Форма курганов и характер устройства могил

Ряд курганов, в которых были зафиксированы огузские погребения, имеют слегка вытянутую, а, порой, даже очень значительно, подовальную форму (Барановка, 23; Большой Царын, 3; Верхнепогромное-І, 3, -II, 15; Заплавное-1, 3; Калиновский, 1, 4, 12; Красная Деревня, 15; Кривая Лука-V, 4, -VI, 1; Ленинск, 3, 4; Никольское-V, 1; Новоникольское-I, 7; Покровка-II, 1, -УIII, 1; Трясиновский, 1; У-85 (Барун), 1; Цаган Усн-VII, 4; Эльтон-83, 7, -85, 7; Яш-куль-86, 1; табл. 1-2, 5-8, признак 2). Зафиксированные перепады размеров длины и ширины этих насыпей, в целом, распределяются в пределах 10-30%, но в некоторых случаях доходят и до 50% (Вертячий, 7; Верхний Балыклей-Н, 5; Волжский-Н, 2; Дюкер, 27). В этот же круг памятников входят впускные погребения в бэровские бугры и дюны: Косика, -/3, Лбище, -/4 (рис. 15, 5, 6), Новоникольское-Н, 1 (рис. 16, 6), Рубежка, -/3 (рис.16, 10). Возможно, что эти естественные сооружения также воспринимались кочевниками как своеобразные длинные курганы. Случаи обнаружения нестандартных размеров курганных насыпей далеко не всегда можно объяснить последствиями их современной распашки.

Коллективные погребения и могильники огузов

Считается, что погребения кочевников ІХ-ХІ вв. только индивидуальные, единичные, беспорядочно разбросанные по степи. Это положение в настоящее время требует уточнений. У огузов уже давно известно определенное количество коллективных захоронений. Среди них есть парные: взрослых мужчины и женщины (Колобовка, 1893 г., Старица, 30/4, Никольское-V, 1/4, рис.7, 3, 4, 7, 8), двух мужчин (Эльтон-85, 7/2, рис.7, 1, 2), мужчины и подростка 15 лет (Вертячий, 7/5). Известны захоронения мужчин и женщин с детьми и более раннего возраста (Заплавное-1, 3/6, рис.9, 6; Ка-расу-1, 24/1, 2; Колобовка-Ш, 1/3, рис.7, 5, 6; Покровка-VIII, 1/8, 9, рис. 8, 18). К условно коллективным, по-видимому, к близкородственным семейно-клановым можно отнести группы средневековых захоронений из следующих курганов: Быково-1, 10; Верхнепогромное-1, 3; Волжский-Н, 2; Дюкер, 27; Заплавное-1, 3; Калиновский, 28; Карасу-1, 11; Киляковка, 4; Колобовка-Ш, 1; Кривая Лука-Ш, 1, -XV, 2; Ленинск, 3; Маляевка-V, 11; Маяк Октября-90, 1; Саркел, 10, 35, 38; Старица, 21; Средняя Ахтуба, 3; Степана Разина, 4; У-85 (Барун), 3; Черноярский, 1, 2; Эльтон-84, 2, -85, 7. В каждом из них было обнаружено сразу несколько захоронений, от одного до четырех, с практически однообразным погребальным обрядом. Несколько однотипных захоронений этого времени исследованы и в других курганах этих же могильников. Хронологический диапазон их совершения не может быть особенно большим. Поэтому их все вполне можно считать памятниками небольших родственных друг другу групп кочевников. Существование могильников у населения степей IX-XI вв. предполагал уже В.А.Иванов (Иванов В.А., 1993а, с.96), не отождествляя, правда, их функционирование с каким-то конкретным этническим объединением печенего-огузского круга. По-нашему мнению, таким населением с наибольшей вероятностью являются именно огузы. Очевидно, что процесс формирования у них собственных могильников был следствием постоянного, достаточно длительного закрепления на территории региона. Наиболее характерным примером этого является кочевнический могильник у Саркела.

О ритуальных разрушениях скелетов и обряде обезвреживания погребенных в могилах огузов

Изучение материала показало, что во многих случаях (свыше 70%) исследуемые захоронения еще в древности были разрушены полностью, нарушены частично или хотя бы незначительно повреждены. Так, из 30 скелетов захоронений 1-й ПВГ, сопровождавшихся копоушками, нашивками и привесками, в разной степени разрушены 23. Из 29 погребений этой группы без вышеназванных амулетов, в разной мере потревожены 21. Аналогичная ситуация прослеживается и среди мужских захоронений, где из общего количества учтенных 170 памятников (включая этнокультурно неопределенные погребения) в разной форме нарушены 120. Подавляющее большинство погребений могильника Саркела также были потревожены еще в древности.

Только в 27 случаях разрушения скелетов погребенных могут быть связаны с ограблениями могил. Действия грабителей во все времена носили чрезвычайно практичный характер. Проникая в могилы, они уничтожали все без разбора и вряд ли засыпали свои ямы. Поэтому в профилях бровок ограбленных курганов всегда отмечается наличие воронок. Иногда они видны визуально еще до раскопок. Заполнение их сильно затечное и фиксируется реальной практикой. Поза и ориентация скелетов, положение и характер конских останков, местоположение вещей не устанавливаются. Кости погребенных и инвентарь имеют крайне низкую степень сохранности, разбросаны хаотично и бессистемно как на дне могил, так и в их заполнениях, могут быть перемешаны с вещами и костями скелетов из других погребений (табл.8, 8а).

Нарушение естественной целостности человеческих скелетов и сопровождающих их коней в остальных комплексах не может быть объяснено ограблениями, выступает в качестве своеобразного устойчивого признака погребального обряда и имеет ритуальный характер. Воздействие на скелетизирован-ные останки было различно:

1. Без их разрушения – в виде разворотов тел и связывания ног.
2. С разрушением целостности в виде перемешивания или удаления отдельных или большинства костей.
3. Разрушение останков сопровождающей человека шкуры коня.
4. Сочетание. Выделить конкретные типы пока не представляется возможным

Конкретная степень внешнего воздействия на скелеты, от связывания ног до полного разрушения и удаления костей, зависела, видимо, от целого комплекса многочисленных субъективных психологических факторов. В равной мере воздействию подвергались останки как мужчин, так и женщин, представители всех возрастов: от грудных детей до престарелых.

Наиболее характерными оказываются материалы коллективных захоронений. Так погребение Старица, 30/4, исследованное В.П.Шиловым, находилось в насыпи большого кургана эпохи бронзы на глубине 2,2 м от поверхности. Оно представляло собой коллективное захоронение четырех человек (рис.7, 7, 8). Над ними, на остатках деревянного перекрытия, находились четыре конских черепа, а в ногах, в анатомическом порядке, – нижние скаковые конечности. Череп и кости ног пятого коня лежали еще выше, в засыпи, и были беспорядочно разбросаны. Все погребенные – взрослые лежали вытянуто на спине, ориентированы на СЗ. У крайнего, северо-восточного, скелета женщины не сохранились кости верхней части туловища и левой руки. От соседнего, мужского, не сохранились череп, ребра и кости таза. От третьего, женского, скелета остались кости ног, левой руки и верхней части грудной клетки. От четвертого, пол которого остался неопределенным, in situ сохранились только берцовые кости ног. Остальные кости были смешаны или отсутствовали вообще. С одним из женских скелетов был обнаружен фрагмент бронзовой копоушки, с мужскими – предметы сбруи, остатки колчанов, наконечники стрел (Шилов В.П., 1961, с.98-102). Очевидно, что здесь мы имеем дело с разовым захоронением нескольких людей, видимо, родственников, скелеты которых позднее были разрушены. В аналогичном по обряду погребении из Вертячего, 7/5 у скелета подростка был смещен и перевернут череп, повреждены кости правой ноги. Кости скелета взрослого мужчины находились в полной сохранности. Кости коня в могиле отсутствовали (Мамонтов В.И., 1979). Скелет женщины из парного погребения Никольское-V, 1/4 лежал вытянуто на правом боку, берцовые кости ног были сведены, возможно, были связаны (рис.7, 4).

У огузов имело место и проникновение в уже сооруженные могилы для совершения над ними дополнительных подзахоронений. При этом более ранние погребения преднамеренно частично разрушались. Памятниками с таким обрядом можно считать погребения Калиновский, 28/1и 2, Карасу-I, 24/1и 2, У-85 (Барун), 3/3 и 4 (рис. 12, 10), Эльтон-85, 7/2, скелеты 1 и 2 (рис.7, 1) в которых при дополнительных подзахоронениях уже существующие оказались частично разрушены. Все трехметровое заполнение ямы погребения из Калиновского, 28/2 состояло из многочисленных плотно спресованных фрагментов обожженной до шлакообразного состояния глиняной обмазки печи, перемешанных с кусками древесного угля, золы, обгорелыми обломками дерева. Скелет погребенного на дне ямы оказался разрушен через выявленный в заполнении довольно узкий лаз. Поза и ориентировка его, тем не менее, были установлены. Среди костей человека находились хорошо сохранившиеся вещи погребального инвентаря: железные наконечники копья и стрел, удила, золотое височное кольцо, бронзовые и серебряные бляхи, несколько роговых накладок сложносоставного лука и колчана. Впускное безынвентарное погребение 1 явно соотносится с погребением 2. Отклонение в ориентировке длинных осей могильных ям, вызвавшее нарушение одной ямы другой, можно объяснить сезонной разновременностью их сооружения. Поскольку погребение 1 принадлежит женщине, а погребение 2 – мужчине, можно предположить, что они составляли общий семейно-родственный погребальный комплекс (рис.17, 1-3, 18, 1-14) (Шилов В.П., 1959, с.384-386).

Положение костей верхней части скелета женщины из погребения кургана 37 Саркельского могильника было нарушено. Правая локтевая кость и шейные позвонки отсутствовали, мелкие кости рук и ног раскиданы, кости грудной клетки перемешаны. С погребенной из предметов могильного инвентаря находились два бронзовых бубенчика, бронзовая нашивка Д V, два серебряных браслета, один простой витой, другой – неоднократно публиковавшийся обруч с чернением, золотой перстень (Плетнева С.А., 1963, с.224-225). Верхняя часть скелета из Сухой Саратовки, 1/5 (рис. 8, 2) также была разрушена. Непотревоженными сохранились только отдельные кости черепа, позвоночного столба и таза. В инвентаре погребения присутствовали две крыловидные нашивки Д II с шестью привесками, три бубенчика, большое, диаметром 10 см, зеркало, кожаные сапоги, обшитые бляхами (Ляхов С.В., 1997, с.229). Не заметить столько привлекательных предметов грабители, конечно, не могли бы. Того, кто разрушал эти захоронения в древности, вещи из могил просто не интересовали. Аналогичным образом были нарушены скелеты в целом ряде погребений (Киляковка, 3/2; Комсомольский, 1/1; Красная Деревня, 15/8; Кривая Лука-V, 4, -XV, 2/9; Ленинск, 3/2; Старица, 7/18; Царев, 23/1; Эльтон-83, 7/2). Черепа погребенных из Дюкера, 27/4, Заканального, 4/4, Калиновки, 1/7, Кос Обы, 11/2, Саркела, 46 были смещены со своих естественных мест и перевернуты. В Быково-1, 14/3 предплечье правой руки лежало поперек лба. В некоторых случаях у скелетов были потревожены только кости ног (Батаевка, Дюкер, 27/4, Кано, 1/1, Красный Октябрь, 1/2, Мирное, 2/6, Степана Разина, 1/10, У-85 (Барун), 3/4). В отдельных погребениях были разрушены кости как верхней, так и нижней частей скелетов (Бахтияровка, 55/5; Быково-1, 21/3; Волжский-II, 2/ 9; Дюкер, 27/5; Жарсуат-1,1/2; Калиновка, 4/1; Киляковка, 4/2; Кривая Лука-Ш, 1/23; Солодовка, 5/4; Старица, 21/3 и 38/1; Торгунское, 1/5; Ханата, 5/18). При этом все основные вещи в могилах, обычно, сохранялись. Характерно также, что даже в случаях с очень сильным разрушением скелетов, вплоть до разрушения большинства костей, авторы раскопок легко определяли позу и ориентировку погребенных. В Покровке-Н, 1/1 кости скелета взрослого человека были уложены плотным скоплением в могильной яме размерами 1,1x0,8 м (рис.14, 4). Авторы раскопок комплекса интерпретируют его как вторичное перезахоронение (Веддер Дж., Егоров В., Дэвис-Кимболл Дж., Моргунова Н., Трунаева Т., Яблонский Л., 1993, с.23, 24, 26). Зафиксирован целый ряд случаев, где у скелетов отсутствовали те или иные кости. В Кара Обе, 6/1 и Саркеле, 5 у погребенных отсутствовали черепа. В Заплавном-1,3/6 не было радиальной кости правого предплечья. В Алешкине, 1/2 отсутствовала кисть правой руки. В Степаневке-II, 6/1 не было костей всей правой руки. Отсутствие кистей рук и стоп ног у скелетов, подмеченное С.А. Плетневой, вообще должно быть признано характерным для Саркельского кочевнического могильника (курганы 5, 10/2, 16, 20, 27, 28, 35/2, 36, 37, 46, 47, 48, 53 и др., см.: Плетнева С.А., 1963).

Среди инвентаря захоронения, обнаруженного у с. Успенка (рис. 8, 16), находились бронзовые пластинчатые браслеты, серебряные серьги, перстень, 225 серебряных блях, золотые обкладки особых деревянных блях. У погребенной женщины смещены ребра, грудные и шейные позвонки. Кости левой ноги ниже колена отсутствовали полностью, кости правой сохранились частично. По мнению автора раскопок, ноги покойницы в коленях некогда были связаны ремнем, украшенным многочисленными накладками. Скорее всего, бляшки украшали не ремень, а поверхность сумки (158 накладок и бисер) и кожаных сапог (остальные 67 блях комплекса). Показательно то, что при отсутствии костей ног, бляхи все же сохранились. Что же касается явления связывания ног, то отметим еще целый ряд захоронений, в которых зафиксированное неестественное положение ног погребенных наводит на предположение о возможном связывании в древности и их (Бахтияровка, 32/12; Вертячий, 6/1; Верхнепогромное-1, 3/7; Волжский-II, 2/4; Кара Оба, 10/1; Кировский-Н, 2/2; Кривая Лука-Ш, 1/10; Новая Квасниковка-1, 6/1; Рубежка; Светлое Озеро, 2/1; Черноярский, 1/1 и др.). В Кара Обе, 10/1 погребенный находился к тому же на животе (в перевернутом положении), но при этом, как обычно, сопровождался характерным могильным инвентарем.

Е.В. Шнайдштейн, опубликовавшая захоронение из Успенки, прямо сопоставила зафиксированное в полевых условиях особое состояние скелета не с его ограблением, а с явлением ритуального разрушения, с хорошо известным по другим источникам обрядом обезвреживания покойного (Шнайдштейн Е.В., 1989, с.271). Связав данное погребение с населением Хазарского каганата, исследовательница несколько широко определила его возможную этнокультурную принадлежность. В Заволжье известно только одно захоронение, в какой-то степени близкое по обряду салтово-маяцкой культуре, - Царев, 27. Это - не имеющее узкой даты погребение женщины со скелетом собаки, сопровождающееся в инвентаре месяцевидным амулетом салтовского типа, свинцовым грузиком-пломбой и серебряным зеркалом, с изображенным на нем специфическим именно для этой эпохи образом сидящего на коне всадника (Мамонтов В.И., Ситников А.В., 1993, с.200, 202, 203, рис.8, 1, 7, 13, 9, 3; Круглов Е.В., 2001а, с.5,12,24, рис.П, кат.9,10). Успенское же погребение, сопровождаемое останками коня, скорее всего, все же кочевническое, огузское. Абсолютно аналогичными ему по обряду и составу погребального инвентаря являются захоронения из Верхнего Балыклея-И, 7/1 (рис.8, 8) и Киляковки, 4/1 (рис.9, 7). В инвентаре последнего находилась птицевидная нашивка типа Д Ша (Мыськов Е.П., 1993, с.74-79).

Перечень проявлений подобного рода обрядности в кочевнических захоронениях 2-й пол. IX - 1-й пол. XI в. степной зоны Северного Прикаспия можно было бы привести гораздо больший. Характерные места нарушения скелета: череп, грудная клетка в области сердца, кисти рук, голени, стопы ног. Нигде не фиксируется хаотическое разбрасывание и смешение костей. Все они, обычно, размещались вблизи мест своего первоначального расположения. В основном, нарушалась лишь естественная связь между отдельными частями скелета. Например, перемешивались ребра, а позвоночный столб не трогался. Нарушение верхней части скелетов сопровождалось перемещением черепа. Но, отделив череп от шейных позвонков, обычно, его сохраняли в непосредственной близости от скелета. Кости руки разрушались лишь при полном разрушении грудной клетки. Длинные кости ног, как правило, оставались на своих местах. Кисти рук и стопы ног, обычно, просто удалялись. Тазовые кости самостоятельным объектом разрушения не являлись. В коллективных, парных погребениях и сопогребениях один скелет мог быть в сохранности, а другой находиться в той или иной степени разрушения. Действиями грабителей такое выборочное воздействие на скелеты абсолютно необъяснимо. Погребальные вещи, в том числе драгоценности, нигде не были целью проникновения в могилы и всегда оставались на своих местах. Они были вполне пригодны для дальнейшего использования и оставаться незамеченными для грабителей не могли. Почти нигде нет поломанных костей и вещей, везде смещенные кости и вещи лежат на дне могил. Именно поэтому, почти везде легко определяются как первоначальное положение тел, так и ориентировки погребенных. Воздействие на кости людей зачастую сопровождалось и воздействием на конские останки.

К изучению этих случаев мы планируем вернуться в ближайшем будущем в отдельной работе. Как же предварительно можно интерпретировать отмечаемые случаи? До сих пор они, обычно, объяснялись либо просто ограблением могил, либо исследователи вообще уходили от какой-либо их трактовки. С.А.Плетнева связывает все многочисленные случаи разрушения скелетов, зафиксированные в курганах Саркельского кочевнического могильника, исключительно с деятельностью грызунов (Плетнева С.А., 1963). Следует заметить, что в данном могильнике есть несколько погребений, которые, несмотря на обнаруженные в них сурчины, тем не менее, оказались не нарушены (к. 41, 42) и наоборот, ряд погребений, где сурчины не отмечались (к. 5, 43, 48, 54), тем не менее, все же были нарушенными. Вряд ли поэтому следует связывать характерное для Саркельского могильника явление отсутствия у большинства скелетов кистей рук и стоп ног только с деятельностью землероев. В Волчанском, 6/1 (рис.14, 5) и Солянке, 3/1 (рис.14, 13) разрушения скелетов также были объяснены авторами раскопок деятельностью грызунов (Васильева И.Н., 1985, с.173-178; Скворцов Н.Б., 2000, с.18-20). Но, если череп человека и несколько вещей, обнаруженных в норах рядом с первым комплексом, действительно могли быть перемещены туда грызунами, то как они могли сместить в общую кучу со своего первоначального положения громоздкий череп коня, причем вместе с конечностями, и не тронуть при этом остальные вещи, осталось необъясненным. В Комсомольском, 1/1 (рис.12, 2) В.И. Мамонтов установил, что смещение ног погребенного объяснялось ограблением соседней могилы, но документально зафиксированное отсутствие правой руки и смещение со своих мест черепа и левой руки погребенного, не связанные с данным ограблением (Мамонтов В.И., 1976, с.4, 5), осталось, как и во многих других подобных случаях, необъясненным. Ограбленными считают авторы раскопок могильника Маляевка-V все обнаруженные в нем средневековые погребения (Сергацков И.В., Дворниченко В.В., Демкин В.А., 2001, с.17, 23). Однако для погребения Маляевка-V, 6/1 можно предполагать возможность разрушения данного комплекса какого-то иного характера, причем более раннего, чем ограбление, в ходе которого была нарушена только нижняя часть скелета (рис. 12, 12). Верхняя же его часть, а также сама могильная яма вместе с останками находившейся в заполнении шкуры коня, действительно, были разрушены уже в ходе ограбления. Проникшие в погребение Солодовка, 5/4 (рис. 12, 4) точно знали, где оно находится, и не потревожили соседних захоронений этого кургана, которые их явно не интересовали (Мыськов Е.П., 1993, с.83).

Представляется, что перечисленные факты можно объяснить в свете последних открытий российских археологов в области все чаще и чаще выявляемого у средневекового населения Восточной Европы обряда обезвреживания покойных (ООП) (Флёров В.С., 2000, с.55-100). Установить, что конкретно могло иметь место в реальности в нашем случае, а что нет, можно будет только в ходе новых раскопок. Но для этого необходимо изменить методику полевых исследований средневековых курганных захоронений, ввести подсчет сохранившихся наличных костей. Более полной должна быть графическая документация. Необходимо шире практиковать методику послойных чертежей. Даже хаотическое, на первый взгляд, размещение отдельных костей заслуживает более тщательной фиксации. Сейчас же мы можем только констатировать, что многочисленные случаи разрушения скелетов, смещение и отсутствие отдельных костей, связывание ног при сохранении, в целом, достаточно разнообразного, а иногда и довольно богатого могильного инвентаря, в погребальной культуре огузов являются результатом деятельности не бугровщиков, грызунов или небрежности самих археологов при организации раскопок, а важнейшим требованием погребального обряда. Трудно истолковать некоторые случаи разрушения останков умерших в каких-то иных, не обрядовых целях. В погребениях огузов представлены все известные в настоящее время меры предохранения живых от преследования умерших: от простого связывания ног до полного разрушения человеческих останков.

В связи с этим, хочется обратить внимание на полное единство всех основных, уже известных проявлений ООП у населения Дешт-и-Огуза и Хазарского каганата. Огузы могли воспринять особенности данного обряда только у населения Хазарского каганата и, очевидно, в ходе непосредственных этнических контактов. Их характер и особенности еще только предстоит выяснить. В пользу же реальной возможности этого приведем следущие факты:

1. Обнаружение огузских и салтовских бескурганных погребений на одних и тех же грунтовых могильниках (Косика и Лбище, бэровские бугры Волжской дельты).
2. Распространение в огузской среде погребений с положением тел умерших с разворотом на бок – обычай, более характерный для женщин алано-болгарского населения (Бахтияровка, 32/12; Косика; Лбище; Маяк Октября-90, 1/2; Никольское-V, 1/4, скелет 2; Черноярский, 1/1,1/2, 4/5).
3. Распространение у огузов коллективных и парных захоронений, характерных также для алан и болгар.
4. Практикование огузами сооружения небольших семейно-клановых могильников.
5. Распространение копоушек – общей специфической категории бытовых предметов как для огузов, так и для салтово-маяцкого населенім (табл.3,4, п.1).
6. Несомненное существование тесных взаимоотношений между населением, оставившим Саркельский кочевнический могильник, и остальными жителями этого города.

Обряд разрушения скелетов по каким-то причинам практически не применялся по отношению к погребениям знатных и богатых воинов-батыров (Маяк Октября-91, 4; Пятнадцатый поселок, 3/7; Рахинка, 3 и др., исключение – Бахтияровка, 55/5), для которых был более характерен обряд разрушения шкуры сопровождающего человека коня, а только лишь к рядовым членам общества обоего пола. Но этот, пока еще не вполне ясно понимаемый факт погребальной практики огузов, сам по себе является косвенным подтверждением реальности обряда обезвреживания, так как, если бы все это было результатом ограблений, то, надо полагать, грабили бы в первую очередь наиболее богатые могилы, а они как раз остались целыми. В любом случае, для оценки особенностей погребального обряда средневековых огузов мы предлагаем учитывать признак 13 — нарушение целостности состава костей человеческого скелета и всего погребения в целом.

Особенности обряда погребения человека с конем

Изучение особенностей расположения конских останков в могилах средневековых кочевников Северного Прикаспия 2-й пол. IX - 1-й пол. XI в. убедило нас в том, что лишь в очень редких случаях умерших сопровождали просто отделенные нижние части ног коня. В большинстве случаев погребенных сопровождало чучело, т.е. голова и набитая соломой шкура животного вместе со скаковыми конечностями, а иногда и с некоторыми другими костями скелета (ребрами, лопатками) и хвостом. Скаковые конечности в погребальных шкурах коней у огузов и печенегов, в отличие от кипчаков, половцев и хазар, выбирались исключительно до первого, путового или, реже, до второго, пястного скакового сустава. Все это вроде бы давно и хорошо всем известно (Плетнева С.А., 1963, с.238; Атавин А.Г., 1984, с.134-141). Но далеко не во всех случаях кости коней, обнаруживаемые в погребениях, можно считать именно останками чучел, как это общепринято в настоящее время. Иначе непонятно, например, как можно было достичь в узком пространстве могильной ямы при захоронении набитого соломой чучела аккуратного расположения скаковых конечностей (часть погребений вариантов 2 и 4 типа 1 классификации А.Г. Атавина). При укладке в могилы чучел коня, мы полагаем, не было ни смысла, ни самой возможности для аккуратного расположения конечностей. Значит, только в этих, достаточно редких случаях, кочевники укладывали именно конские конечности, расположение которых, имитировало не растянутое чучело, а сложенную шкуру (Бахтияровка, 32/12; Ильевка, 9/1, 2; Ровное, 4/7, рис. 15, 2; 16, 13). Но сложенную шкуру коня, а тем более ее имитацию, считать чучелом мы не можем. К сожалению, данное обстоятельство до сих пор остается незамеченным специалистами. Но на долю подобных погребений у А.Г.Атавина приходится почти 31 захоронение, что составляет 75% от всего количества учтенных им материалов Х-ХІ вв. Только лишь растянутую по всему дну могилы шкуру коня достоверно мы можем называть чучелом (рис.7, 1, 3; 9, 4, 5; 10, 2, 6, 7; 11, 2; 9, 4, 5; 13, 1, 4-6; 15, 3, 7, 9).

Особенностью огузского погребального обряда является положение в могилы не только растянутых, но и сложенных шкур коней. От растянутых шкур археологам остается такое положение мета-подий, при котором череп, если он есть, находится у одного края могилы, задние ноги – у противоположного, передние - в центре, вместе с седлом и стременами. От сложенных шкур остаются лежащие рядом, порой прямо друг на друге, неопределенные кучки костей (рис.7, 8; 9, 7; 10, 4, 10; 11, 4, 6; 12, 4, 13; 13, 3, 11, 13, 14; 15, 5; 16, 9).

Растянутые шкуры коней (признаки 46, 47) в погребениях кочевников 2-й пол. IX - 1-й пол. XI в. степей Северного Прикаспия зафиксированы исключительно в положении над погребенными. Их расположение, очевидно, означало, что покойник в мир мертвых отправлялся сидящим на своем коне. В некоторых случаях погребенного, по-видимому, просто накрывали шкурой ездового животного.

Достаточно распространенным для населения региона являлось помещение в могиле, обычно над нижней частью погребенного от пояса до ног, сложенной шкуры. Череп животного, если он был, то фиксировался либо вместе с костями ног, либо находился в районе головы погребенного, т.е. укладывался отдельно от шкуры (признаки 48-50). Но располагаются сложенные шкуры как на дне могил (предполагаемый печенежский признак), так и в их засыпях (огузский признак). При определении конкретного вида шкур, находимых в погребениях, следует иметь в виду, что они, как и скелеты погребенных, также часто разрушались в обрядовых целях. Неоднократно фиксируемые случаи отсутствия в могилах черепа коня или отдельных скаковых конечностей (признаки 27, 28) однозначно могут связываться с проявлениями обряда обезвреживания коня покойного. При нахождении же в могилах только одной или двух скаковых конечностей определить тип шкуры невозможно.

Как известно, в X в. огузы состояли из двух больших этнических групп, салыров и барани, что являлось пережитком дуальной фратриальной организации. Среди входивших в них родов различались как чистокровные, так и примкнувшие иные тюркоязычные группы (Агаджанов С.Г., 1969, с.106). Возможно, отражением именно этой системы и были зафиксированные археологическими источниками два упомянутых варианта укладок конских шкур в погребениях. Если растянутая шкура может считаться типично кочевым, общеевразийским степным обрядовым признаком, то сложенная шкура и ее имитация являются проявлением обычаев иного населения, не степного, возможно, уральского или среднеазиатского происхождения.

Поскольку характер укладки шкуры коня в погребальном обряде является культурозначимой чертой, то это поставило перед нами несколько вопросов. В случаях отсутствия гробов и перекрытий в могилах, отделяющих покойника от сопровождающего его коня, достаточно тяжелые и объемные шкуры животных с течением времени могли оседать на дно могил до уровня залегания погребенных. Получалось, что часть захоронений, в которых кости животных и предметы сбруи оказывались зафиксированы лежащими непосредственно на костях человека (признак 36), ранее ошибочно трактовались нами как лежащие на одном уровне с погребенными. Соответсвенно этому, они интерпретировались печенежскими (Быково-1, 14/3 и 16/ 9; Калиновский, 1/7; Кос Оба, 11/2; Кривая Лука-V, 4, -VII, 9/16; Первомайский-VII, 10/1; Рубежка; Светлое Озеро, 6/6; Старица, 7/18; Царев, 11; Цаган Усн-VII, 4/9; Эльтон-83, 7/2, -85, 7/2 и др.). Эти погребения сопровождались маловыразительным, но достаточно архаичным могильным инвентарем. Обычно, он включал в себя цельнолитые бронзовые пряжки среднеазиатского происхождения с простыми бесщитковыми проволочными приемниками разнообразных типов, костяные пряжки, костяные наконечники стрел, специфические бляхи с прорезями для подвешивания дополнительных ремней, бляхи-лунницы с ушками и без, обычно, лишенные художественно-технологических излишеств в виде растительной орнаментации, тиснения, чернения и золочения, сложносоставные луки, укрепленные длинными концевыми роговыми накладками, расширяющимися к центру, и узкими овальными срединными боковыми. В этих погребениях можно видеть кочевое население, явно имеющее восточное, центрально- или среднеазиатское происхождение. Эти могилы, образно говоря, “1-й волны завоевателей новой родины”, являются к тому же, как правило, почти исключительно мужскими, что выглядит несколько необычно на фоне большого количества женских погребений X в. В настоящее время, предварительно, мы датируем их сер. - 2-й пол. IX в. и отличаем от более поздних захоронений X в., обладавших более четко выраженным обрядом расположения коня над человеком, сопровождавшихся значительно более богатым и разнообразным могильным инвентарем.

После исключения из анализа огузо-печенежской погребальной обрядности группы более ранних, чем исследуемые, в основном лесостепных захоронений VIII - 1-й пол. IX в., в настоящее время признаваемых исследователями протовенгерскими и раннеболгарскими (типа 116 км, Немчанки, Лу-говского, Золотой Нивы, 1/1 и 2, а также нескольких, ранее также использовавшихся захоронений После исключения из анализа огузо-печенеж-ской погребальной обрядности группы более ранних, чем исследуемые, в основном лесостепных захоронений VIII - 1-й пол. IX в., в настоящее время признаваемых исследователями протовенгерскими и раннеболгарскими (типа 116 км, Немчанки, Лу-говского, Золотой Нивы, 1/1 и 2, а также нескольких, ранее также использовавшихся захоронений караякуповского типа Южного Урала), число погребений, для которых можно было бы предполагать печенежскую интерпретацию, сократилось до минимума. Но оказалось, что и оставшиеся памятники, сопровождающиеся костями или сложенными шкурами коней (табл.6, 6а), положенных на одном уровне с погребенными, в той или иной степени также имеют огузские черты. Так, захоронения из Новоникольского-II, 1/7 и Ровного, 4/7 сооружены в вытянутой дюне и в кургане овальной формы. В ряде захоронений зафиксированы не связанные с ограблениями разрушения скелетов. В обеих обрядовых группах оказались комплексы со специфическими кочевническими глиняными горшками (Батаевка; Бахтияровка, 32/12; Быково-1, 10/11; Кара Оба, 10/1; Степана Разина, 1/10), что было бы невозможно при разновременном существовании подобных памятников или при их разнокультурности. Курганы 7 и 8 из Верхнего Балыклея-Н настолько близко расположены друг к другу, что это может косвенно свидетельствовать об однокуль-турности или, по крайней мере, о синхронности обнаруженных в них погребений. Но варианты расположения конских останков относительно погребенного человека в этих комплексах выявлены разные. Следовательно, остается предположить, что погребения, ранее выделяемые В.А.Кригером и нами как совершенные по печенежскому обряду (признак 35), могут и не являться таковыми. В степях Северного Прикаспия они не образуют какой-либо самостоятельной устойчивой группы и, соответственно, самостоятельного культурно-хронологического горизонта. Его либо не было здесь вообще, либо мы оказываемся не в состоянии его четко и достоверно уловить из-за, вероятно, относительной кратковременности данного события. По-видимому, печенеги, постоянно воевавшие со всеми возможными соседями, в этот период своей истории, как и предполагала С.А.Плетнева, находились на таборной стадии кочевания, от которой, как известно археологам практически не остается никаких следов (Плетнева С.А., 1982, с.24-26). Возможно, что печенеги оставили другие, более ранние по времени комплексы, типа захоронений кон.VIII - нач.ІХ в. из Текели (Агеева Е.А., Джусу-пов А., 1963, с.177, 178) и Эмбы (Бисембаев А.А., Книсарин Б.А., 2000, с.88-98), но здесь особенности погребального обряда зафиксированы не были.

До настоящего времени общепринятой является точка зрения о том, что появление печенегов в Северном Причерноморье носило единовременный характер нашествия и относится к рубежу 80-90 гг. IX в. Эта версия опирается на даты хроники Регино и Константина Багрянородного. Однако перемещение печенегов в Причерноморье, очевидно, носило более сложный характер. Оно началось задолго до указанной даты, по-видимому, уже во 2-й четв. IX в. Так, под 833 г. византийские источники одновременно с рассказом о строительстве Саркела сообщили также и о присутствии печенегов на Дунае (Гаркави А.Я., 1874, с.53, прим.1). По данным Баварского Географа, венгры, главные противники печенегов, уже к 839 г. были оттеснены ими в самые крайние пределы Северо-Западного Причерноморья (Херрман И., 1988, с.162, № 46). Ч.Балинт, основываясь на анализе сообщений Кембриджского Анонима, пришел к выводу о реальности появления печенегов в Причерноморье приблизительно в 840 г. В 50 гг. IX в. они приняли активное участие в кабарском восстании против хазар (Балинт Ч., 1972, с. 184). Все эти данные позволяют по-иному осмыслить и возможные причины строительства укрепленных крепостей в Подонье, ставшем именно в связи с печенежской опасностью стратегическим для хазар. Наконец, по данным Никоновской летописи первые столкновения печенегов с дружинами русских князей Аскольда и Дира относятся к 864 и 875 гг. (ПСРЛ, 1862, с.9; Рыбаков Б.А., 1982, с.306-308). По всей видимости, именно прорвавшиеся в Причерноморье самые ранние группировки печенегов и имел в виду автор Худуд ал-Алема под названием “хазарские”, отличая их от “тюркских” (Худуд ал-Алем, 1930, с.24), т.е., вероятнее всего, оставшихся вместе с огузами в Заволжье и зафиксированных там Ибн-Фадланом в X в. (Ковалевский А.П., 1956). Разгромленные огузами печенеги уже в сер. IX в., в основном, были вытеснены ими в Поднепровье. Их отдельные группировки, которые по данным письменных источников сохранялись в Прикаспии, проживали либо в еще малоисследованных северных лесостепных районах данного региона, либо, влившись в состав огузской конфедерации, находились в стадии ассимиляции. В любом случае, они не играли в Северном Прикаспии какой-либо значительной роли не только в X в., но, видимо, даже и в IX в. (Агаджанов С.Г., 1969, с.131; Кригер В.А., 1986, с.116, 117). На фоне этих фактов сообщения хроники Регино и Константина Багрянородного о появлении печенегов в Причерноморье между 889 и 893 гг. можно рассматривать как возможное указание на время не начала, а завершения процесса перемещения их основных масс, на его заключительную волну.

Время возможного появления огузов в Северном Прикаспии в свете новых данных может быть отнесено ко 2-й пол. IX в. Представляется, что какое-то время (очевидно, 2-я пол. IX в.) население с предположительным печенежским обрядом (признак 35, табл.6, 6а), интенсивно контактировало с ранними огузами (признак 36), но уже при явном доминировании последних. Среди захоронений, совершенных по печенежскому обряду, нет комплексов, достоверно датирующихся X в. Это подтверждается и данными письменных источников, в частности, сообщением Ибн-Фадлана о подчиненном положении оставшихся в Северном Прикаспии печенегов огузам. Как нам представляется, выявляемое состояние археологических памятников региона отражает именно эту, зафиксированную источниками, борьбу печенегов с огузами и ее итог – инфильтрацию части печенегов в состав конфедерации огузов. Так, в "Родословной туркмен” сообщается, что некоторая группа населения среди них (ички-салыры) имела смешанное огузо-печенежское происхождение (Агаджанов С.Г., 1969, с.131).

Печенежский обряд положения сложенной шкуры коня на одном уровне с человеком в огузской среде видоизменяется. Помещение в могилу ног коня, в том числе только путовых костей, сложенных в ногах человека, сохраняется, но уже в рамках собственно огузского обряда, т.е. положения коня над погребенным. Достаточно широкое распространение последнего, мы полагаем, можно считать подтверждением шедшего в среде огузов процесса консолидации их в этническую общность (Агаджанов С.Г., 1969, с.146). Появление же в X в. нового элемента обряда в виде отчленения ног коня по пястный сустав (признак 54) можно, видимо, считать уже более поздним – кимакским влиянием на огузов.

В результате, большинство из обнаруженных в регионе захоронений ІХ-ХІ вв., в том числе и Саркельский могильник, логично укладывается в систему огузского обряда, что вполне соответствует исторической действительности того времени. Период этнокультурной гегемонии огузов в Северном Прикаспии продолжался почти два столетия. Соответственно, период этнокультурной гегемонии печенегов в Северном Причерноморье также длился около двух веков. Но, если в Северном Причерноморье огузских памятников практически нет, то печенеги, непосредственно прошедшие через степи Северного Прикаспия, оставили здесь некоторые следы своего пребывания (Круглов Е.В., 1994, с.37).

Значительное количество женских и детских захоронений, существование погребений знати, коллективных захоронений, выделение в структуре погребальной обрядности и признание широкого распространения среди населения обряда обезвреживания умерших, начинающиеся формироваться и обозначаться на местности собственные могильники ставят на повестку дня вопрос о стадии кочевания, на которой могли находиться огузы. Вышеназванные особенности погребальной обрядности являются яркими индикаторами перехода к оседлости, во всяком случае, начальной стадии этого процесса. В этой связи отметим, что к числу огузских относятся уже несколько курганов с основными захоронениями (Барановка-70, 1; Барановка, 23; Калиновский, 28; Карасу-І, 1, 8, 11, 20, 24; Кривая Лука-V, 4; Кумакский, 1; Маяк Октября-91, 4; Рахинка, 3; Тамар Уткуль, 3; Царев, 11; Челкар-II, 8; Челкар-III, 13; Черноярский, 1, 2). Наконец, могильник близ Саркела в большинстве своем также состоит именно из основных захоронений. Памятниками с досыпками насыпей, совершенными в огузское время, являются комплексы из Никольского-V, 1 и Новой Квасниковки-1, 6. В последнем вокруг погребения была устроена ритуальная площадка, на которой лежали черепа коровы, лошади, мелкого рогатого скота, фрагменты керамики (рис. 11,1). Существование аналогичной площадки, а может даже и досыпку насыпи кургана можно предполагать и для захоронения воина из Ченина, 8/4 (рис.11, 6, 7). Отметим также известное погребение со специальным деревянным настилом для шести остовов телят и шкуры коня, исследованное В.А.Городцовым у ст. Торской (Плетнева С.А., 1958, с. 161). Наконец, достоверно зафиксированный бескурганный характер памятников из Успенки, Батаевки и Никольевки, наличие погребений в дюнах и бэровских буграх самим фактом своего существования также дают некоторые дополнительные данные для соответствующего анализа погребальной обрядности огузов. Специфический бытовой могильный инвентарь: свинцовые грузики-пломбы, ножницы, глиняная посуда, находимые в женских погребениях, только подтверждают все это. Находки 16 свинцовых грузиков-пломб, скреплявших шкурки пушных зверей, позволяют поставить вопрос о степени самого активного участия огузов в торгово-денежном меновом обращении кон. X -нач. XI в. между Халифатом и районами Средней Азии, с одной стороны, и набиравшими мощь Киевской Русью и Волжской Булгарией – с другой (Культура Биляра, 1985, с.109-113). Существование у кочевников в Нижнем Поволжье в X в. центра обработки цветного металла, производившего вещи высокого художественного уровня, знавшего технику инкрустации, амальгамирования и чернения предполагает Л.М.Гаврилина (Гаврилина Л.М., 1987, с.64). 

Состояние, в целом, характерное для второй стадии кочевания, отмечает для исследуемых памятников В.А. Иванов (Иванов В.А., 1993а, с.96). Мы определяем огузское общество, как находящееся на переходе от второй стадии кочевания к третьей. О соответствующей степени оседания огузов свидетельствует то, что к XI в. держава огузских ябгу уже являлась примитивным раннефеодальным государством со стационарным аппаратом управления, фискально-налоговой системой, аильной системой кочевания большинства населения (Агаджанов С.Г., 1969, с.120, 146).

В Северном Прикаспии огузы занимались полукочевым и отгонным скотоводством, главным образом коневодством. Письменные источники X в. (Масуди, Идриси, Махмуд Кашгарский и др.) свидетельствуют о существовании у огузов городов и крепостей, о наличии среди них значительной части оседлого населения, занимавшегося пашенным земледелием и домашним ремеслом (Агаджанов С.Г., 1969, с.87-99). Зимние стоянки со специфической керамикой саркельского типа зафиксированы на правом берегу р. Волги в районе с. Болхуны, Сероглазово, Досанг и Исекей (Белецкий В., 1962, с.63). Значительное количество погребений ориентировано на запад с южными отклонениями, что свидетельствует о том, что они совершались зимой, недалеко от зимних стоянок (Плетнева С.А., 1963, с.259). В Саркеле доля таких погребений составляет 75%, среди погребений 1-й ПВГ (женских) таких 48%, среди захоронений 2-й ПВГ (мужской) их 27%, хотя, в целом, среди мужских 34%.

В письменных источниках содержатся многочисленные факты, свидетельствующие о глубоком социальном расслоении огузов в X в. Ибн-Фадлан отмечает наличие знати, свободной бедноты и бесправных рабов (Агаджанов С.Г., 1969, с. 108, 109). Археологический материал подтверждает все эти известия. На фоне основной массы достаточно маловыразительных захоронений рядовых членов общества выделяются 10-15 комплексов кочевой знати. Кони, сопровождавшие погребенных, в некоторых из этих памятников, как уже отмечалось, были снабжены уздой, ремни которой украшались многочисленными серебряными и бронзовыми накладками, пряжками. Среди этих предметов особенно выделяются большие декоративные бляхи – решмы, украшавшие центральную часть конского оголовья (рис.6, 1, 2). Погребенные воины, помимо обычного комплекта лучника, вооружались саблями. У многих из них имелись наборные пояса, у некоторых их было два. В одних случаях указанные погребения могли принадлежать главам небольших семейных подразделений, по-видимому, еще являвшихся патриархально-клановыми (Быково-1, 16/9; Заплавное, 3/3; Карасу-1,20; Колобовка-III, 1/3; Кривая Лука-XV, 2/6; Новая Квасниковка-1,6/1; У-85 (Ба-рун), 4/2). В других, они могли принадлежать известным по тюркоязычному эпосу воинам-батырам, несомненно, уже выделившихся из состава таких подразделений (Бахтияровка, 55/5; Верхний Балыклей-И, 5/1; Купцын Толга, 46/5; Маяк Октября-91, 4; Никольское-V, 1/4; Новоникольское-1, 7/13; Пятнадцатый поселок, 3/7; Рахинка, 3; Ченин, 8/4). Четкое разделение погребений знати на глав семейных кланов и воинов-батыров обычными методами археологии вряд ли возможно. Но реальное существование при аильном способе кочевания в условиях формирующегося государства таких специфических категорий населения отражает естественный процесс, диктуемый необходимостью управления и обороны занимаемых территорий.

Здесь же возникает еще один вопрос. Можем ли мы датировать 2-й пол. IX - 1-й пол. XI в. и давать этнокультурную интерпретацию невыразительным и малоинвентарным захоронениям мужчин, не сопровождающихся к тому же и останками коней (табл. 7,7а), но, несомненно, взаимосвязанных с кругом исследуемых погребений. Материалы Саркельского кочевнического могильника, существование подобных захоронений у женщин однозначно убеждают, что можем. Положительно решал этот вопрос и В.А. Кригер. Видимо, такие захоронения принадлежат исповедовавшим ислам кочевникам или находившимся экономически на нижних ступенях социальной иерархии, наименее дееспособной части общества.

Процесс закрепления огузов на завоеванных ими территориях Северного Прикаспия и формирования у них государства был сравнительно недолгим. Волею исторических судеб в начале XI в. он оказался прерван половецко-кипчакским нашествием. Но характерно, что вследствие достаточно высокого культурного уровня, огузы, потерпев сокрушительное поражение от половцев, тем не менее, в дальнейшем не перешли к более низким формам кочевания, а предпочли уже во 2-й пол. XI в. переселиться в Поросье, стать вассалами русских князей. Здесь уже к началу XII в. они вновь вернулись к обычному полукочевому и даже оседлому образу жизни (Плетнева С.А., 1973, с.24, 25).

Вывод

Распространение огузских погребений не ограничивается территорией степей Южного Приуралья и Заволжья, как считал в свое время В.А. Кригер. Вся территория Северного Прикаспия от Мугоджарских гор на востоке до Сарпинской низменности, Черных земель, Волго-Донского междуречья, правобережья Нижнего Дона на западе была подконтрольна огузам (рис.1). Были ли все эти территории заняты только ими, или же здесь одновременно обитали также и потомки хазар, пока еще не вполне ясно. Так, ранняя группа средневековых захоронений могильника Первомайский-VII (Мамонтов В.И., 2000, с.121) не однородна и не может быть признана целиком ни огузской, ни печенежской. По ряду особенностей, часть выявленных здесь захоронений вообще является позднехазарскими и датируется кон. VIII - нач. IX в. Изучение памятников этого типа, обнаруженных в Волго-Донском междуречье и на территории Сарпинской низменности, предпринятое нами в свое время (Круглов Е.В., 1989, 1990, 1992, 1992а), далеко от завершения и в настоящее время требует некоторых уточнений. Например, можно предполагать существование позднехазарских некурганных памятников ІХ-ХІ вв. Так, в могильниках на бэровских буграх Лбище и Косика вместе с огузскими погребениями были открыты несколько хазарских и постхазарских захоронений (Васильев Д.А., 1993; Дворниченко В.В., Плахов В.В., Федоров-Давыдов Г.А., 1984). В рамках настоящей статьи отметим, что курганные группы: Алешкин, Вертячий, Дюкер, Заканальный, Капитанский, Кривая Лука-III, V, VI, VII, XV, XVI, XXXV, Купцын Толга, Никольское-V, Оленье, Старица, У-85 (Барун), Цаган Усн-VII, Эвдык-1, Яшкуль-86, случайные находки из Головки, Таловой, погребения из Букановского и Никольевки, кочевнический могильник близ Саркела – вот неполный список археологических памятников Волго-Донья и Сарпинской низменности, в которых огузское присутствие вполне очевидно. Они подтверждают сведения Масуди о раннем проникновении огузов в поисках пригодных пастбищ на территорию Хазарского каганата (Агаджанов С.Г., 1969, с.89,148). С 965 г., после разгрома князем Святославом, действовавшим в союзе с огузами, Хазарского каганата, эти земли, включая все нижнее течение Дона, уже беспрепятственно вошли в состав их владений (Агаджанов С.Г., 1969, с.37, 150).

Таким образом, очевидно, можно считать, что сложились условия для пересмотра известного положения С.А. Плетневой о том, что огузы сыграли в южнорусских степях менее значительную роль, чем печенеги (Плетнева С.А., 1958, с.164). Скорее наоборот, для огромных степей Северного Прикаспия именно огузы являлись в это время (особенно после распада Хазарского каганата) основной доминирующей и определяющей военно-политической силой, что, кстати, убедительно доказал еще С.Г.Агаджанов (Агаджанов С.Г., 1969, с.6). Весь период со 2-й пол. IX в. до сер. XI в. для данного региона следует именовать Огузским.