

В последующую эпоху «скифской классики» в восточноевропейский скифский звериный стиль проникает тема позднегреческого грифона, что соответствует времени появления этого мотива в греческом искусстве. Помимо многократной вполне греческой в стилистическом отношении репродукции этого мотива на целом ряде вещей, сделанных специально для скифов (в частности, таких шедевров, как пектораль из Толстой могилы и амфора из Чертомлыка), мы наблюдаем целый ряд спорадических и узколокальных вариаций позднегреческого орлиноголового грифона, выполненных уже в скифской стилистике.

Прежде всего, это «иконографически выверенный» орлиноголовый грифон с перепончатым гребнем (часто рудиментарным), изображения которого выполнены с присущей скифскому искусству схематизацией, геометризацией и акцентированием определенных элементов. Всего насчитывается 27 оригинальных полнофигурных изображений такого рода, они формируют 7 морфологических типов (тип I-1-I-3 Малочертомлыцко-солохский, тип I-1-II-1 Красноперекопско-корнеевский, тип I-2-I-1 Красноперекопско-желтокаменский, тип II-I-2 Краснокутско-александропольский, тип II-I-4 Майкопский, тип II-I-5 Кульобско-белозерский, тип II-I-7 Тенгинский)[219]; также сюда надо отнести изображение на псалиях из кургана 1 у ст. Кужорской, относящееся к эклектичному типу I-1-I-4 Тузлинско-кужорский. В основном эти типы хронологически спорадические и узколокальные, но в совокупности существуют в широких временных рамках (2-я пол. V-нач. III в. до н.э.) и пространственных пределах (покрывают бóльшую часть ареала восточноевропейского скифского звериного стиля, исключая лишь территории Нижнего Подонья и Центрального Предкавказья). Эти изображения в основном оформляют или украшают аксессуары одежды - золотые нашивные бляшки, пластины, ленты головного убора, реже - бронзовые навершия ритуальных шестов, золотые обкладки ножен мечей и обивки горита, золотые конские налобники и золотые обивки деревянных сосудов.

Тема позднегреческого грифона реализована и в ряде редуцированных изображений. Самым ранним из них является мотив обособленных голов типа 1 Грищенецко-ольвийский кон. VI-V в. до н.э., - изображения, оформляющие бронзовые уздечные бляхи, происходящие с территории Среднего Поднепровья, Нижнего Побужья и Крыма. Не следует исключать, что головы этого типа могли сформироваться в собственно скифской среде - на основе характерных для скифского искусства профильных голов львов и иных хищников, контаминированных с местным образом хищной птицы. В дальнейшем канон позднегреческого грифона закрепляется в протомах типа 2 Носакинско-кужорский 2-ой пол. V-IV вв. до н.э., происходящих с территории Нижнего Поднепровья, Среднего Поднепровья и Прикубанья и оформляющих бронзовые и серебряные конские налобники/наносники и бронзовые псалии. Наконец, модификацию грифона позднегреческого типа, слитого с местными образами копытных или хищников, представляют головы типа 4 (Дуровско-майкопский) 2-й пол. IV в. - 1-й пол. III в. до н.э., оформляющие бронзовые наносники/налобники из Прикубанья и Среднего Подонья.

Кроме того, под влиянием тематики грифона возникают различные гибриды кошачьего хищника и птицы. Это может быть кошачий хищник (преимущественно лев) с крыльями - 4 морфологических типа, датируемых в совокупности в рамках 2-й четв. V - 3-й четв. IV в. до н.э., локализуемых в целом на территории Прикубанья и Крыма и связанных с оформлением бронзовых псалиев, бронзовых конских налобников и золотых нашивных бляшек (тип I-3-II-1 Кужорский, тип II-II-1 Нимфейско-майкопский, Тип III-II-1 Кужорский, тип I-1-I-4 Майкопский).

Такими гибридами также являются локальные высококачественные прикубанские изображения скифо-меотского «елизаветинского стиля»[220], оформляющие бронзовые псалии и конские налобники 1‑й - 3-й четв. IV в. до н.э.: кошачий хищник с мордой в виде загнутого клюва, но без крыльев (изображение из «Майкопского клада», относящееся к типу I-1-I-1 Тузлинско-кужорский), крылатый кошачий хищник с клювовидными загнутыми вниз челюстями (тип I-3-I-1 Елизаветинский), крылатый кошачий хищник с рогами лося, лани или оленя (тип I-1-I-2 Елизаветинский), монстр с туловищем хищника, с головой птицы, с гребнем рептилии и с передними ногами копытного (тип I-1-I-5 Майкопский). Думается, что все эти образы в той или иной мере производны от иконографии грифона позднегреческого типа или находятся на грани этого мотива с мотивом грифона ахеменидского типа.

Подобные гибриды реализуются и в редуцированном исполнении: это протомы типа 3 Корнеевско-Будковский V-IV вв. до н.э., происходящие с территории Поднепровья (в основном Среднего) и оформляющие бронзовые конские наносники; это близкие им и, возможно, производные от них головы типа 3 Тенгинско-майкопский 2-й пол. IV-нач. III в. до н.э., происходящие с территории Прикубанья и оформляющие бронзовые конские наносники и навершие ритуального шеста; это также прикубанские головы типа 2 Елизаветинский 3-й четв. IV в. до н.э., оформляющие бронзовые псалии. Наконец, это протома типа 4 (Уляпский), оформляющая бронзовый конский налобник 2-й пол. IV в. до н.э.

Что касается канона ахеменидского грифона, его модификации также встречаются в восточноевропейском скифском зверином стиле эпохи «скифской классики», хотя и гораздо реже. Такие вариации известны в V - начале III в. до н.э. Это связанный с территориями Среднего и Нижнего Поднепровья, а также Среднего Подонья тип II-I-1 Защитненско-дуровский, изображения которого украшают бронзовые уздечные бляхи, бронзовые навершия ритуальных шестов и золотую пластину. Это также происходящий с территории Нижнего Поднепровья, Прикубанья и Среднего Подонья тип II‑I-3 Гаймановско-чмыревский, к которому относятся изображения на золотых нашивных бляшках. Кроме того, это тип II-I-6 Майкопско-дортобинский, изображения которого связаны с территориями Прикубанья и Крыма и оформляют навершие золотой булавки и золотые нашивные бляшки.

Наконец, возможно, что единичное и уникальное для восточноевропейского звериного стиля нижнедонское изображение льва с оленьими рогами на золотой обкладке деревянного сосуда (тип II-I-8 Елизаветовский сер. - 2-й пол. V в. до н.э.), появилось, как и его далекий пазырыкский аналог из 1-го Туэктинского кургана (датируемый по новой хронологии Пазырыкской культуры 442 г. до н.э. - см. о дате выше, в разделе типологии), под влиянием ахеменидского канона львогрифона (с заменой козлиных рогов на оленьи и утратой крыльев), что и объясняет их значительное сходство. Вместе с тем хронологическая близость елизаветовского изображения с туэктинским не позволяет исключать и взаимовлияние этих изображений и даже первичность туэктинского изображения по отношению к елизаветовскому.

Локальными гибридами позднегреческого и ахеменидского грифонов яляются: нижнеднепровские погрудные изображения львиноголового существа с гривой/гребнем рептилии, с козлиными/бычьими рогами, оформляющие бронзовые (обложенные золотом) конские наносники (тип 5 Солохский 400-375 гг. до н. э., тип 6 Гаймановско-солохский 400-320 гг. до н. э.); полнофигурные изображения грифона / кошачьего хищника с клювовидными челюстями и прямым рогом (тип III-II-2 Аксютинецко-беловский 3-й четв. - сер. V в. до н.э.), оформляющие бронзовые уздечные бляхи из Среднего Поднепровья и Среднего Подонья.

В конце периода «скифской классики», на пересечении иконографических линий птицы и лося[221], возник популярный на определенном отрезке «скифской классики» (2-я четверть - конец IV в. до н.э.) образ «лосептицы» (тип 1 Чертомлыцко-уляпский, 13 изображений), оформляющий бронзовые конские налобники/наносники, в основном с территории Среднего и Нижнего Поднепровья и Прикубанья, реже из Среднего Подонья. Еще ранее, во 2-й половине V в. до н.э., на грани мотивов хищной птицы и оленя в Прикубанье сформировался аналогичный, но узколокальный и менее популярный образ «оленептицы», также связанный с бронзовыми налобниками/наносниками (тип 1 Семибратненский, 2 изображения).

Наконец, на базе природной темы рыбы - морского конька (гиппокампа), под сильным греческим (а также, в ряде случаев, греко-фракийским влиянием), на границе с образом орлиноголового грифона формируются и реализуются в предельных рамках 3-й четв. V-IV в. до н.э. следующие образы: гиппокампа-лошади (1 изображение) – в Прикубанье, на бронзовых псалиях (тип 1 Уляпский 1-й пол. IV в. до н.э.); грифоно-гиппокампа (6 изображений) – в Нижнем Поднепровье, Нижнем Подонье и Прикубанье, на бронзовых навершиях (тип 1 Краснокутско-тилигульский 350-320 гг. до н.э.) и на золотых пластинах сосудов и ножен мечей (тип 2 Акимовско-елизаветовский 3-й четв. V - 1-й четв. IV в. до н.э.); популярный образ «петушка-гиппокампа» (16 изображений) - в Нижнем и Среднем Поднепровье, в Среднем Подонье и в Прикубанье, на бронзовых уздечных бляхах, в одном случае на золотых обивках ритона (тип 1 Мордвиновско-уляпский 2-й четв. - кон. IV в. до н.э.). Также контаминация образа рыбы с образом копытного и хищника приводит к появлению уникального образа рогатой рыбы, реализованного как одно оригинальное изображение на парных золотых конских нащечниках из Гаймановой могилы (тип 1 Гаймановский 390-380 гг. до н.э.). Такое ощутимое присутствие синкретических образов, связанных с водной стихией соответствует выводам исследователей о важной роли водного начала в скифских религиозно-мифологических представлениях - ср. функции «дочери Борисфена», Апи, Арпоксая и Фагимасада-Посейдона[222].

Выводы

В эпоху «скифской архаики» VII-VI вв. до н.э. мы наблюдаем, с одной стороны, относительную малочисленность воплощений «настоящего грифона» ориентализирующего и раннегреческого типов, с другой, напротив, наличие значительного массива «квазигрифонов» – ответвлений от основного образа и пересечений с другими синкретическими образами. Следовательно, тема синкретического существа, прежде всего грифона, пришедшая из древнегреческого и переднеазиатского искусства, оказалась недостаточно понятой и воспринятой в скифской среде в VII-VI вв. до н.э., замещаясь синкретическими образами, более соответствующими местной идеологии, в которой такого рода сюжеты, несомненно, должны были уже присутствовать, учитывая индоиранскую подоснову в виде легенд об инфернальных зонах и населяющих их фантастических существах[223]. Возможно, учитывая параллели в хеттском и греческом искусстве, эта подоснова могла быть и более глубокой – индоевропейской[224]. Однако наличие такой идейной базы, видимо, было еще недостаточным для поглощения раннескифской средой конкретных художественных образов Древней Греции и Переднего Востока, иконография которых была детерминирована соответствующей ей мифологией (в том числе и неиндоевропейской). Отсюда - усиленная и, порой, искусная модификация этих образов, осуществлявшаяся в восточноевропейском скифском зверином стиле. В эпоху «скифской архаики» эти процессы имели место преимущественно на Северном Кавказе - на плацдарме скифских переднеазиатских походов, где концентрировались соответствующие художественные заимствования и импорты. При этом такие образы, как правило, не могли быть всеобъемлющими и либо оставались локальными и недолговечными (тупорылый зверь и гибрид грифона с бараноптицей), либо же, будучи популярными (бараноптица), тем не менее подвергались иконографическим деформациям вследствие недостаточного их понимания в других зонах скифской культуры: так, в Лесостепном Поднепровье реализация образа бараноптицы, достаточно сложного в смысловом и формальном отношении, привела к его искажению и, как следствие, к прекращению традиции[225].

Сам же образ раннегреческого грифона, интегрированный в раннескифское искусство, хотя и не нашел широкого распространения, но, во-первых, стимулировал беспрецедентную популярность образа ушастой птицы - «скифского грифона», во-вторых, создал если не иконографическую, то семантическую базу для широкого распространения в скифо-сибирской художественной системе в V‑IV вв. до н.э. новых разнообразных модификаций грифона, навеянных иконографией ахеменидского львогрифона с козлиными рогами и позднегреческого орлиноголового грифона с длинным перепончатым гребнем.

В эпоху «скифской классики» V-IV вв. до н. э. основную тенденцию в реализации мегаобраза синкретических существ составили изображения позднегреческого грифона, – как полнофигурные, так и редуцированные, часто с упрощениями и искажениями. И опять-таки на периферии этого канона наблюдается гибридизация образа позднегреческого грифона с образом кошачьего хищника, птицы и, порой, копытного, дающая некие новые образы. Это, очевидно, свидетельствует о дальнейшем переосмыслении скифским обществом семантики грифона и о ее модификации в соответствии с некими местными (скифскими, меотскими и т.д.) мифологическими концепциями.